Ежов в общении был мягким, но в делах – дисциплинированным, последовательным и не имел привычки откладывать на потом то, что можно было сделать сразу же. Он тут же позвонил Димону Быкаву – и операция «Помочь блондину» завертелась. Быкав набрал Алега Ликманава, тот – Летвинович Марину, та набрала Сендееву Наталию, та – Слоповского, тот дальше – Свонидзе Колю, тот – Бельжо Андрея, тот – Орхангельского, тот дальше – Гозмона Леню, тот – Гербир Алу, та дальше – Лабкова Пашу, тот – Монхайт Аннушку, та – Куччерскую Майку, та – Лазариву Татьяну, та дальше – Ларену Ксенью, та – Ройзмона Жеку… И дальше незамедлительно с легкой руки Николая Ивановича так и пошло по цепочке: Лошакс Андрэ – Прохарава Ирэна – Слонем Маша – Парфенав Лео – Шихмон Ирэна – Пгенис Саша – Ясен Евг. – Ширвинт Мих. – Павловске Хлеп – Адхельгауз Иосиф – Шендырович Витяй – Ветухновска Олина – Долен Антон – Вишневецка Марина – Гельмон Алекс – Рубинштайн Лев – Мерзоев Влад – Сыпчак Ксения…– ну и, наконец, Прима Дона, которая тут же по паротелеграфу связалась с Моше Даяном (не удивляйтесь – в стимпанке по паровой связи можно связаться и с Ксерксом, и Македонским), а тот, Даян, – с Нетанниагху, который пообещал воздействовать на Абакумова при условии, что мансардное стекло на даче «гоняющего бесов» Андронового брата не далее как в ближайшую пятницу будет гарантировано разбито.

Наконец! Вот оно – счастье! Не прошли и сутки, как к Бакскову в номер настойчиво постучал посольский дипкурьер. Николай бегло расписался за доставку и тут же набросился на серый, в трех сургучных печатях конверт. В конверте была паро-фотографическая карточка дома с номером и названием улицы. Дом, в котором Марта снимала уютные комнаты. Баксков, не забыв шепнуть «Спасибо, тезка!», прижал фото к губам. Глаза его засверкали фиолетовым блеском нагло оперяющейся надежды.

– В жилах закипает кровь! Люди гибнут за любовь! За любо-о-овь!!! – спонтанно и громко пропел сопран безукоризненно прорезавшимся голосом.

Надувшийся от обиды на Марту Анж Дуда не мог забыть ее и из-за этого же никак не мог сконцентрироваться на своей неотложной задаче более интенсивного подталкивания Гитлера к Мюнхенскому сговору. Анж Дуда разрывался надвое: с одной стороны – он хотел Марту, с другой – земли Тешинской Силезии. Марте после ее знакомства с Баксковым назойливый Дуда стал особенно противен. Она упорно тренировалась в произношении предназначенной для него отшивательной фразы. «Холэра ясна! Идь ко вшистским дзяблам!» – с каждым разом все выразительнее стала повторять она у зеркала на нелюбимом языке своего фюрера.

Гитарист-аккомпаниатор, которого не без труда в незнакомом городе разыскал и нанял Баксков, пропил приличный задаток щедрого русского сопрана и не явился на встречу. Раздосадованный этим обстоятельством Баксков шел к дому Марты один, не чуя под собой земли и с пересыхающим от волнения горлом. «Неужели, – думал он, – даже не выйдет на балкон?» В глубине души он верил, что, когда запоет, она не сможет не выйти. Но переутомленный ожиданием и схваченный за горло страстью, стремящейся к определенно большему, чем страсть, он еще даже не знал и не думал, что именно будет петь, не имея аккомпанемента. Подходя к самому дому, Николай хватился, что забыл на заднем сидении подвезшего его пародилижанса букетик фиалок. Не зная зачем, сопран спонтанно сбоку пешеходной брусчатки, по какой шел, сорвал в палисаднике желтый одуванчик и зажал в руке.

После дежурства на аэродроме Марта проснулась поздно. Но, как всегда, прямо перед черно-белым парофото фюрера, что висело напротив в рамке на стене, делала у себя в комнате под паромагнитофонную музыку незатейливый комплекс своих обязательных упражнений. Вдруг прямо под своим балконом она услышала на незнакомом, но уже как бы и несколько знакомом ей языке …завораживающее пение. Удивленная Марта от неожиданности нажала на паромагнитофоне кнопку «Запись» вместо «Стоп». Баксков импровизировал – пел а капелла. Пел, что подсказывало сердце и что вспоминал изнуренный бессонницей мозг. Пилотица замерла от неожиданности. Ее сердце затрепетало. Слушая волшебный голос Бакскова, Марта чувствовала, что это диалог именно с ней… И только с ней! Слушая, она понимала, что эта длинноногая гуттаперчевая Настасья между ними уже не стоит ни капельки… Воспаленный любовной страстью мозг сопрана чудесным образом вспоминал отрывки из когда-то им прочитанного и услышанного.

– В израненной душе моей – живой печальный призрак прежних дней. О, я несчастлив! О, когда б я мог забыть, что незабвенно женский взор – причина моих слез, безумств, тревог! О! Я влюбленный, помогай мне, бог! Коль нет ответа чувствам, то пить не буду даже пиво пльзеньское! Я небеса молю: мне дайте звон свой да спрятать в мягкое – в Мартино, в женское… – вдохновенно изощрялся Баксков на русском, которого Марта, разумеется, нисколько не понимала. Вокруг исполнителя уже собирались завороженные искусным пением прохожие…

Хоть Марта и не владела русским, но ее умевшая тонко чувствовать натура не смогла не принять глубоко в себя всю мощь лирического пресса, заключенную в проснувшихся чувствах, в исполнительском мастерстве и голосе сопрана. В следующее мгновение от избытка чувств пилотица испытала эмоциональное потрясение. У Марты впервые в жизни от такого закружилась голова. Она потеряла под собой опору и ухватилась за занавеску. Словно как от пьянящей карусели, улыбаясь навстречу первой и большой любви, Марта под чарующее пение сползала по занавеске в сладостную бездну… Сидя на полу и переваривая совсем неведомые и неожиданные «признаки любви», Марта еще долго приходила в равновесное состояние…

На балкон Марта так и не вышла. Как истинная женщина она умела любить ушами. Она не видела, как Баксков, не реагируя на аплодисменты случайных зевак-слушателей, еще немного постоял под балконом и понуро медленно побрел прочь, таща в руке, как гирю, одуванчик со сломанным стеблем…

Свойственные природе эпохи стимпанка взаимодиффузные сплавления пространственно-временных флуктуаций, что отличаются непредсказуемостью, имеют свойство мгновенно размножать материальные предметы, тут же телепортируя их в другие – параллельные – миры. Иногда такие флуктуационные сшибки удваивают не только отдельные объекты растительного и животного мира, но также и создания, составляющие двуногую часть мировой биомассы. Притом, как из разумных, так и совсем безумных ее, двуногой биомассы, представителей. В результате последствий такого природного стимпанкического катаклизма гитлеров и многих других созданий из числа двуногих млекопитающих стало по двое. Один Гитлер курил и часто играл в шахматы, а ненастоящий – производное флуктуационной сшибки, двойник, то есть, – тот, улучив подходящий момент, застрелил однажды свою собаку, а потом и себя. А нынче самый настоящий Адольф, ведший в чехословацком замке переговоры по разделу Польши, аппетитно покуривая вейп, густо пахнущий вестфальским черносливом, объявил Сталину шах, передвинув белого офицера. Играли не просто так – ставкой в игре была Варшава с пригородами. Гитлер, после того как Сталин вызвал его на социалистическое соревнование по разделу мира, стал нервничать и больше курить свою воду. Сталин, переложив в левую руку пустую трубку, столкнул с доски офицера своим черным конем, какого несколько увлеченный Гитлер, оказывается, не заметил…

– Не ссы, Алоизович, будет и тебе доля от Польши! – дружелюбно произнес удовлетворенный выигрышем Сталин, видя, что Гитлер не в настроении.

Власик, глядевший через закрытую застекленную боковую дверь в бинокль на шахматную доску, обернулся к стоящим позади него генералам и показал им большой палец. Генералы радостно, как дети, запрыгали, хлопая одновременно в ладоши, пару раз подпрыгнул даже Буденный, особо отличавшийся от всех остальных высших военных чинов неспешностью в принятии решений и действиях невоенного характера.

***

«Зачем тебе никчемные мозги и тухлые вены этих лживых, непостоянных, недалеких созданий, непонимающих всей шедевральности твоего непревзойденного исполнительского искусства?» – интригующе нашептывали Николаю прямо в ухо невидимые уста Князя мира сего стимпанкического, уловившего Бакскова на сиюминутной обиженности на судьбу, что лишена любви ответной. Или обиженности на просто гадскую невезуху. «Плюнь на глупых баб, Николай. А они все глупые. Ведь „звон свой“ можно спрятать и в не менее приятные и более тесные укромности мужественных… хотя бы защитников европейской демократии, – бубнил расстроенному Бакскову прямо в мозг, некогда подвергнутый небесному остракизму многознающий Соблазнитель. – Посмотри, как молод, обаятелен и готов к подвигу Белецкий… А, как чарующе мил Гилетей… И он, скажу тебе, прямо из Лондона может решать и финансовые проблемы, тебе даже не придется писать заявление на выплату „коронавирусной“ субсидии!»