«Расстались мы, но твой портрет…»

Расстались мы, но твой портрет

Я на груди моей храню:

Как бледный призрак лучших лет,

Он душу радует мою.

И, новым преданный страстям,

Я разлюбить его не мог:

Так храм оставленный все храм,

Кумир поверженный все Бог!

Ангел

По небу полуночи ангел летел,

И тихую песню он пел;

И месяц, и звезды, и тучи толпой

Внимали той песне святой.

Он пел о блаженстве безгрешных духов

Под кущами райских садов;

О Боге великом он пел, и хвала

Его непритворна была.

Он душу младую в объятиях нес

Для мира печали и слез;

И звук его песни в душе молодой

Остался без слов, но живой.

И долго на свете томилась она,

Желанием чудным полна;

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

1831

Русалка

Русалка плыла по реке голубой,

Озаряема полной луной;

И старалась она доплеснуть до луны

Серебристую пену волны.

И шумя и крутясь, колебала река

Отраженные в ней облака;

И пела русалка и звук ее слов

Долетал до крутых берегов.

И пела русалка: «На дне у меня

Играет мерцание дня;

Там рыбок златые гуляют стада;

Там хрустальные есть города;

И там на подушке из ярких песков

Под тенью густых тростников

Спит витязь, добыча ревнивой волны,

Спит витязь чужой стороны.

Расчесывать кольца шелковых кудрей

Мы любим во мраке ночей,

И в чело и в уста мы в полуденный час

Целовали красавца не раз.

Но к страстным лобзаньям, не знаю зачем,

Остается он хладен и нем;

Он спит и, склонившись на перси ко мне,

Он не дышит, не шепчет во сне!..»

Так пела русалка над синей рекой,

Полна непонятной тоской;

И, шумно катясь, колебала река

Отраженные в ней облака.

1832–1836

Тростник

Сидел рыбак веселый

На берегу реки,

И перед ним по ветру

Качались тростники.

Сухой тростник он срезал

И скважины проткнул,

Один конец зажал он,

В другой конец подул.

И, будто оживленный,

Тростник заговорил —

То голос человека

И голос ветра был.

И пел тростник печально:

«Оставь, оставь меня!

Рыбак, рыбак прекрасный,

Терзаешь ты меня!

И я была девицей,

Красавица была,

У мачехи в темнице

Я некогда цвела,

И много слез горючих

Невинно я лила;

И раннюю могилу

Безбожно я звала.

И был сынок любимец

У мачехи моей,

Обманывал красавиц,

Пугал честных людей.

И раз пошли под вечер

Мы на берег крутой

Смотреть на сини волны,

На запад золотой.

Моей любви просил он,

Любить я не могла,

И деньги мне дарил он,

Я денег не брала;

Несчастную сгубил он,

Ударив в грудь ножом,

И здесь мой труп зарыл он

На берегу крутом;

И над моей могилой

Взошел тростник большой,

И в нем живут печали

Души моей младой.

Рыбак, рыбак прекрасный,

Оставь же свой тростник.

Ты мне помочь не в силах,

А плакать не привык».

1832

«Есть речи – значенье…»

Есть речи значенье

Темно иль ничтожно,

Но им без волненья

Внимать невозможно.

Как полны их звуки

Безумством желанья!

В них слезы разлуки,

В них трепет свиданья.

Не встретит ответа

Средь шума мирского

Из пламя и света

Рожденное слово;

Но в храме, средь боя

И где я ни буду,

Услышав, его я

Узнаю повсюду.

Не кончив молитвы,

На звук тот отвечу,

И брошусь из битвы

Ему я навстречу.

1839

Молитва
(«В минуту жизни трудную…»)

В минуту жизни трудную

Теснится ль в сердце грусть:

Одну молитву чудную

Твержу я наизусть.

Есть сила благодатная

В созвучье слов живых,

И дышит непонятная,

Святая прелесть в них.

С души как бремя скатится,

Сомненье далеко —

И верится, и плачется,

И так легко, легко…

1839

Зарисовки В. А. Лопухиной в юнкерской тетради М. Ю. Лермонтова (1832–1834 гг.)

Посылаю Вам стихотворение, которое случайно нашел в моих дорожных бумагах, оно мне довольно-таки нравится… Молитва странника: «Я, Матерь Божия, ныне с молитвою».

М. Ю. Лермонтов. Из письма М. А. Лопухиной^[2].

15 февраля 1838 года. Петербург

Молитва странника

Я, Матерь Божия, ныне с молитвою

Пред твоим образом, ярким сиянием,

Не о спасении, не перед битвою,

Не с благодарностью иль покаянием,

Не за свою молю душу пустынную,

За душу странника в свете безродного;

Но я вручить хочу деву невинную

Теплой заступнице мира холодного.

Окружи счастием душу достойную;

Дай ей сопутников, полных внимания,

Молодость светлую, старость покойную,

Сердцу незлобному мир упования.

Срок ли приблизится часу прощальному

В утро ли шумное, в ночь ли безгласную —

Ты восприять пошли к ложу печальному

Лучшего ангела душу прекрасную.

1837

Приехала в Петербург В.А. с мужем, проездом за границу. Лермонтов был в Царском, я послал к нему нарочного, а сам поскакал к ней. Боже мой, как болезненно сжалось мое сердце при ее виде! Бледная, худая, и тени не было прежней Вареньки; только глаза сохранили свой блеск и были такие же ласковые, как и прежде. «Ну, как вы здесь живете? Почему же это вы? Потому что я спрашиваю про двоих. Живем, как Бог послал, а думаем и чувствуем, как в старину. Впрочем, другой ответ будет из Царского через два часа». Это была наша последняя встреча; ни ему, ни мне не суждено было ее больше видеть. Она пережила его, томилась долго и скончалась, говорят, покойно лет десять тому назад.

Аким Шан-Гирей

Варинька и Николай Федорович были у нас в Петербурге. Поехала купаться в Апсель близ Ревеля. Очень худа, слаба. Ребенок, что родила, умер на третий день, а Олинька здорова.

13 июля 1838 года. Петербург.

Е. А. Верещагина дочери А. М. Верещагиной-Хюгель

Ребенку^[3]

О грезах юности томим воспоминаньем,

С отрадой тайною и тайным содроганьем,

Прекрасное дитя, я на тебя смотрю…

О, если б знало ты, как я тебя люблю!

Как милы мне твои улыбки молодые,

И быстрые глаза, и кудри золотые,

И звонкий голосок! Не правда ль, говорят,

Ты на нее похож? Увы! года летят;

Страдания ее до срока изменили,

Но верные мечты тот образ сохранили

В груди моей; тот взор, исполненный огня,

Всегда со мной. А ты, ты любишь ли меня?

Не скучны ли тебе непрошеные ласки?

Не слишком часто ль я твои целую глазки?

Слеза моя ланит твоих не обожгла ль?

Смотри ж, не говори ни про мою печаль,

Ни вовсе обо мне… К чему? Ее, быть может,

Ребяческий рассказ рассердит иль встревожит…

Но мне ты все поверь. Когда в вечерний час,

Пред образом с тобой заботливо склонясь,

Молитву детскую она тебе шептала

И в знаменье креста персты твои сжимала,

И все знакомые родные имена

Ты повторял за ней, скажи, тебя она

Ни за кого еще молиться не учила?

Бледнея, может быть, она произносила

Название, теперь забытое тобой…

Не вспоминай его… Что имя? звук пустой!

Дай Бог, чтоб для тебя оно осталось тайной.

Но если как-нибудь, когда-нибудь, случайно

Узнаешь ты его ребяческие дни

Ты вспомни, и его, дитя, не прокляни!

1838

Сон

В полдневный жар в долине Дагестана

С свинцом в груди лежал недвижим я;

Глубокая еще дымилась рана,

По капле кровь точилася моя.

Лежал один я на песке долины;

Уступы скал теснилися кругом,

И солнце жгло их желтые вершины

И жгло меня но спал я мертвым сном.

И снился мне сияющий огнями

Вечерний пир в родимой стороне.

Меж юных жен, увенчанных цветами,

Шел разговор веселый обо мне.

Но, в разговор веселый не вступая,

Сидела там задумчиво одна,

И в грустный сон душа ее младая

Бог знает чем была погружена;

И снилась ей долина Дагестана;

Знакомый труп лежал в долине той;

В его груди, дымясь, чернела рана,

И кровь лилась хладеющей струей.

1841

Мы с ним так дружны были он мне правнучатый брат и всегда называл: cousine, а я его cousin и любила как родного брата. Так меня здесь и знали под именем charmante cousine Лермонтова… Он мне всегда говорил, что ему жизнь ужасно надоела, судьба его так гнала… А тут еще любовь: он был страстно влюблен в В. А. Бахметеву… я думаю, он и меня оттого любил, что находил в нас сходство, и об ней его любимый разговор был.

Екатерина Быховец. Из письма.

Август 1841 года. Пятигорск

«Нет, не тебя так пылко я люблю…»

Нет, не тебя так пылко я люблю,

Не для меня красы твоей блистанье;

Люблю в тебе я прошлое страданье

И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,

В твои глаза вникая долгим взором:

Таинственным я занят разговором,

Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,

В твоих чертах ищу черты другие,

В устах живых уста давно немые,

В глазах огонь угаснувших очей.

1841

Последние известия о моей сестре Бахметевой поистине печальны. Она вновь больна. Ее нервы так расстроены, что она вынуждена была провести около двух недель в постели, настолько была слаба. Муж предлагал ей ехать в Москву отказалась. За границу отказалась и заявила, что решительно не хочет больше лечиться. Быть может, я ошибаюсь, но я отношу эти расстройства к смерти Мишеля, поскольку эти обстоятельства так близко сходятся, что это не может не возбудить известных подозрений…

Сентябрь 1841 года. М. А. Лопухина.

Из письма А. М. Верещагиной-Хюгель

Любовь мертвеца

Пускай холодною землею

Засыпан я,

О друг! всегда, везде с тобою

Душа моя.

Любви безумного томленья,

Жилец могил,

В стране покоя и забвенья

Я не забыл.

Без страха в час последней муки

Покинув свет,

Отрады ждал я от разлуки,

Разлуки нет!

Я видел прелесть бестелесных

И тосковал,

Что образ твой в чертах небесных

Не узнавал.

Что мне сиянье Божьей власти

И рай святой?

Я перенес земные страсти

Туда с собой!

Ласкаю я мечту родную

Везде одну,

Желаю, плачу и ревную,

Как в старину.

Коснется ль чуждое дыханье

Твоих ланит,

Душа моя в немом страданье

Вся задрожит.

Случится ль, шепчешь, засыпая,

Ты о другом,

Твои слова текут, пылая,

По мне огнем.

Ты не должна любить другого,

Нет, не должна!

Ты с мертвецом святыней слова

Обручена!

Увы! твой страх, твои моленья,

К чему оне?

Ты знаешь, мира и забвенья

Не надо мне.

1841