«Так, молодец», – сказал он сам себе, добравшись до края дороги. Перед ним была канава и он попытался осторожно спуститься туда. Но тело не слушалось и парень кувыркнулся вниз, ударившись о что-то мягкое. Нестерпимая боль пронзила всё тело, и он потерял сознание.
Очнулся от того что кто-то волок его по земле. Открыв глаза, увидел над собой парнишку лет тринадцати-четырнадцати. Степан застонал. Парень быстро присел.
– Очнулся, дядя?
– Очнулся, племяш. Ты откуда взялся?
– Да я в лесу хворост собирал, слышу – стреляют. Я сюда. А он вас, фашист, всех положил. Даже маленьких детей не пожалел. – Он шмыгнул носом. – А потом добивали вас всех. Когда они ушли я к дороге. Может, думаю, хоть кто-то жив остался. Слышу – кто-то стонет. Ну, я и притаился. А тут Вы на меня свалились. Я испужался и тёку давать. Но потом вернулся посмотреть. Слышу – дышите. Ну, я и поволок Вас в лес.
– Куда? – хрипло спросил Степан.
– В лес говорю, – повторил парнишка.
– А куда дальше? Ты же меня не утянешь, да и зачем.
– Так я к тятьке на кордон сбегаю, и мы Вас вынесем. Тятька у меня здоровенный, как Вы, – он гордо посмотрел на Степана, но тот снова потерял сознание.
Очнулся, когда его везли на телеге. Повернув голову направо, он увидел шагающего рядом паренька. Тот улыбнулся и подмигнул ему. Больше Степан ничего не увидел.
– Да ты, дурной, утопишь его, – услышал Степан густой голос. – Понемножку, понемножку давай пить. Больше губы смазывай. Вон как они у него, сердешного, пересохли.
– Да я и так немного даю, – услышал он знакомый голос.
Открыв глаза, Степан сразу же встретился с взглядом огромного, бородатого мужчины, смотрящего на него в упор.
– Отошёл маненько? – спросил тот.
Степан кивнул головой.
– Отошёл.
– Ну, вот и соколик. Где ранен-то?
– Вроде в плечо и ноги.
– В ноги… Это плохо.
– А что, в плечо лучше? – попытался пошутить Степан.
– Да как сказать! На плечах не ходют, а вот ноги… Ну, да что говорить-то, мы ж ничего не изменим? Нет. Так что будем лечить. Петруха, – обратился он к сыну, – давай тащи нож сапожный, спички и йод. Будем ревизию проводить. А ты покудова, выпей-ка наркозу. Может и полегчает, – сделал он заключение, давая Степану полкружки крепчайшего самогона. – Куды шёл-то, на восток аль на запад?
– Из колонны новобранцев, шли на Псков.
– Тю! На Псков! Там вокруг сплошной немецкий десант. На убой вас вели, как бычков на бойню. Совсем товарищи командиры башку потеряли. Вас в тыл надо было вести. Переодеть, обуть. Винтовки дать да патроны не забыть. А они вас прямо на немцев. Ох, и мудрёные у них головы, – он как-то обречёно покачал своей головой. – Ну, давай Петюня, режь ему штаны, ищи раны.
Долго их искать не пришлось. «Слава Богу», как выразился «папаша», пули прошли на вылет и не задели кости. Он крякнул, убрал запёкшуюся кровь влажной тряпкой, а потом, посмотрев на Степана, сказал: «Терпи», и капнул в одну, затем во вторую рану йод. Боль была необыкновенной, а «доктор» уже повернул Степана на живот и проделал ту же операцию с другой стороны ног. Затем он осмотрел правое плечо. Пуля, войдя спереди, не вышла со спины.
– Это, касатик мой, плохо, – пробормотал он. – Тута резать надо, – сказал он, нащупав пулю. – Петруха, – позвал он, – заводи керосинку.
– Счас, тятя, – ответил парнишка.
Прогрев на огне нож, окунув его лезвие в самогон и им же смазав свои руки, «тятя», перекрестясь, сделал надрез на спине. Кончиком ножа он попытался вынуть пулю. Та не шла. Он крякнул, ругнулся в ворот рубахи и, засунув палец в разрез, выковырнул оттуда пулю. Но Степан этого уже не чувствовал. Он опять потерял сознание. А доморощенный лекарь опять густо смазал раны йодом, перевязав их полоской, оторванной от чистой простыни.
– Пущай полежит, оклемается. Утречком смажем моими мазьками. Подымем родимого, будь спокоен – сказал он сыну и потрепал его по лысой голове. – Ты приглядывай за ним. Проснётся, дай ему бульончика вчерашнего. Но немного давай. И больше пить простой воды. Понял?
Петька молча кивнул головой.
– А я тута схожу кой-куда.
Степан очнулся на рассвете. Он с удивлением оглядел комнату, где лежал. На топчане спал знакомый парнишка. Степан закрыл глаза и стал вспоминать о том, что с ним произошло.
– Дядь! – услышал он, – ты проснулся? – Рядом стоял парень. «Как там его называл тот огромный мужик, – подумал Степан, – Петруха».
– Да, Петя.
– Вот как хорошо! Тятя сказал, как проснёшься, накормить тебя бульончиком. У нас куру придавило, так мы бульон сварили.
– Да не хочу я.
– А кто тя спрашивает? Тятя сказал накормить, значит будем кушать.
– А ты всегда отца слушаешь?
– Ага! Да ты попробуй его не послушай. Сам видел, какой он. Но меня не забижает.
Говоря это, Петя быстро разжёг керосинку, поставил на неё металлическую миску с бульоном, потом перелил его в кружку и стал поить тёплым напитком Степана.
В сенях послышались шаги и вошёл отец.
– Доброго всем утречка! Вижу, что завтракаете. Это хорошо. Сейчас будем лечиться. Тебя как кличут-то, молодец?
– Да родители Степаном назвали.
– Ну что ж, хорошее, русское имя. А то сейчас взяли моду иностранными именами детей называть. Разные там Арнольды, Кимы, Вилоры. Тьфу! Срамотища одна!
Говоря это, он растирал в плошке какую-то траву.
– А меня Фомой кличут. Фома Лукич! Так, – сказал он, подойдя к раненому, – давай-ка, посмотрим твои дырки. – Он открыл Степана, снял сначала с одной ноги, потом с другой повязки. – Ну что, гноя нет, – как бы про себя бормотал он, – значит, мы сейчас тебе травками и смажем.
Он взял в рот какую-то траву, пожевал её немного, а затем положил в раны. Сверху наложил листки подорожника, закрепив их бечёвкой. Затем ту же операцию он повторил и с раной на плече. Закончив, посмотрел на Степана, улыбнулся.
– Это я тебе в дырки тысячелистника нажевал. Ничего! Бог не выдаст – свинья не съест! Поставим тебя на ноги. Вот я тут болотного багульника собрал, мы его сейчас заварим и настойкой этой ранки-то и промоем. Через недельку побежишь. Ты, я смотрю, парень здоровый. Откудова будешь?
– Из Селеево, – сказал Степан. – А призвали из Малой Пустошки.
– Откудова? Из Пустошки говоришь! А там что делал?
– Да жена там у меня. Меньше года прожили.
– Местная что ли?
– Да нет, она из Новгорода. Фельдшерица. Работает там.
– А я вашего фельдшера знавал. Хороший был мужик. И ещё там у вас чокнутая баба есть. Ох, и чума! Но травница…!!! Это она меня лечила, когда я с медведем на лесозаготовках в Сибири «поручкался». Не она – хана бы мне была. Жива что ль?
– Жива! Рядом с нашим домом живёт.
– Вот вернёшься домой, ей спасибо скажешь.
– Как же, вернусь! Мне теперь посчитаться с этими гадами надо.
– Посчитаешься, посчитаешься. Только сначала на ноги встань. До наших-то теперь долгонько идти надо.
– Не понял? – сказал удивлённо Степан.
– А чего тут понимать! Немец-то Псков взял. Теперь на Лугу попёр. А там, видать на Ленинград.
– Как же так? – Степан даже приподнялся. – Мы же их должны были на границе встретить и дать отпор!
– Должны, да вот штаны все подрастеряли. Так драпанули, что оставили Псков. Порядку нет в войсках. Как куры с насеста все разлетелись. Перед войной кудахтали: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей клочка не отдадим!..» А вон уже где порты стираем!
Он плюнул на пол и вышел в сени.
Степан лежал в растерянности. Куда же ему идти? Домой стыдно. «Защитничек!» За бабью юбку пришёл прятаться. До фронта далеко, одному не пробраться. Так в тяжёлых думах он и заснул. В течение следующих дней он пытался поднять эту тему в разговоре с Фомой Лукичём, но тот упорно обходил этот вопрос стороной, ссылаясь на то, что «надо сперва на ноги встать». А ставил он Степана на ноги быстро. Раза два-три в день промывал раны настоем из болотного багульника и ноготков, продолжал жевать тысячелистник и покрывать раны подорожником. Йодом больше не пользовался. «Не ты один такой. И другие могут тута очутиться. Здесь аптеки нет, купить негде!»
Через неделю Степан действительно встал на ноги и стал сносно ходить по хате. Однако плечо побаливало, но Лукич сказал, как отрезал: «Заживёт!»
Однажды в хате появился странный человек. Он был одет в полувоенную форму. Много спрашивал Степана о том, откуда тот, где учился, служил, комсомолец ли, что делал до войны, куда шёл, когда его ранило? Потом пожелал ему быстрейшего выздоровления и ушёл.
– Это кто приходил-то? – спросил он Лукича.
– Да так. Человек прохожий.
– А чего выспрашивал про всё?
– А это ты у него спроси.
– Так как же я спрошу, если он ушёл?
– Так может ещё вернётся, – ухмыльнувшись, сказал Лукич.
Уже поздно вечером, когда Лукич пошёл в хлев, Петруха шёпотом сказал Степану, что приходил главный партизан.
– Кто такой «партизан»?
– Ну, это те, кто остался здеся и немцев колотит. Наши с фронта, а эти отсель. С двух сторон. Так же быстрее будет? – он вопросительно смотрел на Степана.
– Это конечно! Когда спереди да сзади это сподручней завалить любого, – заверил тот паренька.
– Вот я и говорю, – с жаром продолжил Петька. – Только ты тяте не откройся про то, что я тебе сказал. Он ругаться будет.
– Не скажу, не скажу, – успокоил парнишку Степан.
А уже через день он ехал на подводе в лес, в партизанский отряд. На душе у него было спокойно. Он был нужен и скоро сочтётся с немчурой за всё то, что они сделали на его земле.
Глава III
Фрося первые недели после ухода Степана не находила себе места. Слова чокнутой Фроськи надолго выбили её из колеи. Но сердце чувствовало, что муж жив и постепенно она успокоилась.
Так как их село находилось километрах в пяти от широкой дороги, то в него стали всё больше и больше заходить беженцы. Работы прибавилось, и от них она услышала о зверствах фашистов. Одна пожилая беженка, посмотрев на молодую женщину, посоветовала: «Ты, милая, или уходи отсель, или красоту свою прибери. Одевайся похуже, косу остриги. Немец красивых баб любит насиловать. Как бы тебе не досталось». Это так напугало её, что она несколько ночей плохо спала, но уходить из села не стала.
В середине августа поток беженцев резко прекратился. Однажды утром по селу застрекотали мотоциклы немцев. Они быстро проскочили всё село, доехали до леса, там развернулись и опять умчались в сторону моста через речку. В селе всё затихло. Люди боялись выходить на улицу, изредка просматривая её из-за заборов.
Через два дня в селе появилась легковая машина в сопровождении грузовика с солдатами. Остановившись на площади у сельсовета, солдаты быстро выпрыгнули из кузова и встали вокруг легковушки. Часть из них прошла в здание сельсовета. Из машины вышли два офицера и какой-то гражданский. Они прошли вслед за солдатами в здание. Минут через пятнадцать из него вышел один из офицеров и что-то сказал курящему на крыльце ефрейтору. Тот кивнул головой, отдал команду стоящим вокруг площади солдатам и те, разделившись по двое, пошли по дворам. В руках у них белели какие-то бумажки, которые они достали из карманов.
Войдя во двор, немцы деловито осматривали хозяйство и, когда к ним кто-то выходил на встречу, молча показывали эти самые бумажки. Там было напечатано, чтобы люди немедленно собрались на площади у «ратуши», то есть у сельсовета. Минут через сорок все дворы были обойдены и народ столпился у крыльца. Это был в основном взрослый народ. Старики, бабы. Детей с собой не брали, но вездесущие мальчишки, как галки, облепили заборы выходящих на площадь изб.
Из дома вышли офицеры и гражданский.
– Ой, – раздалось из толпы, – да ведь это чокнутой Фроськи старшенький, Никита!
– Кажись, он. Только чего это он с фрицами?
– Да не скулите вы, бабы! Сейчас узнаем.
Один из немцев, по виду старший, подошёл к краю крыльца и что-то сказал толпе.
– «Господин капитан, – начал перевод второй офицер, – поздравляет жителей села Пустошка с освобождением из большевистского плена! – Он посмотрел на старшего офицера и тот продолжил. – Доблестные германские войска, несущие свободу всем народам, уже в ближайшее время пройдут парадным маршем по Красной площади Москвы. Вам, как добропорядочным гражданам новой Германии, предстоит упорно трудиться на благо фатерланда. С сегодняшнего дня устанавливается новый, германский порядок в вашей варварской стране. Вами будет управлять назначенный немецкими военными властями бургомистр, господин Варенцофф. – Гражданский сделал шаг вперёд. – Это ваш земляк и достойный гражданин новой, свободной страны. Вам необходимо в течение часа сдать всё имеющееся оружие. Кто не сдаст – расстрел на месте. Коммунистам и комсомольцам пройти регистрацию у бургомистра. Кто не зарегистрируется – расстрел. За укрытие большевистских солдат – расстрел. За оказание сопротивления действиям новой власти – расстрел. Без разрешения господина бургомистра в лес ходить нельзя – расстрел. В благодарность немецкой армии за свою свободу вы будете кормить её солдат! Вопросы?»
– Никитка, это ты что ль? Чего с немцами-то снюхался? – раздалось из толпы.
– А что мне с коммунистами что ли целоваться? – ответил Никита. – Так они всю мою семью насмерть зацеловали. Один я и остался.
– Чего врёшь-то! Мамаша твоя, чокнутая, тута проживает.
– Что?! Где маманя?
– Да вон она плетётся по дороге, как собачий хвост. – И все повернули головы назад, глядя на деревенскую улицу, по которой, бормоча и кланяясь, шла Фроська.
Никита сбежал с крыльца, пробился сквозь толпу и, подбежав к матери, обнял её.
– Маманя, маманя! Родная моя! А я думал, что все сгинули, погибли в Сибири!
Фроська внимательно посмотрела в глаза сыну.
– Ты с этими што ль? – и она кивнула в сторону немцев.
– Да, да! – торопливо ответил сын. – Я приехал с ними. Теперь мы будем жить по-новому, в хорошей хате. Я тебя никому в обиду не дам.
– А они зачем к нам приехали? – она вновь кивнула в сторону немцев.
– Они уедут, уедут. Мы сами будем жить, по-своему…
Смотревший на эту сцену старший офицер вновь что-то громко сказал.
«Господин капитан, – перевёл переводчик, – рад такой неожиданной встрече бургомистра со своей матерью.