Глава 2. Молчание – золото

Галерея «Октябрь» неожиданно оказалась переполненной: новая выставка молодого абстракциониста привлекла не только студентов с искусствоведческого, но и городскую элиту, жадную до всего модного и свежего.

– Скукота, – прошептала Карина, подруга и однокурсница, наклонившись к моему уху. – Я ожидала чего-то более… не знаю… шокирующего?

Я улыбнулась, разглядывая полотно перед собой: взрыв синего и алого на огромном холсте, пульсирующий, как живое сердце.

– По-моему, здесь что-то есть, – тихо ответила я. – Если смотреть дольше, начинаешь чувствовать…

Я не договорила. На противоположной стороне зала появился мужчина, который мгновенно приковал мой взгляд. Высокий, в безупречном сером костюме, он двигался с той особой уверенностью, которая бывает только у людей, привыкших к власти и деньгам. Ему было около сорока, но ни одной лишней черты, только чётко очерченные скулы, проницательные серые глаза и лёгкая, почти незаметная седина на висках.

– Господи, – прошептала Карина, заметив направление моего взгляда. – Это же Роман Виноградов. Тот самый.

– Кто? – я не могла оторвать глаз от незнакомца.

– Серьёзно? Ты не знаешь? – Карина закатила глаза. – Один из богатейших людей города. В прошлом году его холдинг поглотил «Северную группу» и ещё какие-то компании. Он редко бывает на таких мероприятиях… странно.

Я хотела отвернуться – слишком откровенно разглядывала этого Виноградова, но в тот момент он посмотрел прямо на меня. Наши взгляды встретились через весь зал, и что-то промелькнуло в его глазах: интерес, оценка, решение.

Он направился ко мне.

Что происходит? – в панике подумала я. – Он же не может идти ко мне?

Но он шел именно ко мне. Остановился в паре шагов, словно давая мне возможность рассмотреть его детальнее.

– Вам нравится выставка? – спросил мужчина без предисловий. Голос глубокий, с легкой хрипотцой.

– Я… – я запнулась. – Да. В работах художника есть какая-то живая энергия.

Роман Виноградов чуть приподнял левую бровь, будто не ожидал услышать осмысленный ответ.

– Интересно, – он медленно кивнул. – А вот мне кажется, что он имитирует нечто, чего сам не чувствует. Притворяется, что видит цвета глубже, чем на самом деле.

Карина дернула меня за рукав, извинилась и демонстративно отошла, оставив нас вдвоем.

– Я не согласна, – неожиданно для себя ответила я. – Здесь искренность. Просто он говорит на своем языке.

Виноградов улыбнулся: одними губами, но не глазами.

– Как вас зовут?

– Лея. Лея Соколова.

– Лея, – он произнес моё имя так, словно пробовал его на вкус. – Необычное имя. Древнееврейское, если не ошибаюсь?

– Да, – я пожала плечами. – У мамы была любимая книга…

– Вы похожи на свое имя, – перебил он. – Редкая, тонкая красота. Не как у всех.

Я почувствовала, как краска заливает щеки.

– Выпьете со мной кофе? – спросил он так просто, будто мы были знакомы много лет. – Здесь слишком людно для нормального разговора.

Я должна была отказаться. Какая-то часть меня – разумная, осторожная знала, что нужно вежливо улыбнуться и уйти. Но другая, та, что всегда жаждала чего-то большего, чем провинциальная жизнь студентки…

– Хорошо, – ответила я. – Только ненадолго.

***

– Ты сошла с ума, – шептала Карина, когда мы забежали в туалет галереи за несколько минут до назначенной встречи с Виноградовым. – Он старше тебя лет на пятнадцать! И он… Ну, ты знаешь.

– Что? – я поправляла волосы перед зеркалом, стараясь унять дрожь в руках.

– Он же женат был, – Карина понизила голос. – Или разведен… Не знаю точно. В любом случае, такой мужчина не зовёт студентку на кофе просто поговорить об искусстве.

– Мы просто выпьем кофе, – возразила я, хотя в глубине души понимала: Карина права.

И всё же я пошла с ним. В кафе через дорогу от галереи, где он заказал нам обоим эспрессо, даже не спросив, что я предпочитаю. Роман говорил об искусстве так, будто коллекционировал художников, а не картины.

– Я вижу в тебе что-то, – сказал он, внезапно переходя на «ты». – Необычный взгляд. Ты сама пишешь?

Я кивнула. Его глаза внимательно изучали моё лицо, и под этим взглядом я чувствовала себя раздетой, открытой.

– Покажешь мне когда-нибудь свои работы?

Это «когда-нибудь» отозвалось во мне странным волнением. Он планировал увидеться еще раз.

– Они не очень хорошие, – смущённо ответила я.

– Позволь мне судить об этом, – в его тоне не было просьбы – только уверенность человека, привыкшего получать то, что хочет.

Когда мы прощались, он не взял мой номер телефона, не назначил новую встречу. Просто сказал:

– Я найду тебя.

И я поверила. Я знала, что он найдет.

***

На следующий день к дверям общежития привезли огромный букет белых лилий. А потом были билеты в оперу. Ужин в ресторане, о котором я раньше только читала в глянцевых журналах. Поездка в загородный дом на выходные – с гувернанткой в соседней комнате, как выяснилось позже, специально нанятой, чтобы «сохранить мою репутацию».

Роман ухаживал старомодно, но стремительно. Он задавал тысячи вопросов о моей жизни, вкусах, мечтах. И слушал. Действительно слушал, с такой концентрацией, будто мои слова были кодом к сейфу с сокровищами.

Когда он впервые поцеловал меня после концерта в филармонии, я почувствовала головокружение, словно земля ушла из-под ног. Всё происходило будто в фильме: красивый, богатый мужчина, которого я видела раньше только на обложках бизнес-журналов, смотрел на меня так, словно я была единственной женщиной в мире.

– Ты такая чистая, – шептал он, целуя мою шею. – Такая настоящая.

Мы не торопились с близостью. Роман, казалось, наслаждался моей нерешительностью, моей неопытностью. «Белая ворона среди этих пластиковых кукол», – говорил он обо мне своим друзьям прямо при мне, и я одновременно смущалась и гордилась этим отличием.

А через месяц он познакомил меня с родителями. Своими.

***

– Лея – будущий искусствовед, – представил меня Роман, положив руку мне на плечо чуть крепче, чем требовалось.

Родители Романа – его отец, Виктор Андреевич, такой же высокий и статный, как сын, и мать, Ирина Валентиновна, с холодными оценивающими глазами – изучали меня, как диковинный экспонат.

– Очень мило, – произнесла Ирина Валентиновна после паузы. – А ваши родители?..

– Папа инженер на заводе, мама преподает в школе, – ответила я, стараясь, чтобы голос звучал уверенно.

– Достойные профессии, – кивнул Виктор Андреевич без особого энтузиазма. – Вы из Новополья, верно?

Я кивнула, чувствуя, как Роман сжимает моё плечо еще сильнее.

– Город маленький, но люди там… настоящие, – произнес он с нажимом. – Лея не из тех девушек, что выросли в искусственном мире.

Ирина Валентиновна едва заметно недовольно поджала губы.

– Ну что ж, проходите к столу.

Обед был мучительно долгим. Я чувствовала себя не в своей тарелке, осознавая, что использую не ту вилку, говорю слишком громко или слишком тихо, смеюсь не к месту.

Когда мы прощались, Ирина Валентиновна взяла мои руки в свои сухие, с безупречным маникюром.

– Роман всегда был… увлекающимся, – произнесла она так тихо, что только я могла слышать. – Но я вижу, что вы особенная для него. Берегите его. Он может быть сложным.

В машине Роман молчал, сжимая руль до побелевших костяшек. Я не решалась заговорить первой, чувствуя его напряжение.

– Они всегда такие, – наконец выдавил он. – Думают, знают, что для меня лучше. Будто я всё ещё ребенок.

– Они просто заботятся о тебе, – мягко произнесла я.

– Нет, – отрезал он. – Они контролируют. Всегда контролировали.

Его пальцы впились в руль еще сильнее, и я впервые увидела, как под маской уверенности и обаяния проступает что-то совсем другое. Что-то темное и болезненное.

– Давай не будем о них, – быстро сказала я. – Я так рада была познакомиться с твоими родителями.

Лицо Романа смягчилось. Он бросил на меня быстрый взгляд, полный благодарности.

– Ты идеальная, – произнес он. – Именно такая, как я мечтал.

И в этот момент я ощутила первый, едва заметный укол тревоги. Потому что в его словах сквозила не любовь ко мне настоящей. А восторг коллекционера, нашедшего редкий экземпляр для своей коллекции.

Но я отогнала эту мысль. Ведь так приятно было быть идеальной для кого-то.

***

– Ты в своем уме? – отец расхаживал по кухне нашей маленькой квартиры. – Ему сколько лет? Тридцать восемь? А тебе двадцать один! Что он в тебе нашел?

– Анатолий! – мать тронула его за рукав. – Не говори так.

– А как мне говорить? – он повернулся ко мне, сидящей за столом и глядящей в кружку с остывшим чаем. – Ты знаешь, что о таких отношениях думают люди?

– Папа, я…

– Он использует тебя! – отец стукнул кулаком по столу. – Поиграет и бросит. А ты останешься с разбитым сердцем и репутацией… Возможно, беременная…

– Толя! – мать повысила голос. – Прекрати!

Она подсела ко мне, обняла меня за плечи.

– Милая, папа просто беспокоится. Это ведь так неожиданно. Этот человек из совсем другого мира.

– Я люблю его, – тихо произнесла я.

– Любовь! – фыркнул отец. – Что ты знаешь о любви в свои годы?

Они еще долго говорили, но я уже не слушала. Я ожидала недоверия, даже злости. Но то, что действительно ранило, пришло позже, когда отец вдруг переменился, смягчился, узнав о финансовом положении Романа.

Я стояла в коридоре, невольно подслушивая разговор родителей, сидевших на кухне.

– Ну, если он серьезно настроен… – задумчиво произнес отец. – То это, конечно, совсем другое дело. Ты представляешь, как она будет жить? Никаких забот. Ни дня не будет думать о деньгах…

– Толя! – одернула его мама. – Разве в этом дело?

– А в чем еще? – искренне удивился отец. – Я мечтаю, чтобы моя дочь не думала о быте, как мы всю жизнь. Чтобы у нее все было. Чтобы он ее на руках носил!

Я беззвучно отступила в свою комнату, испытывая странное чувство предательства. Час назад отец был готов защищать мою честь и будущее. А теперь готов отдать меня первому встречному, лишь бы тот был богат.

Когда через две недели Роман пришел к нам домой в безупречном дорогом костюме, с букетом для матери и коньяком для отца – мои родители превратились в воплощение радушия.

– Роман Викторович, – мать суетилась с закусками. – Вы не стесняйтесь, всё по-простому…

– Вы же понимаете, – говорил отец, раскрасневшись от коньяка, – Лея у нас одна. Единственная. Сокровище наше.

– Я понимаю, – Роман улыбался той особенной улыбкой, которая появлялась у него на публике: безупречной, но не затрагивающей холодных глаз. – И обещаю беречь ваше сокровище.

Когда он уехал, мать обняла меня:

– Ну, доченька, видишь? Он вполне серьезен. И такой воспитанный, не то что эти твои однокурсники.

Я молчала. Внутри нарастало смутное ощущение неправильности всего происходящего. Будто я – фигура в чужой игре.

– Главное, не спорь с Романом, – мать понизила голос, хотя отец уже ушел смотреть телевизор. – Мужчинам не нравится, когда женщины слишком… настойчивы. Будь мягче, уступчивее.

– Мама, Роман ценит мое мнение, – возразила я. – Он не такой.

Мать странно улыбнулась, погладив меня по руке:

– Все они такие, милая. Просто некоторые – в открытую, а другие – до поры до времени.

***

Первые признаки того, что мать могла быть права, появились спустя три месяца отношений. Я собиралась на выставку современного искусства – неформальное мероприятие в галерее моих знакомых, куда Роман не мог пойти из-за деловой встречи.

Я надела свое любимое зеленое платье с глубоким вырезом на спине, подчеркивающее мою тонкую фигуру. Платье, в котором я чувствовала себя свободной, красивой и молодой.

Роман зашел ко мне без предупреждения, с букетом роз и билетами в оперу.

– Сюрприз! – улыбнулся он, целуя меня. – Я перенес встречу. Мы…

Он осекся, оглядывая меня с ног до головы.

– Что на тебе надето?

Я удивленно посмотрела на свое отражение в зеркале.

– Обычное платье. Я же говорила, что иду на выставку…

– В этом? – его тон изменился, стал холодным. – Ты выглядишь как…

Он не закончил фразу, но выражение его лица сказало всё.

– Как кто? – я почувствовала, как краска заливает мои щеки. – Это просто платье, Рома.

– Это не «просто платье», – он шагнул ближе, его пальцы коснулись моей обнаженной спины. – Это заявление. И не то, которое должна делать моя девушка.

– Я не понимаю, – я отступила. – Что не так с платьем?