– Теперь её надо помыть, – произнесла Алька, направляясь с ведром к мелкой речушке, скрывавшейся в низине в конце огорода. Я следом. Рядом с речкой стояла баня, в которой я ни разу не мылась, потому что бане не доверяла. «Баня по – черному», когда её топили там стоял дым коромыслом, да и когда там мылись, дым этот тоже был. И люди оттуда чёрными после помывки выходили. Я такого счастья не понимала и всегда отказывалась от подобной затеи.

Тётка спустилась к речке, я за ней. Она зашла на мостик из двух дощец, картошку вывалила из ведра в воду и начала мыть. За речкой маячил небольшой лес, мы там с Борькой все тропы исходили, всё происследовали. Шириной лес был не более метра и выходил к пшеничному полю. Красота! Поле тянулось в бесконечность, и мы, упав в мягкие колосья, любили смотреть в голубое небо, ощутив, как время замедляет свой бег…

–Тёть Аль, а почему Димка живёт в интернате? – спросила я её, когда она баландала картошку в воде и чистую выкладывала в ведро. Она ни на минуту не остановилась в работе, если бы вопрос ей был неудобен, но и не отвечала. Возможно, собиралась с мыслями, чтобы подобрать нужные слова. Но тут прибежал Борька и спас её от необходимости ответить.

– Ладка! Ладка! Ладка! – орал он, стремительно мчась через огород к нам.

Я обернулась на его голос, но пока не видела его, так как стояла в низине, а он с высоты спешил к нам. И вот, Борька появился, и не сбавляя скорости стал спускаться к речке размахивая рыбиной.

– Я поймал рыбу голыми руками! Представляешь?!

Он спрыгнул, к нам как ошалелый и рыба выскользнула из его рук и шлепнулась в траву к моим ногам. Это была щука!

– Ух ты! Борька! – воскликнула Алька за моей спиной, восторженно. – Уху сварим! Как ты это умудрился?!

– Да вот, купались с дядей Славой и словили! – радостно поведал Борька, его глаза светились от счастья.

– Ну и ушица выйдет! – обрадовалась Алька, – Давай, неси нож, я её почищу и выпотрошу!

Борька не раздумывая ринулся обратно через огород.

– И вот, как замечательно: жаркое с грибами и уха! – воскликнула Алька, счастливо хлопнув в ладоши и схватив рыбу за хвост.

– Давай, неси картошку в дом, пусть Славка нарезает и ставит жариться, а я пока с рыбой управлюсь.

Я поняла, что ответа на мой вопрос не будет, а повторять его уже не хотелось. Я взяла ведро с картошкой и понесла в дом.

Мы сварили уху из щуки и нажарили картошки с грибами. Дед вернулся с работы, и был доволен от ужина, даже бабка вылезла из своего коровника – притянутая чудесным ароматом, доносящимся с кухни. Алька налила ей ухи, и она с удовольствием ела на своей печке.

– Ну, молодцы! – хвалила она нас с печки- Борька щуку поймал, а Ладка грибов насобирала! Накормили!

–Борька, а щука- то говорящая? – спросил дед, хитро прищурившись.

Борька вытаращился удивлённо на деда и спросил:

–А щуки говорить умеют?

– А как же сказка про Емелю дурочка, помнишь? -улыбнулся дед- Желания мог бы загадать…

Борька перестал есть и пробормотал:

–Мне дядя Слава ничего не сказал такого

Мой отец засмеялся и сказал:

–Завтра можем на рыбалку с утра поехать, будет другая щука!

–Поехали! -сразу согласился Борька, очень уж ему хотелось желание загадать

–Борька, а желание то у тебя какое? – спросила бабка с печки

–А чтобы глаза стали голубые! – выпалил братец. Вот тут засмеялась я, потому что поняла, для чего ему понадобилось цвет глаз менять, он видимо всерьёз поставил себе цель быть моим мужем в будущем. Меня, конечно, это позабавило. Но было приятно, что ради меня готов на такое пойти. Дед удивлённо спросил:

–Чем же тебе свои, карие не нравятся?

–Да! – поддакнула Алька- Надумал чего!

–Ох, и Борька! – засмеялась с печки бабка и обратилась к Альке- забери посуду! Алька пошла к печке, а Борька отвечал, но прежде я ему снова пнула ногой под столом, чтобы он не говорил истинную причину:

–А надо мне! Чтоб красивым быть!

–Да ты и так хорош, куда уж лучше-то?! – удивлялся дед

–А чтобы все любили! Все! – отвечал Борька

–Девки что ли? – догадалась бабка с печки- Так и так будут! Как вырастешь, отбоя не будет!

–А для начала ешь побольше, чтобы штаны не спадали! -посмеялся дед

–Они и так нормально сидят! Дядя Слава мы едем завтра на рыбалку?!

–Рано встанешь?

– Встану! Ладка ты с нами? – спросил Борька меня.

–Нет.– ответила я. Рыбалку я не любила, не понимала её.

–А что у тебя желаний что ли нет? – спросила Алька у меня.

–Есть, но они и так сбудутся без всяких щук- сказала я и добавила – Главное очень хотеть и верить, что сбудутся… Но у меня и не было тогда очень сильных желаний. Мне, казалось, что у меня есть всё, я ни в чем не нуждалась… Да, разве что муж военный, но такие мечты я оставляла на будущее, когда взрослой стану. А там, по ходу пьесы разберусь с жизненным сценарием…

4. Юда, Вера Валерьевна и ругачая нянька…

Когда я пошла в детский сад, я поняла, что центром вселенной здесь, как дома, к сожалению, не буду. Тут таких же жаждущих любви и внимания ещё тридцать детей было. Конкуренция. Поэтому детский сад я невзлюбила. И если воспитателей, я воспринимала, как нечто необходимое, что нужно перетерпеть, до возвращения домой, то этих монстриков -детей, которые так же жили по необходимости здесь, я терпела с трудом. Я не понимала, почему меня отправляют в сад, когда бабушка теперь работала не полный день и могла бы оставаться со мной дома. Разве не могли они с мамой по очереди заботиться обо мне? Мама ведь работала по сменам и порой имела целый свободный день и лишь к вечеру уходила на работу. В моем детском сознании все это казалось столь несправедливым, и я мечтала о том, чтобы поскорее быть в тепле родного дома, окруженная заботой, а не среди не понятных для меня людей.

– Нужно интегрироваться в общество, учиться взаимодействовать… – неясно объяснял мне дед, когда я спросила, зачем мне нужно ходить в детский сад. – Это пригодится в будущем… связи налаживать нужно, – смеялся дедушка. Я чувствовала, что его слова сквозят больше смыслом, связанным с его работой, чем с тем, что мне действительно необходимо.

– К тому же, Ладка, тебя там к школе подготовят… Надо! «Легче учиться потом будет…» —говорил мне дед. Он редко делился своими мыслями, лишь в случае крайней необходимости, но мне и не требовались его слова. Я словно общалась с ним безмолвно, находясь рядом. Не знаю, как это объяснить, но так было.

Мы могли часами сидеть в тишине у печки-прачки, пока он варил завариху для свиньи, медленно помешивая её длинной палкой. Я заглядывала в котёл, наблюдая, как пузырьки поднимаются на поверхность, разрываясь с тихим шипением. Дым от котла ласково обвеивал меня, и я, не отводя лица от его аромата, вдыхала его с благодарностью. Дед, осознавая, что этот процесс мне нравится, старался чаще взбалтывая варево, и дым увеличивался, заставляя меня даже открывать рот, чтобы уловить его вкус. А вкус был очень аппетитным, хотелось попробовать свиного кушанья, но я не решалась на такую просьбу, довольствуясь малым. Смотреть на огонь или на густую завариху, которую дед перемешивал длинной палкой, было для меня настоящим наслаждением.

– Ладно, обещаю! Как только ты пойдёшь в первый класс, я уйду на пенсию и буду помогать тебе учиться! – сообщил мне дед, глядя на моё страдальческое лицо, когда я с отчаянием просила его хотя бы через день водить меня в детский сад. Пока же мне приходилось мучительно терпеть эти походы в сад, где среди сверстников я чувствовала себя словно пленница в жестокой клетке. Дети, обитатели этого незнакомого мира, казались мне зловещими созданиями, далекими от моего внутреннего мира. Они выглядели необузданными, дикими и невоспитанными. Я ощущала себя инопланетянкой, лишенной понимания и защиты. У меня совершенно не было подруг, и я не могла найти ни с кем общих интересов, чтобы подружиться. Вся моя природная обаятельность словно испарилась, а я замыкалась, как ракушка, наблюдая за окружающими на расстоянии. Мне требовалось как-то адаптироваться, но я так не умела. Каждое утро я шла туда с тяжелым сердцем, предвкушая столкновение с хаосом, который меня окружал, и все больше мечтала о том дне, когда я пойду в школу.

Нет, у меня была подружка, Оксана Ожиганова, внучка бабушкиной знакомой, безрукой Зины. Бабушка с Зиной были в хороших отношениях, и нас познакомили. Помню, как я ходила к Оксане в гости, а что мы делали, увы, выветрилось из памяти. Зато остались vivid воспоминания о том, как мне было страшно возвращаться домой. Никто не провожал меня, и в девять вечера я, дрожа, шла мимо здания милиции и чепка, где продавали пиво на разлив. Это соседство – двухэтажная кирпичная милиция и синий деревянный чепок с всегда открытой дверью – внушало мне страх. Я боялась заглянуть в открытую дверь чепка, ужасаясь, что оттуда вылетит пьяница и сделает мне что-то страшное. Сколько раз я проходила мимо, но никогда никого не встречала, может, милиция успевала наводить порядок заранее? Однако, когда я подходила к почте, страх постепенно отпускал меня, и я дышала легче, понимая, что скоро окажусь дома. Или могла зайти на почту, если знала, что мама работает, дожидалась до конца её смены и мы вместе шагали домой. Двух раз мне такого возвращения от Оксаны Ожигановой хватило с лихвой и больше я к ней в гости не ходила.

Возможно, именно поэтому она затаила обиду, и вскоре её поведение со мной перестало быть дружеским. Или, может быть, это всего лишь злое стечение обстоятельств, не в мою пользу сложившееся. Тем не менее, всё шло мирно до тех пор, пока в наш садик не пришла новенькая девочка, Катя Киселёва. К моему удивлению, она оказалась соседкой Оксаны. Естественно, они быстро сдружились, и их мамы стали подругами, вместе водя дочек в садик. Я прихожу утром, и вижу: Катя с Оксаной уже играют вместе, а мое появление встречают холодно, словно я—посторонний человек, а между ними всё гладко и сладко, словно они тысячу лет знакомы. Они сдружились, и теперь я оставалась третьей лишней… внутри я горевала, ощущая своё одиночество.

А ещё в нашем садике появился новый мальчишка – Вова Налимов, и вот, выбрав меня своим объектом обожания, он, едва увидев меня, всегда кричал: – Юда! Юда! – и, замирал, уставившись на меня своими желтоватыми глазами. Моё имя он произносил с трудом, и лишь «Юда» звучало из его уст замечательно.

Оксана и Катя хихикали, глядя на нас, шептались и убегали, когда я приближалась к ним, оставляя меня одинокой и опечаленной.

– Юда, не плач! – твердил мне Вовка, усаживаясь рядом, но его теплота оставалась мне безразличной. Мальчишка и его неуклюжая забота вызывали лишь моё недовольство, и я замыкалась в себе, как партизан на допросе, оставаясь безмолвной. Я вовсе не плакала. Вовка же, всё равно, продолжал что-то бормотать, сидя рядом, будто искал ключ к моему затворничеству.

– Юда, когда я грущу, я мечтаю о том, кем стану, когда вырасту… и печаль уходит, – поделился он со мной. Я повернула к нему голову, тщательно оглядывая его с головы до пят, размышляя о том, кем же это существо желает стать. Я засмеялась, потому что образ желтоглазого мальчишки в моём воображении никем не представлялся.

– Вот, видишь, Юда, и тебе весело! – радовался Вовка, замечая, как моя улыбка расцветает. – Наверняка, ты представила себя кем-то? – Нет, – наконец я соизволила ответить. – Я думала о тебе, но представить тебя кем-то не могла. – Потому что ты не знаешь, кем я хочу стать! – И кем? – Пожарником!

Я замерла, переваривая услышанное, а он продолжал: —Я буду спасать людей из огня, и мама будет мной гордиться! -воссиял он, прикрыл глаза и заулыбался. Я увидела беззубый рот и ужаснулась:

– Только, пожалуйста, постарайся к тому времени отрастить зубы, а то как-то не серьезно спасать людей без них! – рассмеялась я.

–А причём тут зубы, у моей мамы их тоже почти нет! -выпалил Вовка, считая это, видимо, делом нормальным.

– Даже искусственных, как у моего деда? – вскрикнула я, и в памяти возникли образы дедовых зубов, мирно покоящихся на изысканной тарелочке в буфете среди фарфоровых чашек. В первый раз это зрелище напугало меня, и я спросила бабушку, кто же лишился зубов в нашем доме. Она лишь рассмеялась, сказав, что на такую глупость способен только Емеля и добавляла- глупый. Порой, когда она злилась на деда Мишу , называла его именем его отца.

– Не знаю, – произнёс Вовка, опуская взгляд. – Ты расстроился? – спросила я, заметив, как он замахал ногами в своих коричневых колготках. – Да, – кивнул он. – Что у твоей мамы нет зубов?

–А у твоей есть? – Есть. – Вспомнила я, ровные, белые зубы матери; ни у кого из взрослых я не встречала подобных. Люди имели зубы плохие – жёлтые или с золотыми вставками, мне не нравилось. Я слышала, как взрослые переплавляют свои золотые украшения для зубных коронок, как наша соседка Валька Рыбакова рассказала бабушке о своих серёжках, которые отдала на переплавку чтобы вставить зубы. И действительно, верхний ряд зубов у неё был золотым… Таких жертв я не понимала. Золотая пасть, которая считалась верхом достатка во мне вызывала отвращение. Да и какой достаток, если приходилось лишаться своих украшений? А потом деньги просить на житьё. Именно так и делала Валька, она часто занимала деньги у моих бабушки и деда. Когда приходила занимать, всегда рассказывала кучу сплетен, то, что творилось в нашем посёлке, она очень хорошо знала. Только вот откуда простая столовская повариха ведала, что твориться в округе? Меня это всегда удивляло до глубины души. Иногда даже дед шутил, говоря бабушке:

– Если что-то не знаешь, спроси у Вальки Рыбаковой!

И бабушка иногда реально ходила к ним на беседки, то ли в шутку, то ли в серьёз следуя дедовым словам.

– А почему у твоей мамы нет зубов? «Она ведь не старая?» —спрашивала я Вовку. – Что, не может свои серёжки переплавить и вставить зубы? Пусть даже такие, лишь бы были…

– У неё нет серёжек, – с горечью ответил Вовка, и, по мере увеличения его печали, голова все больше склонялась вниз.

– Наверное, кольцо есть?

– Нет, – мотал он головой с закрытыми глазами, словно желая отстраниться от моих неудобных вопросов , но мне это было непонятно. Лишь позже, когда Вовка исчез из садика, я невольно подслушала разговор двух воспитателей:

– Не придёт к нам больше Вовка.

– Почему?

– Мать не выходит из запоя, посреди бела дня валялась в канаве… Ребёнка на время в приют забрали до выяснения обстоятельств…

Меня охватило чувство жалости к Вовке и к тому, как недружелюбна я была с ним. Я расстроилась и всё время думала о нём в садике. Как худо жить без матери… Если Вовку забрали в приют, значит, у него не было бабушек и дедушек. Я не знала ничего печальнее подобного на свете.

– Скучаешь по Вовке? – поддразнили меня «подружки» Оксана и Катя, но, я с радостью восприняла их внимание и от волнения не могла вымолвить ни слова. Но они, похоже, восприняли это иначе и продолжали с насмешками:

– Нашла, о ком слёзы лить, о каком-то голодранце.

–Почему он голодранец? – удивилась я.

– А ты что, не видела тех ужасных дыр на его голготах? Он же – «фи», обсикивался каждый тихий час… – скривилась Катя, прекрасно знавшая, о чём говорит, поскольку их кровати раньше стояли рядом.

– И я, вместо того чтобы спать, слушала, как нянька его ругает, – возмущалась она. В моей памяти сразу возникла злющая, всё время орущая, черноволосая нянька с кожей коричневого цвета. Её кожа от того и была такой тёмной, что пропиталась её злобой: стоит увидеть такого ругающегося чудовища, и обсикаться можно от страха. Так и случилось однажды со мной, к счастью, этот конфуз остался незамеченным; иначе меня бы заклеймили почём зря. Эта Ругачая, как я её называла про себя, всегда выставляла на всеобщее обозрение обкаканное бельё ребёнка или обсосанное, и отчитывала так, что дух захватывало.

– В следующий раз носом буду тыкать, как щенков! – орала она и глаза её пылали красным огнём. И меня всегда удивляло, где были воспитатели в это время, ведь её голос гремел, словно раскаты грома. И думаю, эти оры были слышны за пределами спальни. Каждый тихий час принадлежал её самодурству; мы боялись уснуть, чтобы не обсикаться и не получить по попе от карательницы. Да, когда Ругачая мыла ребёнка, она могла и шлёпнуть. Так и мне досталось, когда я стояла голая в ванне. Несмотря на слёзы, я знала – нельзя плакать. Я стояла, как натянутая стрела, не вникая в смысл ругательств, и лишь в конце услышала:

– Своебышная! Я её мою, а она ещё сопротивляется, дрянь такая!

Ругачая никому не открыла, что со мной произошло. Она вытащила меня из спальни тихонько, избегая публичных экзекуций. Лишь в ванной, наедине, вылила на меня ушат гадостей, но и за это – спасибо. В отличие от других детей, я не знала унижения краснеть перед всеми и подвергаться нападкам, что я зассанка или засранка. Я полагаю, что причина такого снисхождения заключалась в моём деде – его имя было на "устах у всего посёлка". Ругачая знала, что я его внучка, и потому боялась поступить иначе. Однако странно, что не побоялась меня отшлёпать; я могла бы рассказать дома о происходящем в садике, но почему-то не сделала этого. Может, потому что нянька долго не задержалась на своём месте, и вскоре мы забыли о ней. Но вскоре садик вновь взбудоражился: объявили, что к нам придёт нерусский мальчик по имени Тигран. Говорили, что он драчун, и опасаться его следовало. Мои подружки, Катя и Оксана, заранее боялись находиться рядом с ним.

– Только бы его шкафчик не оказался рядом с моим! – восклицала Катя. – Я боюсь, что он меня налупит!

Откуда возник этот слух, осталось загадкой, но все дети с трепетом ожидали появления драчуна Тиграна. И вот он явился, попав в соседнюю группу. Наши сердца облегченно забились: типичный негодяй оказался не с нами, но шкафчик для раздевания отвели ему рядом с моим. Я узнала об этом, когда зашла в гардеробную комнату, предназначенную для двух групп – моей и соседней. За дверью шкафчика я мельком увидела черную с рыжиной голову. В раздевалке царила тишина; дети, охваченные любопытством, наблюдали за нерусским мальчонкой, который, никого не замечая, спокойно одевался. Я завороженно смотрела на его ловкие движения, совершенно забыв о своем собственном процессе. Когда Тигран застегнул куртку и закрыл дверцу шкафчика, он заметил мой взгляд и остановился. Я смутилась, странно дернувшись, собираясь на утёк, но поймав взгляд его больших черных глаз, обрамленные длинными густыми ресницами, передумала:

– Тебе помочь? – спросил он.

– Ты немая? – осведомился он, не понимая, отчего я не отвечаю.

Я молчала и хлопала глазами, думая, ударит ли он меня, но страха не ощущала.

– Нет, – рассмеялась я, почувствовав облегчение. Слухи – всего лишь слухи, и им верить нельзя. – Почему ты смеёшься? – удивился Тигран. Я не успела ответить, как в группу вошла воспитательница с необычным именем – Вера Валерьевна.

Она была тоже новенькой в садике и воспитывала нас всего ничего. Вера Валерьевна молодая, простая, очаровательная девушка, пленила меня с самого начала своего появления. Всё мне нравилось в ней: зелёные глаза, кожа, усыпанная веснушками, лёгкость в движениях и непосредственность. Она казалась мне близкой, почти родной, и это ощущение пронизывало всю мою душу. Если человек был хорош, мне будто окутывало нежное, невесомое покрывало рядом с ним, словно невидимые фата невесты или тонкая паутинка, сверкающая на утреннем солнце с капельками росы. В сердце разливалось тепло, и оно спокойно стучало, словно расслабленная мелодия… Это невидимое тепло, рожденное сердцем, вырывалось наружу и соединялось с теплом подобных мне людей, близких, родных, знакомых – близких мне по духу и возможно чему-то ещё, что я не могла объяснить.