И все же Невилл осенью 1910 года собирался сделать свой первый шаг в официальной политической жизни. «Я думаю, что следующей осенью войду в городской совет, поскольку мы только что получили временный заказ от правительственного департамента самоуправления, расширяющий наши границы. Это позволит нам стать “вторым городом в Империи”, и если все это будет одобрено парламентом, я не хотел бы быть вне администрации»[55], – напишет он своему другу Альфреду Гринвуду на Багамы. И действительно, 1911 год стал для Невилла Чемберлена поворотным в его жизни.
Во-первых, он уже официально вошел в городской совет Бирмингема, до этого немало времени и сил уделяя социальным реформам и заботе об уровне жизни простых граждан. Когда он был избран, о нем даже говорили, что из-за таких своих взглядов он должен принадлежать к Лейбористской партии. Сам же Невилл заявлял в выступлениях: «Я намереваюсь продолжать традиции, в которых был воспитан»[56]. Толпа зрителей видела в нем достойного наследника своего великого отца: «Закройте глаза и вы услышите Джозефа».
Во-вторых, Невилл Чемберлен наконец женился. До этого подходящей партии ему не встретилось, да и сам он не увлекался ее поисками. Ему было почти 42 года, для него это был поздний брак, а его женой стала 28-летняя Энн де Вере Кол, с которой он познакомился годом ранее. Энни, как называл ее мистер Чемберлен, всегда поддерживала мужа в любых его начинаниях, будь то избрание Невилла лорд-мэром Брама, которое состоялось в 1915 году, первые выборы в палату общин от округа Ледивуд, полеты в Германию с миротворческой миссией… «Всем, чего я сумел достичь, я обязан Энни», – скажет Чемберлен за несколько дней до того, как станет премьер-министром. Брак этот был счастливым, а внешне и вовсе идеальным. В течение следующих трех лет у четы Чемберлен родились дочь и сын – Дороти и Френсис.
Тем временем планета приближалась к первой в ее истории мировой войне. Невилл Чемберлен видел слабость Кабинета министров, который возглавлял либерал Герберт Генри Асквит, и без обиняков в своих выступлениях в Бирмингеме называл Кабинет «проклятым вредным трусливым правительством»[57]. Видел он и то, что Британская империя истощена колониальными и внутренними конфликтами и что война будет для нее губительной. Однако летом 1914 года его занимали другие проблемы. 2 июля по делам профсоюзов он был вызван в Лондон, и в эту же ночь умер его отец после продолжительной болезни. Невилл вернулся в Бирмингем только 6-го числа, в день похорон, увидев заполненный толпами людей город. С «нашим Джо» спешил попрощаться каждый. Его похоронили на кладбище Кей-Хилл рядом с двумя его женами и дочерью Этель, которая трагически умерла в 1905 году.
2 августа, когда Германия уже объявила войну России и готовилась объявить ее Франции, оккупировав Люксембург, младший Чемберлен заметил в дневнике, что «если сейчас мы не поддержим наших друзей, мы никогда не сможем посмотреть Европе в глаза»[58]. Говорило в нем прежде всего чувство долга, невозможность оставаться в стороне, когда «друзья» ввязались в драку, а вовсе не милитаризм и банальная жажда зрелищ, какие, например, руководили Уинстоном Черчиллем, который предвкушал катастрофу и с алчным интересом ждал начала войны[59]. У Чемберлена же вообще представления о дружбе были классическими и по-джентльменски благородными, даже о дружбе между государствами (напомним, что Россия, Великобритания и Франция входили в один военно-политический блок Антанта, созданный в противовес Тройственному союзу Германии, Австро-Венгрии и Италии). Он всерьез считал, что и в политике есть место настоящим, прочным дружеским отношениям, и многих будущих коллег искренне называл своими друзьями. О том, чем это для него обернется, речь пойдет ниже. А пока его друзья, ученики Джозефа, Леопольд Эмери и Джордж Ллойд, а также старший брат Остин, которые входили в теневой Кабинет, давили на правительство Асквита, чтобы оно объявило войну Германии. Эти старания увенчались успехом, и «вечный позор» из-за того, что Британская империя осталась в стороне, ей уже не грозил.
Бирмингем, – лорд-мэром которого Невилл Чемберлен был избран в 1915 году, – как и любой другой город, войну переносил тяжело. Университет был превращен в военный госпиталь, на химическом факультете готовили взрывчатые вещества для фронта, из континентальной Европы потянулись беженцы, в частности бельгийцы, даже обычной питьевой воды хватало не всем кварталам города. Серьезные проблемы были связаны и с мобилизацией, которая забирала фабричных рабочих на фронт, а сами фабрики были перепрофилированы на изготовление боеприпасов: «Чем больше я обдумываю текущую ситуацию, которая стремительно становится невыносимой, тем больше я убеждаюсь в том, что только создание Национальной службы способно урегулировать отношения рабочих на фабриках и их владельцев. Это должно, однако, сопровождаться или дополнительным налогом, или ограничением прибыли, потому что рабочие никогда не согласятся на урезание заработных плат, тогда как их работодатели продолжали бы греть руки. Лично я ненавижу саму идею обогащения посредством войны, которая забирает жизни и ломает судьбы. Я надеюсь и молюсь, чтобы новое правительство имело мужество и воображение справиться с ситуацией быстро и правильно»[60].
Руководить городом в военный период и в мирное время, конечно, как говорится, две большие разницы, хотя Чемберлена более тяготило то, что маленькие Дороти и Френсис остаются без его должного внимания, а вовсе не хлопоты, связанные с войной. Работы он не боялся. Заниматься ему пришлось фактически тем же, чем на Андросе, только в совсем ином масштабе – бороться с пьянством (а оно достигало в то время такого размаха, что даже Ллойд Джордж констатировал: «…мы боремся с немцами, австрийцами и алкоголем, и насколько я вижу, самым главным смертельным врагом является алкоголь»[61]), к которому пристрастилось население и особенно солдатские жены, ввиду «пивных распродаж», а также устраивать судьбы брошенных детей, заниматься здравоохранением и т. д. Себе он первым же постановлением урезал вдвое жалованье, чтобы не отнимать у города столь необходимые ему средства.
И все же такие атрибуты довоенного периода, как торжественный прием лорд-мэра по случаю его вступления в должность, сохранялись и теперь. «Как мне сказали, последним мэром, который организовал такой прекрасный ужин, был отец. Ну и славно, видимо, я перенял это по наследству»[62], – хвастался Невилл в письме сестре после приема. В это же время в печать готовился «Лайф», то есть официальная биография Джозефа Чемберлена. Невилл помогал ее составлять и собирал «истории и воспоминания, которые нам могут показаться тривиальными, как ты говоришь, – писал он сестре, – но это те самые мелочи, какие и делают человека настоящим. В биографиях этого обычно не бывает… <…> а я хотел сделать эти примечания для детей. В тех записях, что я отослал (автору Джеймсу Гарвину. – М. Д.), я попытался описать его внешность, рост, цвет волос, манеру одеваться и другие личные особенности, которые я мог вспомнить. Я также отметил проникающий характер его взгляда и то, что немногие могли его выдержать. <…> Я уверен, однажды эти вещи вызовут немалый интерес и будут оценены его потомками»[63]. Бирмингемская элита принимала своего нового главу хорошо, так как уже давно знала его как старательного, исполнительного управляющего. Вместе с тем Брам сталкивался со все новыми, ранее неизвестными городу проблемами.
В январе 1916 года Бирмингем подвергся первому за всю его историю (и, к сожалению, не последнему) авиационному налету. Горожане да и сам лорд-мэр были в ужасе от появления германской авиации, поскольку ни бомбоубежищ, ни оповещения, ни даже подходящих прожекторов в Браме на тот момент не было. Технический прогресс наделил войну новыми чудовищными средствами разрушения. На эти вызовы нужно было отвечать, и уже через три дня после случившегося Невилл Чемберлен представил министру внутренних дел свой план создания противовоздушной обороны, включавший зону воздушного наблюдения, предварительное оповещение, городскую сигнализацию (сирены) и затемнение огней.
Инициативы лорд-мэра Бирмингема и эффективное управление городом создавали младшему Чемберлену определенную славу, а шумиха в прессе подогревала интерес ко второму городу Империи. Как заметил Невилл в письме сестре: «…один человек из почтового ведомства передал мне, что лондонцы обезумели от ревности и хотят меня прикончить! Ха! Ха!»[64] На волне этой популярности Бирмингем посетили члены королевской семьи.
А лорд-мэр тем временем продолжал свою работу. Он начал активно продвигать идею создания муниципального сберегательного банка, но этот проект наткнулся на «эгоизм частных банкиров и апатию казначейства» и успехом не увенчался, хотя молодая Лейбористская партия и обещала его всячески поддержать. Лейбористы обещания не сдержали. Чемберлен писал: «…неприятный итог пятимесячной работы, но я о нем не жалею, хотя это и стало моей неудачей, так или иначе я приложил все усилия…»[65] Правда, надежды Невилл все-таки не оставлял и теперь уже подключил личные связи. Через Остина он все-таки сломал сопротивление правительства и министерства финансов, и сберегательный банк был учрежден.
Но Кабинет Асквита летом 1916 года был в первую очередь озабочен внутренними противоречиями. Дэвид Ллойд Джордж рвался к власти, устраняя на своем пути любые преграды. Одной из главных преград был знаменитый генерал Китченер, давний знакомец Чемберлена и в то время военный министр, который указующим перстом призывал британцев воевать. Однако Китченер в июне утонул. Поминальную службу кроме Лондона провели еще только в Бирмингеме по инициативе Чемберлена. Так Империя прощалась со своим героем. Положение же правительства лишь усугубилось этой трагедией.
А вот положение лорд-мэра Бирмингема было прочно. И хотя Невилл Чемберлен уже выходил за рамки муниципальной политики, главным его стремлением, по собственным словам, осталось признать Брам «первым из провинциальных городов, и я чувствую, что могу сделать для этого больше, чем кто-либо из моих предшественников»[66]. И старался делать. На благотворительных вечерах он рассказывал патриотичные истории, к примеру, что «носит один сюртук 12 лет, и хотя тот уже рваный и лоснится», но лорд-мэр не хочет, «чтобы портной шил сюртук ему, когда может шить одежду нашим солдатам»[67]. В Лондоне отстаивал стипендии для студентов, договаривался с молочниками о допустимой цене на молоко, выбивал ссуды для Гражданской лиги отдыха, назначал пособия кормящим матерям, создавал ясли для детей военных и рабочих. Словом, вникал во всевозможные проблемы. И в ноябре 1916-го Невилла Чемберлена вновь избрали лорд-мэром без малейших колебаний.
Тем временем противостояние Ллойд Джорджа и Асквита в правительстве вступило в финальную фазу, и первый наконец-то одержал победу. Асквит подал в отставку, а Ллойд Джордж формировал новый Кабинет, куда вошел и Остин Чемберлен, сохранивший портфель министра по делам Индии. «Новое правительство внушает мне уверенность. <…> Я впервые чувствую, что Кабинет действительно проявит внимание к постановке дела ведения войны, продумает решения и проведет в жизнь их на местах»[68], – писал Невилл сестре, следя за формированием Кабинета Ллойд Джорджа. Национальная служба, о необходимости которой Чемберлен писал жене почти полтора года назад, теперь наконец-то должна быть учреждена, и премьер-министр хотел поскорее представить парламенту главу этой службы, но для начала следовало найти того, кто захочет возглавить такое совершенно новое ведомство.
Когда Невилл Чемберлен в первый раз был избран лорд-мэром Бирмингема, старший брат отнесся к этой его инициативе скептически и «был единственным, кто не поздравил меня с избранием на этот пост», – писал младший Чемберлен сестре. «Хотя это может быть потому, что он занят своими собственными делами, а не потому, что не одобряет меня»[69]. Проблем у Остина действительно на тот момент хватало. Но позднее старший брат все же заметил административные успехи младшего. И именно Остин Чемберлен порекомендовал Ллойд Джорджу Невилла на пост главы Национальной службы.
Сам Невилл еще ни о чем не догадывался в начале декабря 1916 года, он готовился к Рождеству. «Дороти теперь достаточно подросла, чтобы оценить Рождество, и всякий раз пристает ко мне, чтобы узнать, сколько осталось недель до этого счастливого дня. В детстве я также его всегда ждал, но теперь могу только простонать при мысли о больницах[70]»[71], – писал он сестре. Кроме того, он провожал на фронт своего кузена Нормана, с которым они были очень близки и дружили, несмотря на пятнадцатилетнюю разницу в возрасте. Невилл практически считал его младшим братом.
Но привычный ход жизни был нарушен, когда лорд-мэр отправился в Лондон по делам, которые вскоре уладил, и ожидал бирмингемского поезда на вокзале Паддингтон. Там его и отыскал секретарь Остина и потребовал немедленно явиться к Ллойд Джорджу. Младший Чемберлен был заинтригован; при встрече с братом тот попросил его «не фыркать», а выслушать предложение до конца. На пост главы Национальной службы предлагались и другие кандидатуры: лорда Керзона[72] и лорда Милнера[73]. После краткого собеседования Ллойд Джорджа с Невиллом Чемберленом на размышление ему дали лишь десять минут, девять из которых он думал о том, что «это – ужасная ответственность. Если бы это была только моя собственная карьера, которой что-то угрожало, я бы не раздумывал, но теперь результат войны может зависеть от того, что я буду делать»[74]. А на десятой минуте Невилл послал Остина к премьер-министру, чтобы тот ответил за него «да».
Однако более всего младший Чемберлен боялся не новой ответственности, не той огромнейшей работы, которая ему предстояла. Прежде всего он переживал за Бирмингем, ведь пост лорд-мэра приходилось оставить. «Я просто ужасно себя чувствую при мысли обо всех тех людях, которые полагались на меня. <…> Несчастный управляющий банком прислал мне странно сформулированное, но жалостливое письмо, что “фигурально выражаясь, готов отдать жизнь за Ваше Превосходительство”»[75]. Но жизни отбирал не Невилл Чемберлен, а Первая мировая война, и чтобы отдать войне этих жизней как можно меньше, он ехал в Лондон. Он ехал работать.
О проекте
О подписке