– Вот тебе рубильник, рули!

При этом круг дернулся и вновь поехал. После чего вновь зазвучали удаляющиеся женские визги, словно преследующие кого-то.

Остальные актеры, занятые в спектакле, столпились возле пульта и спорили, давать занавес или не давать. Вообще-то это прерогатива помрежа, но она убежала за механиком, а брать ответственность на себя никому не хотелось. Актрисы же на сцене совершенно потеряли ориентацию, и зрители отчетливо слышали, как Катерина заявила:

– Я больше не могу. У меня голова кружится и руки затекли.

– Надо залезть под абажур и лечь на сундук, – ответила Варвара. – Когда все кончится, нас достанут.

Наконец появилась старая прима, игравшая Кабаниху. Ее выход был еще нескоро, и она находилась в гримуборной, когда ей сообщили о ЧП. Она молча отстранила всех от пульта и дала занавес. Затем спустилась под сцену и выключила рубильник. Эта мудрая женщина многое повидала на своем веку, поэтому все, что она делала, она делала молча и спокойно. Когда она поднялась на сцену, с Катерины и Варвары уже сняли абажур. Актрисы смотрели на мир помутневшими глазами и принимали все, что им совали в виде помощи: кто воду, кто коньяк. Прима-Кабаниха молча отстранила немощных помощников, взяла девушек под руки и быстро провела в туалет. Так быстро, что успела как раз вовремя…

Самое удивительное, что с того дня абажура стали бояться все, кроме Варвары и Катерины. Я называю это «эффектом метро». Знаете, в метро боишься турникета только до тех пор, пока он тебя не щелкнет. Потом уже не боишься. Так и с актрисами. Только они двое не обращали внимания на абажур. Остальные же актеры нервничали и раздражались, находясь под ним. Стоило во время спектакля раздаться постороннему треску или даже просто громкому кашлю, как они норовили резко отпрыгнуть в сторону. Из-за этих неоправданных прыжков пришлось снять спектакль с репертуара.

В последний раз «Грозу» поставили незадолго до моего приезда. В это время в театре работали двое молодых ребят-осветителей. Они очень гордились своим местом работы и часто хвастались перед друзьями. Те, в свою очередь, то ли из зависти, то ли из корысти принялись их подначивать. Дескать, что такое артисты в театре, мы понимаем. Они на виду, им аплодируют, их знают. А вы, мол, то ли существуете в театре, то ли просто числитесь, никто вас все равно не видит. И до того завели парней, что те заключили пари на то, что придет время, и весь театр будет им рукоплескать. Ребятишки ничего не знали о злоключениях «Грозы», но почему-то именно этот спектакль выбрали для своего триумфа.

На этот раз во время постановки «Грозы» особое внимание уделили декорациям. И художник, и цеха сделали такие декорации, которые невозможно было не то что опрокинуть – даже с места сдвинуть. Ничего не подвешивалось, а значит, не могло рухнуть вниз. Продумали все, кроме, как теперь говорят, «человеческого фактора». Видя такие приготовления, многие в театре на этот раз поставили на то, что спектакль пройдет без накладок, поэтому мальчишки оказались вдвойне жуликами, когда делали свои ставки. Они-то знали, что должно произойти. В день спектакля друзья-товарищи хорошенько напоили их для храбрости, поэтому на сцене они появились ничтоже сумняшеся. Да как появились!

В этот момент Катерина молилась в церкви.

Сцена пронзительная, подчеркнутая огромным иконостасом и интимным светом. И вдруг на другом краю сцены появляются два пьяных паршивца. Их приятель из аппаратной, разделивший с ними до этого дармовую водку, дает на них основной свет, и негодяи, взявшись за руки на манер маленьких лебедей, дают импровизированный балет. Вдоволь напрыгавшись и навертевшись, они начинают делать реверансы, требуя аплодисментов. Но зрители восприняли их выходку не как отдельный номер, а как режиссерский замысел пьесы. Действительно, было что-то схожее с чертями, искушающими Катерину. Кто-то вырубил свет, обращенный на них. В темноте обоих втолкнули в кулисы и поволокли к директору. Молодой актрисе, игравшей Катерину, просигналили: «Играй дальше!». Но та с перепугу забыла текст. У нее вдруг всплыли в памяти молитвы, которые в детстве читала ей бабушка, и она начала их читать в полный голос и с выражением.

Дали занавес. Раньше времени объявили антракт. Потом кое-как доиграли спектакль. Когда выяснили причину этой выходки, многие даже пожалели плачущих мальчишек, на которых директор наложил штраф с последующим увольнением. Но когда выяснилось, что они делали ставки и выиграли довольно крупную сумму, вот тут возмущению театра не было предела. Выигрыш негодяев покрывал их штраф, поэтому, по единодушному требованию, их немедленно уволили.

– Да, Миша! – прервал вдруг рассказ Виксаныч. – Помнится, перед отъездом в Ивано-Франковск я научил вас пить водку. Но водку нельзя совмещать с кофе, поэтому я научу вас пить коньяк. Я как раз по дороге купил армянский коньяк. Достаньте, пожалуйста. Он у меня в сумке. Так, теперь вон те стаканчики. Только стаканчики! Ни в коем случае не рюмки. Э-э-э… вообще-то это немного не те стаканчики. Это азербайджанские стаканчики. Они называются армуды. И из них пьют чай. Но ничего… Они сгодятся и для коньяка. Так. Наливать надо понемногу, а пить маленькими-маленькими глоточками. Собственно говоря, это называется даже не пить, а смачивать губы. Как будто вы только губы смочили коньяком. И потом кофе. Ни в коем случае нельзя пить коньяк с кофе! Только кофе с коньяком. Если сумеете соблюсти пропорции, получите незабываемый аромат как кофе, так и коньяка!

– Да. Э-э-э… так вот, не только с «Грозой» происходили неприятности. «Волки и овцы» тоже, можно сказать, не отставали.

…В одном спектакле дело уже шло к развязке. Приезжает петербургский делец, этакий главный волк, тип зарождающегося капиталиста, одним махом сжирающий всю эту копошащуюся братию. Он вальяжен и в тоже время страшен. И вот его выход. Дело происходило зимой, и осветителям на лесах выдали валенки. Там, под самым потолком, жуткий холод. А поскольку они работают с электричеством, то на валенки наплавлены такие резиновые подошвы, отчего они очень тяжелые, эти валенки. Идет себе этот капиталист Беркутов через всю сцену, представляете себе, такой волчара. Идет, чтобы всех сожрать, а у зазевавшегося осветителя слетает с ноги этот валенок. И ведь нарочно прицелишься, а так не попадешь – прямо по голове!

Тут же занавес. На спектаклях по Островскому у кнопки уже прямо дежурили.

У актера легкое сотрясение мозга, спектакль сорван!..

Да, была и у меня накладка в «Волках и овцах». Мы хоть и не сорвали спектакль, доиграли до конца, однако Островский сильно бы удивился, если б увидел этот спектакль. А началось все очень хорошо, просто здорово. Так бывает, когда кто-то из ведущих актеров заводится и заводит остальных. И вот идет сцена, когда оболтус Мурзавецкий что-то болтает о любви с единственной целью – выцыганить у Купавиной взаймы. И там, между прочим, он дважды повторяет: «Но на колени я перед вами не встану. Я горд!» А затем выклянчивает у нее пятерку. Купавина, сидя в кресле, выслушивает его глупые признания. Затем она должна встать, подойти к столу, взять из сумочки пять рублей и, уходя, с презрением сунуть их несостоявшемуся дон жуану. Вот актриса собирается встать, да только чувствует, что ее платье зацепилось за гвоздь, торчащий в кресле. Она слегка поерзала, надеясь отцепиться, но только еще больше запуталась. А платье, как на грех, легкое, газовое, и бедная актриса поняла, что если встанет, то останется в неглиже. Можно, конечно, сидя сказать, чтобы Мурзавецкий сам взял пятерку из сумочки, но беда в том, что уходить со сцены надо ей! И она с мольбой смотрит на партнера. Хороший актер, он прочел в ее взгляде все. Он бросился перед ней на колени, хотя только что твердил: «Никогда!.. Я горд!», обнял ее за талию и стал нашаривать злополучный гвоздь. А чтобы оправдать такую пылкость, продолжил объяснения в любви, но уже не по Островскому, а от себя. А поскольку в этих кружевах гвоздь не сразу отыскался, его пылкие признания совсем сбили с толку неопытную актрису, и, чтобы не сидеть дура дурой, она решила обнять его голову, поиграть локонами и признаться, что она тоже неравнодушна к нему… Представляете, какой кошмар!

Мы объявили незапланированный антракт, в котором быстро дописали за Островского несколько коротких сцен и экспромтом, кое-как, вывели спектакль к финалу, задуманному автором.

– Так что, Миша, я тоже пострадал от Островского. Но не больше, чем от других авторов. Просто Островского ставят чаще, чем других. Делать спектакли по его пьесам – одно удовольствие! Только вот в Пензенском театре накладки на спектаклях по Островскому чаще, чем на других. Ха-ахм, это даже интересно, почему?

– Неужели из-за вашей накладки теперь запретили ставить Островского?! – воскликнул я с горечью.

– Из-за какой накладки? – удивился Учитель.

– Из-за этой… с поклоном.

– А, вам уже рассказали. Да-ахм-м! – Виксаныч протяжно и заразительно хмыкнул. – Ну что вы, Миша, какая это накладка, это ерунда! Смешно получилось, правда? – И он еще раз довольно хмыкнул и, продолжая улыбаться, сообщил: – Не-ет, Миша, мне пришили политику… Как вы знаете, я ставил в Ивано-Франковске «Без вины виноватые». Вместе с художником мы оформили не только сцену, не только весь театр, но и все пространство вокруг.

Зрители уже при входе в театр как бы попадали в 19 век. Спектакль начинался со спектакля. Я нашел пьесу, которую играла Кручинина! На сцене мы построили две ложи-бенуа, и после третьего звонка левую ложу занял Грумов. После этого появляется полицмейстер и объявляет:

– Их высокопревосходительство генерал-губернатор!

И в зал входит генерал-губернатор с супругой, толстой высокомерной генеральшей. Она идет ни на кого не глядя, лишь изредка непонятно кому обнажая зубы в снисходительной улыбке. Генерал-губернатор небрежно козыряет направо и налево со словами: «День добрый, панове». Сзади семенит дочка, барышня-курсистка. Она опустила глазки вниз и лишь изредка стреляет ими по сторонам. Замыкает шествие сын-корнет. Он откровенно рассматривает красивых девушек (а таких в Ивано-Франковске великое множество), очаровательно улыбается, а от себя актер даже сообщил кому-то, что обязательно позвонит. Я не стал ему запрещать это. Настолько естественно у него получился жест. Итак, семейство занимает правую ложу. Генерал-губернатор отвешивает общий поклон, дает знак полицмейстеру. Тот машет за кулисы, и действие начинается.

После второго премьерного показа меня пригласили в местный обком партии. Не вызвали, а именно пригласили. За мной прислали машину, меня очень радушно встретил второй секретарь. Расспросил о здоровье, о моих впечатлениях от города, от театра. Поинтересовался, нет ли у меня каких-либо просьб и пожеланий. Потом перешел к делу.

– Я бы хотел обсудить с вами одну проблему, – сказал он. – Видите ли, у вас в спектакле генерал-губернатор приветствует зрителей словами: «День добрый, панове.» Понимаете, в чем дело: наш край в составе Советского Союза практически только с 1944 года, поэтому довольно много людей жили еще при буржуазном правительстве, и такое приветствие может вызвать нездоровые ассоциации. Если это не повредит вашему замыслу, я бы просил вас перевести приветствие генерал-губернатора на русский язык.

А я готов был к этому разговору. Более того, я с самого начала собирался сделать это приветствие по-русски. Это исторически верно. Но, на мой взгляд, именно эта историческая правда и вызывала «нездоровые ассоциации». Поэтому я и не решился вставить ее на премьере. Честно говоря, я ожидал, что меня об этом попросят, правда, не на таком большом уровне, поэтому я сразу согласился со вторым секретарем, и он очень обрадовался, что так скоро дело сладилось. Однако после третьего спектакля меня снова пригласили в обком. На этот раз и встреча была пышнее, и разговор «ни о чем» продолжительнее. Мы расположились в специальной комнате, на этот раз без всякой свиты, один на один, как старые знакомые, и успели изрядно выпить и закусить, прежде чем секретарь перешел к делу.

– Моя просьба, – сказал он, – может показаться вам странной, но, тем не менее, я вас попрошу. Можно сделать так, чтобы ваш генерал-губернатор вообще не здоровался.

Вот к этому, Миша, я готов не был.

– Как же ему не здороваться? – удивился я. – Такого быть не могло! Вот его жена-дура проходит молча. Так что же, и он такой же болван получается? Но даже если он полный болван, ему должны были подсказать правила поведения в театре. Вы представьте себе генерал-губернатора молчаливо шагающего по залу мимо сограждан.

– А зачем там вообще появляться этой семейке? – в сердцах воскликнул секретарь.

– Мы же воссоздаем атмосферу 19 века, – ответил я.

– Зачем?

На этот вопрос я долго не мог ему ответить, пожал только плечами.

– Пьеса написана в 19 веке… А утверждена к постановке у вас Министерством культуры СССР.

Миша, наверное, трудно придумать более дурацкий ответ. Я потом пытался, но так ничего более дурацкого и не придумал.

Секретарь задумался, потом предложил продолжить трапезу, а когда с ней покончили, он пришел к выводу, что ответ его вполне устраивает. Вот пусть за все и отвечает Министерство культуры СССР.

– А что, – поинтересовался я, – опять «нездоровые ассоциации»?

– Еще какие! – ответил он.

Оказалось, что вчера на спектакле присутствовал первый секретарь обкома, то есть нынешний генерал-губернатор. И тоже с семьей, женой и сыном. Так вот, нынешний ни с кем не поздоровался, не говоря уж об общем поклоне. И сын его никому не пообещал позвонить. Они сидели, словно не замечая зала, вызывая «нездоровые ассоциации».

– Но скажите же мне, Миша, почему в таком случае именно я подорвал авторитет партии?! Хотя нет, ничего не говорите. Давайте лучше выпьем на посошок. Смотрите, как надо пить коньяк без кофе…