Глава 2. Королевский указ

Прошла неделя. Небо оставалось упрямо-пустым и безжалостным. Жизнь в деревне замедлилась, подчиняясь ленивому, тягучему ритму жары. Дни сливались в однообразную череду забот: носить воду из почти пересохшего колодца, ухаживать за чахнущим огородом и молиться о дожде, который всё не приходил. Каждый день Ари играла для Джина, и каждый день её маленького чуда хватало лишь на несколько часов облегчения. Она чувствовала себя так, словно пыталась вычерпать море ложкой.

Весть пришла так же внезапно, как удар грома в ясном небе.

Всё началось с резкого, чистого звона колокольчика, звука, чуждого для их сонной деревни. Затем по пыльной улице пронесся стук копыт, и у дома старосты остановился всадник. Он не был похож на местных. Его одежда, хоть и покрытая дорожной пылью, была из добротной ткани, на боку висел короткий меч в ножнах, а конь под ним был сыт и ухожен. Это был человек из столицы.

Любопытство, подобно ручейку, вывело людей из их душных домов. Ари, возвращавшаяся от знахарки с новой порцией горьких трав для брата, тоже остановилась поодаль, в тени старой ивы.

Гонец развернул свиток с королевской печатью и его голос, громкий и поставленный, разрезал полуденную тишину.

– Именем Его Величества, Короля Сончжо, и по воле Лазурного Дракона, Хранителя Небес! – зычно начал он. – Внемлите все подданные великой страны Чосон!

Наступила мертвая тишина. Люди затаили дыхание. Королевские указы редко доходили до их забытой богами деревни, и обычно они не сулили ничего хорошего: новые налоги, рекрутский набор…

– Времена настали трудные, – продолжал гонец, обводя толпу строгим взглядом. – Небеса отвернулись от нас. Засуха иссушает поля, а реки мелеют. Гармония мира нарушена. Дабы вернуть милость духов и утешить сердце народа, Его Величество объявляет о проведении Великого Музыкального Конкурса!

В толпе пронесся недоуменный шепот. Музыка? Когда люди голодают?

– Любой вольный житель страны, владеющий искусством игры на инструменте, может явиться в столицу и показать свой дар! – Голос гонца возвысился, звеня обещанием. – Победителя ждет награда, достойная короля!

Он сделал паузу, наслаждаясь произведенным эффектом.

– Кошель золота, достаточный, чтобы купить тысячу мешков риса! Место в Королевском Музыкальном Павильоне! И величайшая из почестей – личное покровительство Наследного Принца, Кан Мин Джуна!

Сердце Ари пропустило удар, а затем забилось так сильно, что, казалось, его стук заглушил и слова гонца, и шепот толпы. Тысяча мешков риса. Это были не просто деньги. Это была еда на годы вперед. Это были лучшие лекари из столицы. Это была прохладная комната для Джина, шелковые одеяла вместо грубых циновок и самые редкие лекарства, которые только можно достать за золото.

Это был шанс. Отчаянный, безумный, невозможный шанс.

В её голове тут же зазвенели слова матери: «Наша музыка не для дворцовых интриг… она приносит лишь беды». Столица. Королевский двор. То самое место, которого её учили бояться, как огня. Место, которое, по словам матери, погубило их род.

Но потом её взгляд упал на узелок с травами в её руке. Горькие, почти бесполезные коренья. Она представила бледное лицо Джина, его рваное дыхание, мольбу в его глазах. И страх перед столицей начал отступать перед лицом другого, куда более реального и неминуемого ужаса – страха потерять брата.

Она не помнила, как дошла до дома. Мысли вихрем кружились в голове. Когда она переступила порог, мать сразу поняла всё по её горящим глазам.

– Ты слышала, – это был не вопрос, а утверждение.

– Мама, – выдохнула Ари, её голос дрожал от волнения. – Награда… она может спасти Джина. Мы сможем позвать столичного врача…

– Нет, – отрезала мать так резко, что Ари вздрогнула. В её глазах плескался ледяной ужас. – Ты никуда не поедешь. Ты слышала меня? Никогда.

– Но почему? Это же музыка! Это мой дар!

– Твой дар – это проклятие, которое они захотят прибрать к рукам! – Мать схватила её за плечи, её пальцы впились больно. – Ты думаешь, им нужна твоя музыка? Им нужна сила, что стоит за ней! Они будут улыбаться тебе, осыпать похвалами, а потом, когда ты станешь им не нужна или опасна, они сломают тебя, как сухую ветку! Ты думаешь, мы оказались в этой забытой деревне по своей воле? Нас изгнали, Ари! Тех, кто выжил. Остальных… – она осеклась, не в силах закончить.

Из-за ширмы вышел отец. Его лицо было уставшим и серым.

– Жена, – сказал он тихо. – Не пугай дитя.

– Лучше я напугаю её сейчас, чем буду оплакивать потом! – вскричала мать. – Столица – это позолоченная клетка, где певчие птицы умирают с перерезанным горлом! Я не отпущу её!

– Но Джин… – голос Ари сорвался на шёпот. – Он угасает. Я вижу это. Ты тоже видишь. У нас нет денег, травы больше не помогают. Что нам делать? Просто сидеть и смотреть, как он…

Она не смогла договорить. В этот самый момент из-за циновки раздался особенно мучительный, долгий приступ кашля, заставивший их всех замолчать. Он звучал так, будто сама жизнь пыталась вырваться из маленького тела.

Когда кашель стих, в наступившей тишине Ари приняла решение. Вековой страх её семьи был велик. Но любовь к брату была сильнее.

Она выпрямилась и посмотрела прямо в глаза матери. В её взгляде больше не было детской робости, только стальная, отчаянная решимость.

– Я должна попробовать. Если есть хоть один шанс из тысячи, что я смогу его спасти, я должна. Иначе я никогда себе этого не прощу.

Она обошла оцепеневшую мать и вошла в комнату к брату.

– Я поеду в столицу, Джин-а, – прошептала она, убирая с его мокрого лба прядь волос. – Я выиграю этот конкурс. И ты будешь здоров. Я обещаю.

Мать стояла в дверях, её лицо было белым как полотно. Она не произнесла больше ни слова. Её молчание было страшнее любых криков. Оно было наполнено горем женщины, которая только что проиграла битву со своей собственной судьбой и теперь была вынуждена смотреть, как её дитя добровольно идёт по тому же губительному пути.

Ари взяла руку брата в свою, чувствуя его слабую, трепещущую пульсацию. За окном безжалостное солнце начинало свой путь к закату. И Ари знала, что с рассветом она отправится навстречу своей надежде. Или своей гибели.

Глава 3. Шёпот дождя

Рассвет был холодным и серым, лишенным всяких красок. Он прокрался в дом безмолвной тенью, когда Ари уже была на ногах. Её скромный узелок – смена одежды, краюха хлеба и крошечный мешочек с несколькими медяками от отца – лежал у порога. Она двигалась тихо, стараясь не разбудить Джина, но когда она была готова уйти, то увидела в дверях силуэт матери.

Они стояли в тишине, наполненной невысказанными словами. На лице матери застыла маска отрешенной скорби. Она не пыталась её остановить. Битва была проиграна прошлой ночью. Вместо этого она молча шагнула к сундуку, подняла тяжелую крышку и снова достала сверток из темно-зеленого шелка.

– Если ты твердо решила пойти по этой гиблой дороге, – её голос был хриплым, безжизненным, – тогда возьми.

Она вложила веер в руки Ари. Прохладный нефрит обжег кожу. Он был тяжелее, чем казался, словно весил столько же, сколько все страхи и предостережения её рода.

– Он не защитит тебя от людской злобы, – продолжила мать, не глядя ей в глаза. – Но, быть может, он откликнется на твою музыку там, где я уже не смогу тебе помочь. Просто знай… каждая нота, сыгранная с ним, будет услышана. Не только ветром и деревьями.

Отец подошел сзади и молча вложил в её ладонь еще один маленький, но увесистый мешочек. Звякнувшие монеты были всем, что у них оставалось. Это было его молчаливое благословение.

Ари низко поклонилась, пряча слезы, выступившие на глазах. Она не осмелилась обернуться, когда переступала порог. Она знала, что если обернется, то не сможет уйти.

Дорога в столицу оказалась шрамом на теле земли. Первые несколько дней пути пейзаж менялся медленно, но неуклонно. Зеленые рощицы сменились иссохшими лесами, где деревья стояли с голыми, почерневшими ветвями, похожими на скрюченные от боли руки. Рисовые поля, которые в это время года должны были колыхаться изумрудным морем, представляли собой растрескавшиеся квадраты серой глины. Воздух был наполнен тишиной – тишиной смерти. Не пели птицы, не стрекотали цикады. Даже ветер, казалось, умер, запутавшись в мертвых ветвях.

Ари видела лица других путников – торговцев, ведущих тощих мулов, крестьян, покинувших свои земли в поисках пропитания. В их глазах была та же безнадежность, что поселилась в её деревне. Засуха была не просто бедой. Она была чумой, пожирающей страну изнутри. С каждым пройденным шагом Ари всё яснее понимала: её личная цель – спасти брата – была лишь каплей в океане всеобщего страдания. Это осознание не ослабляло её решимость, а, наоборот, закаляло её, придавая ей горький, металлический привкус.

На пятый день пути её фляга с водой опустела. Солнце стояло в зените, превращая дорогу в раскаленную сковороду. Впереди, на небольшом холме, она увидела то, что искала – старую придорожную рощу, в центре которой, по рассказам, должен был быть колодец.

Но когда она, шатаясь от усталости, добралась до места, её ждало разочарование. Колодец пересох. На его дне лежал лишь слой потрескавшейся грязи. А в центре рощи, там, где раньше, должно быть, била жизнь, стояло огромное, вековое дерево дзельквы. Его кора была серой и морщинистой, как кожа старика, а могучие ветви безвольно поникли, усыпанные сухими, скрученными листьями. Вокруг его ствола была повязана симэнава – священная веревка из рисовой соломы, означавшая, что это дерево было духом-хранителем этого места. И теперь этот дух умирал.

Ари прислонилась к стволу и почувствовала не тепло нагретой коры, а глубокий, внутренний холод – холод угасающей жизни. Она закрыла глаза и услышала его. Это был не звук, а ощущение – безмолвный крик, отчаянная жажда, от которой у неё самой пересохло в горле. Эта жажда была так похожа на хрипы её брата, что сердце Ари пронзила острая, невыносимая жалость.

Она не знала, почему сделала это. Руки действовали сами. Она села на землю, скрестив ноги, и положила перед собой узелок с веером. Медленно, с трепетом, она развернула шелк. Молочно-зеленый нефрит тускло блеснул в солнечном свете. Затем она достала флейту.

Она не собиралась творить чудо. Она просто хотела утешить умирающего духа, сыграть для него колыбельную, как играла для Джина.

Ари поднесла флейту к губам. Первые ноты были тихими, полными скорби. Но когда звук коснулся нефритового веера, лежащего перед ней, произошло нечто странное. Музыка не просто разнеслась по роще – она, казалось, впиталась в холодный камень. Веер едва заметно завибрировал, и воздух вокруг него стал прохладнее, плотнее.

Почувствовав это, Ари инстинктивно изменила мелодию. Теперь в ней звучала не скорбь, а мольба. Она вливала в музыку образ воды – журчание ручья, стук капель по листьям, грохот летнего ливня. И веер отвечал. Он стал резонатором, усилителем её воли. Мелодия, проходя сквозь него, становилась видимой.

Над веером начала собираться легкая, прозрачная дымка, похожая на утренний туман. Она густела, закручивалась в спираль, поднимаясь всё выше. Ари играла, полностью растворившись в музыке, не замечая ничего вокруг. Дымка превратилась в маленькое, белоснежное облачко прямо над её головой, бросая на землю долгожданную тень. Оно продолжало расти, темнея, наливаясь влагой, пока не стало плотным и серым, как брюхо грозовой тучи.

И тогда упала первая капля.

Она с тихим шипением разбилась о раскаленную землю у ног Ари. За ней вторая, третья. Через мгновение на высохшее священное дерево обрушился короткий, благословенный ливень. Дождь шел только здесь, в радиусе кроны старой дзельквы, словно небеса открыли свою ладонь лишь для одного этого страдальца. Сухие листья жадно ловили влагу, потрескавшаяся кора темнела, впитывая воду.