MyBook использует cookie файлы

Благодаря этому мы рекомендуем книги и улучшаем сервис. Оставаясь на сайте, вы соглашаетесь с политикой обработки персональных данных.

– Семь-восемь баллов. Волны от пяти до семи метров. И ветер метров 17-20 в секунду. У вас в Штатах, кстати, такое бывает – это когда против ветра идти трудно. Так что, если ночью спать не будешь – можешь на палубу выйти и посмотреть. Но лучше не надо.

– Почему?

– Смоет к чертям.

– К каким? – у нее был крайне растерянный вид и взгляд потерявшегося ребенка.

– Ну… К морским конечно.

На этом их разговор прервался, появившийся Нуэртес недвусмысленным жестом дал ему понять, что капитан ждет его в рубке. Вопрос на самом деле был пустяковый – тот хотел знать о расходе дизеля и том, хватит ли его на обратный путь, если погода и дальше начнет ухудшаться и придется идти против ветра. Уже сейчас в час они делали не больше двадцати миль, что и вызвало озабоченность сеньора Марьентеса.

Хватит, успокоил он его, до Ада, говорят, через океан быстрее добираться – плотность воды меньше, чем земли и скальных пород.

И что, раздраженно бросил капитан, прикажешь теперь назад поворачивать? Неплохо было бы, отреагировал моторист, да только не я тут приказы отдаю. А как же деньги за фрахт, удивился помощник капитана, тебе что, деньги не нужны? Александр Македонский завещал поместить себя в гроб таким образом, чтобы руки его были снаружи, совершенно не к месту поведал майор, знаете почему? Нет, ответили оба.

Он хотел в назидание потомкам показать, что все свои заслуги и богатства в загробную жизнь не возьмешь, «дабы каждый мог узреть, что руки мои пусты, ибо жизнь – это тлен, а богатство – дым, и не взять ничего из жизни этой, кроме двух монет, да те не себе», процитировал он.

Достал ты уже, Crazy, со своим черным юмором, тебе что, никто не говорил? О чем не говорил, капитан? Что шутки рано или поздно могут стать реальностью?

А не шутка это, пожал плечами Crazy, это факт исторический. Так и я не шучу, без тени улыбки поведал Марьентес, могу тебе путевку в Ад хоть сейчас организовать – за борт сам шагнешь или помочь? Ага, попробуй, майор демонстративно расстегнул обе кобуры – мне акулы только спасибо скажут – говорят, опять же, что они только на движущуюся добычу реагируют, но доподлинно сие не известно. В любом случае, когда в Аду лет через сорок встретимся, вы мне и расскажете, так ли это.

Капитан переглянулся со своим помощником, и оба захохотали во весь голос. Нет, хорош, а на самом деле, без дураков, дизеля-то хватит?

Да хватит, хватит, и туда, и обратно и еще раз туда. Ну и распрекрасно, Марьентес хлопнул его по плечу.

И до Ада хватит, упрямо повторил моторист, глядя капитану прямо в глаза.

________________________________________________

Он лежал на лежаке и наблюдал за полетом летучей мыши.

Лежак сохранял неподвижность относительно судна благодаря четырем болтам, которыми был накрепко вмурован в переборку, а в качестве летучей мыши выступала мышь обыкновенная, которую каким-то чудом занесло на борт пару недель назад. Поймана она была при помощи старинной советской мышеловки «Пять копеек», состоявшей из литровой банки, кусочка сыра на скотче и монеты в 50 чешских крон, после чего он поместил ее в клетку, подвешенную к потолку.

Вестибулярный аппарат у грызуна оказался на уровне – волнение в пять-шесть баллов он переносил «на ура». Клетка сама по себе была тяжелой, но при таком волнении раскачивалась хорошо – в этом случае мышь гордо именовалась летучей. С трудом проглотив очередной комок в горле, он, глядя на спокойную мышь, сделал вывод, что на самом деле клетка висит строго вертикально – это судно раскачивается относительно нее.

Света в моторном отсеке было чуть – тусклый плафон был запитан от генератора напрямую, но лампочку он ввернул туда на 20 ватт, основное же освещение он включал только во время регламентных или ремонтных работ. Полумрак позволял лучше сосредотачиваться, да и во время качки здорово помогал – глазу не за что было зацепиться, и тошнота одолевала не всегда и не слишком. Ему вообще казалось, что он парит в темноте, не один конечно, с летучей мышью – вдвоем, то есть – а плафон выступает в роли далекого и тусклого Солнца.

…И что весь мир – бардак, я чувствую и знаю.

И люди все почти на этом свете – твари.

Дерутся из-за места, под Солнцем место дай,

А Солнце светит тускло, как прóклятый фонарь…

Он улыбнулся, улыбка получилась не очень-то веселой, а как ты хотел, в переводе с греческого «ностальгия» – это боль. А воспоминания о прошлом редко когда бывают другими. По крайней мере, у тебя. Да, согласился он, по крайней мере, у меня.

И дело вовсе не в том, что все было плохо – наоборот, все было хорошо, а иногда, правда, очень редко – слишком хорошо. А иначе ностальгия не накатывала бы настолько отчетливо, что становилось не понятно – где шторм реальней? – за бортом или у тебя в душе? Обычно это происходило перед каким-либо важным событием, своего рода предчувствие, что скоро произойдет нечто глобальное – и все, чем ты живешь в настоящем, в одно мгновение станет прошлым.

Закроется очередная дверь, отрезав тебя от прожитого, или прожитое отрезав от тебя, какая разница, ведь от перестановки слагаемых сумма не изменится – а была ли эта дверь той самой Дверью В Лето, ты узнаешь потом – а может, и вообще не узнаешь.

Но ведь ты к этому готов? Готов, подтвердил он, засыпая, скорее бы – неизвестность пугает больше, чем ощущение уже свершившего факта. И тебя не волнует, что там, по другую сторону двери? Абсолютно, он равнодушно пожал плечами, я ведь не могу изменить еще не наступившее будущее – а какой смысл тогда волноваться? Вот когда оно наступит, тогда и посмотрим – в чем сила, брат. В деньгах? В правде? А может и в том, и в другом – и истина, как, впрочем, и всегда, окажется где-то рядом и посередине.

В двух искрящихся тяжелой и благородной чернотой пистолетах ТТ.

________________________________________________

Он проснулся от резкого толчка, правильнее было сказать, от удара в плечо. Скосив глаза на виновницу внезапного пробуждения, он поморщился:

– Бить-то зачем?

Тут до него дошла вся нелогичность ситуации – стандартной конструкцией их судна была предусмотрена сквозная связь всех кают и помещений – как на подводной лодке. Однако помешанный на живучести корабля капитан Марьентес мириться с этим не стал.

В трюм с палубы можно было попасть тремя способами: первым – самым простым, через рубку, вторым – через фор-люк и третьим – через ахтерлюк^¹⁸. Таким образом, корабль был поделен на три герметичные и изолированные друг от друга части – моторный отсек был одной из них, люк в грот-трюм^¹⁹ был заварен наглухо. Надо сказать, что в следующем же рейсе это себя оправдало – во время шторма фор-люк был сорван и передний грузовой отсек был затоплен на треть – на общей устойчивости судна это почти не отразилось, зато основной груз удалось спасти.

– Ты как сюда попала?! – вопрос сам по себе был риторическим, попасть в моторный отсек можно было только через палубу и, судя по амплитуде клетки, через семь баллов Тихого океана.

– Чудом, – ответила она, убирая со лба мокрые волосы.

– На теплом месте не сидится? – он встал и протянул ей одеяло. – Или у тебя утренние процедуры? Как там, кстати?

– Ужасно, – она закуталась по самые глаза. – Я такого никогда не видела, все куда-то летит, кувыркается, грохочет, вода со всех сторон. Капитан думал, что к утру все успокоится, а на самом деле все только хуже становится.

– Который час?

– Почти семь.

– У тебя часы с собой?

Одеяло пришло в движение, и из его складок торжествующе появилась ее левая рука с часами на запястье.

– Это хорошо, – он сел на снятый вчера кожух генератора. – Когда я скажу «давай», засекаешь время, а когда «стоп» – говоришь, сколько прошло секунд. Поняла?

– Ага.

– Готова?

– Да.

Он замолчал, сосредоточенно уставившись куда-то в угол, ожидая только ему одному известного события. Шли секунды, и ничего не происходило – если не считать хаотичной качки. Ей даже показалось, что он задумался о чем-то совершенно постороннем, настолько отрешенным был у него вид.

– Давай!

Журналистка чуть было не пропустила команду – помогло то, что именно в этот миг она бросила взгляд на циферблат. Секундная стрелка методично отщелкивала секунды, он смотрел, как девушка старательно повторяет каждую цифру, беззвучно шевеля губами, при этом сгибая, а затем последовательно разгибая пальцы на правой руке.

– Стоп!

– Двадцать две секунды.

Он кивнул головой, задумчиво уставившись на летучую мышь. Та начала проявлять первые признаки беспокойства – вяло попискивала время от времени, крепко вцепившись всеми четырьмя лапками в подстилку. Все ж-таки укачало, не менее вяло отметил он.

– Это плохо? – напряженно спросила она.

– У нас в стране была такая рок-группа – «Кино». Может, слышала?

– Нет.

– Ну, еще бы… Так вот, в 1986 году была написана песня «Фильмы»…

– При чем здесь…?

– «Ты смотришь мне в глаза, а я смотрю вперед,

Ты говоришь, что я похож на киноактера,

И ты меня зовешь, а я иду домой,

Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро», – процитировал он.

– Поясни, – внезапно охрипшим голосом попросила она.

– У меня есть знакомый серфер – это я к тому, что информацию я получил от него, а не через академические издания, – пояснил он. – Так вот, человек он отмороженный, как и другие представители древней профессии катания на доске по волнам, и, с целью найти волну побольше, постоянно мониторит Internet – есть какой-то сайт, который позволяет смотреть характеристики, фиксируемые автоматическими буями в океане. Все характеристики ему не нужны, он смотрит только интервал между волнами – по ней он определяет высоту волн.

– Это как?

– Это просто. Например, интервал между волнами в пятнадцать секунд соответствует пятиметровым волнам.

– Понятно… – протянула она. – А двадцать две секунды?

– Семь-восемь метров. Так что, если ты никогда раньше не видела шторма, то это он и есть. Обычный, стандартный девятибалльный шторм.

– А что ты подразумевал, когда цитировал песню? «Я знал, что будет плохо, но не знал, что так скоро», – повторила она. – Что тебя напрягает?

– Скорость, – он попытался откинуться назад, но корабль качнуло навстречу, и он получил достаточно болезненный встречный удар бортом по спине. – Скорость, с которой четыре вечерних балла превратились в девять утренних.

– Какой цифры нам следует бояться?

– Я тебе так скажу, – поморщившись, он осторожно потянулся, опасливо покосившись назад. – В середине января пару-тройку лет назад один буй в Атлантике показал интервал между волнами в сорок секунд. Волны были за десять метров, доходили до пятнадцати – это одиннадцать баллов. Приятель мой тогда славно повеселился у побережья Португалии, чего нельзя сказать о других серферах, их тогда трое утонуло.

– И что теперь делать?

– Не знаю, – он искренне пожал плечами. – Молиться, наверное. Только, во-первых, это вряд ли поможет, а во-вторых, это без меня.

– Почему? Ты атеист – не веришь в бога?

– Не совсем. Я не верю в вашего бога.

– А-а… – она недоуменно посмотрела на него. – Что значит «вашего бога»? Разве есть другие?

– Вот что мне нравится в вас, американцах, так это ваша незамутненность. Вы ведь на полном серьезе считаете, что есть только два мнения – ваше и неправильное. В очередной раз тебя разочарую – у меня есть свой бог – Цебуги-Дзен, бог мщения.

– Да ты что?! – она образцово-показательно всплеснула руками.

– Ага. Строго говоря, в миру он известен как Цакуга-Дзен – самурайский дух. Но поскольку японскую грамматику я в совершенстве так и не освоил, то произошло банальное замещение имен. Мне мой вариант, кстати, больше нравится.

– И молитвы к нему есть?

– Есть. Только в единственном числе, – поправил он ее.

– А прочитай.

– Вообще-то, – тон его неожиданно стал серьезным, – эта молитва к тебе отношения не имеет, поскольку она за врагов.

– Откуда знаешь? – она хитро прищурилась. – Может, я твой враг. Тайный.

– С другой стороны, – он прищурился не менее хитро, – нигде не сказано, что ее нельзя читать авансом…

– И…?

– Ладно, бог твой да прибудет с тобой. Слушай, – он сделал пару глубоких вдохов, закрыл глаза и начал:

– Благослови врагов моих, Цебуги-Дзен. И я их благословляю и не кляну.

Они бичевали меня, когда я сам жалел бить себя.

Они мучили меня, когда я от мук бегал.

Они поносили меня, когда я льстил себе.