– А я вашего фельдшера знавал. Хороший был мужик. И ещё там у вас чокнутая баба есть. Ох, и чума! Но травница…!!! Это она меня лечила, когда я с медведем на лесозаготовках в Сибири «поручкался». Не она – хана бы мне была. Жива что ль?

– Жива! Рядом с нашим домом живёт.

– Вот вернёшься домой, ей спасибо скажешь.

– Как же, вернусь! Мне теперь посчитаться с этими гадами надо.

– Посчитаешься, посчитаешься. Только сначала на ноги встань. До наших-то теперь долгонько идти надо.

– Не понял? – сказал удивлённо Степан.

– А чего тут понимать! Немец-то Псков взял. Теперь на Лугу попёр. А там, видать на Ленинград.

– Как же так? – Степан даже приподнялся. – Мы же их должны были на границе встретить и дать отпор!

– Должны, да вот штаны все подрастеряли. Так драпанули, что оставили Псков. Порядку нет в войсках. Как куры с насеста все разлетелись. Перед войной кудахтали: «Чужой земли мы не хотим ни пяди, но и своей клочка не отдадим!..» А вон уже где порты стираем!

Он плюнул на пол и вышел в сени.

Степан лежал в растерянности. Куда же ему идти? Домой стыдно. «Защитничек!» За бабью юбку пришёл прятаться. До фронта далеко, одному не пробраться. Так в тяжёлых думах он и заснул. В течение следующих дней он пытался поднять эту тему в разговоре с Фомой Лукичём, но тот упорно обходил этот вопрос стороной, ссылаясь на то, что «надо сперва на ноги встать». А ставил он Степана на ноги быстро. Раза два-три в день промывал раны настоем из болотного багульника и ноготков, продолжал жевать тысячелистник и покрывать раны подорожником. Йодом больше не пользовался. «Не ты один такой. И другие могут тута очутиться. Здесь аптеки нет, купить негде!»

Через неделю Степан действительно встал на ноги и стал сносно ходить по хате. Однако плечо побаливало, но Лукич сказал, как отрезал: «Заживёт!»

Однажды в хате появился странный человек. Он был одет в полувоенную форму. Много спрашивал Степана о том, откуда тот, где учился, служил, комсомолец ли, что делал до войны, куда шёл, когда его ранило? Потом пожелал ему быстрейшего выздоровления и ушёл.

– Это кто приходил-то? – спросил он Лукича.

– Да так. Человек прохожий.

– А чего выспрашивал про всё?

– А это ты у него спроси.

– Так как же я спрошу, если он ушёл?

– Так может ещё вернётся, – ухмыльнувшись, сказал Лукич.

Уже поздно вечером, когда Лукич пошёл в хлев, Петруха шёпотом сказал Степану, что приходил главный партизан.

– Кто такой «партизан»?

– Ну, это те, кто остался здеся и немцев колотит. Наши с фронта, а эти отсель. С двух сторон. Так же быстрее будет? – он вопросительно смотрел на Степана.

– Это конечно! Когда спереди да сзади это сподручней завалить любого, – заверил тот паренька.

– Вот я и говорю, – с жаром продолжил Петька. – Только ты тяте не откройся про то, что я тебе сказал. Он ругаться будет.

– Не скажу, не скажу, – успокоил парнишку Степан.

А уже через день он ехал на подводе в лес, в партизанский отряд. На душе у него было спокойно. Он был нужен и скоро сочтётся с немчурой за всё то, что они сделали на его земле.

Глава III

Фрося первые недели после ухода Степана не находила себе места. Слова чокнутой Фроськи надолго выбили её из колеи. Но сердце чувствовало, что муж жив и постепенно она успокоилась.

Так как их село находилось километрах в пяти от широкой дороги, то в него стали всё больше и больше заходить беженцы. Работы прибавилось, и от них она услышала о зверствах фашистов. Одна пожилая беженка, посмотрев на молодую женщину, посоветовала: «Ты, милая, или уходи отсель, или красоту свою прибери. Одевайся похуже, косу остриги. Немец красивых баб любит насиловать. Как бы тебе не досталось». Это так напугало её, что она несколько ночей плохо спала, но уходить из села не стала.

В середине августа поток беженцев резко прекратился. Однажды утром по селу застрекотали мотоциклы немцев. Они быстро проскочили всё село, доехали до леса, там развернулись и опять умчались в сторону моста через речку. В селе всё затихло. Люди боялись выходить на улицу, изредка просматривая её из-за заборов.

Через два дня в селе появилась легковая машина в сопровождении грузовика с солдатами. Остановившись на площади у сельсовета, солдаты быстро выпрыгнули из кузова и встали вокруг легковушки. Часть из них прошла в здание сельсовета. Из машины вышли два офицера и какой-то гражданский. Они прошли вслед за солдатами в здание. Минут через пятнадцать из него вышел один из офицеров и что-то сказал курящему на крыльце ефрейтору. Тот кивнул головой, отдал команду стоящим вокруг площади солдатам и те, разделившись по двое, пошли по дворам. В руках у них белели какие-то бумажки, которые они достали из карманов.

Войдя во двор, немцы деловито осматривали хозяйство и, когда к ним кто-то выходил на встречу, молча показывали эти самые бумажки. Там было напечатано, чтобы люди немедленно собрались на площади у «ратуши», то есть у сельсовета. Минут через сорок все дворы были обойдены и народ столпился у крыльца. Это был в основном взрослый народ. Старики, бабы. Детей с собой не брали, но вездесущие мальчишки, как галки, облепили заборы выходящих на площадь изб.

Из дома вышли офицеры и гражданский.

– Ой, – раздалось из толпы, – да ведь это чокнутой Фроськи старшенький, Никита!

– Кажись, он. Только чего это он с фрицами?

– Да не скулите вы, бабы! Сейчас узнаем.

Один из немцев, по виду старший, подошёл к краю крыльца и что-то сказал толпе.

– «Господин капитан, – начал перевод второй офицер, – поздравляет жителей села Пустошка с освобождением из большевистского плена! – Он посмотрел на старшего офицера и тот продолжил. – Доблестные германские войска, несущие свободу всем народам, уже в ближайшее время пройдут парадным маршем по Красной площади Москвы. Вам, как добропорядочным гражданам новой Германии, предстоит упорно трудиться на благо фатерланда. С сегодняшнего дня устанавливается новый, германский порядок в вашей варварской стране. Вами будет управлять назначенный немецкими военными властями бургомистр, господин Варенцофф. – Гражданский сделал шаг вперёд. – Это ваш земляк и достойный гражданин новой, свободной страны. Вам необходимо в течение часа сдать всё имеющееся оружие. Кто не сдаст – расстрел на месте. Коммунистам и комсомольцам пройти регистрацию у бургомистра. Кто не зарегистрируется – расстрел. За укрытие большевистских солдат – расстрел. За оказание сопротивления действиям новой власти – расстрел. Без разрешения господина бургомистра в лес ходить нельзя – расстрел. В благодарность немецкой армии за свою свободу вы будете кормить её солдат! Вопросы?»

– Никитка, это ты что ль? Чего с немцами-то снюхался? – раздалось из толпы.

– А что мне с коммунистами что ли целоваться? – ответил Никита. – Так они всю мою семью насмерть зацеловали. Один я и остался.

– Чего врёшь-то! Мамаша твоя, чокнутая, тута проживает.

– Что?! Где маманя?

– Да вон она плетётся по дороге, как собачий хвост. – И все повернули головы назад, глядя на деревенскую улицу, по которой, бормоча и кланяясь, шла Фроська.

Никита сбежал с крыльца, пробился сквозь толпу и, подбежав к матери, обнял её.

– Маманя, маманя! Родная моя! А я думал, что все сгинули, погибли в Сибири!

Фроська внимательно посмотрела в глаза сыну.

– Ты с этими што ль? – и она кивнула в сторону немцев.

– Да, да! – торопливо ответил сын. – Я приехал с ними. Теперь мы будем жить по-новому, в хорошей хате. Я тебя никому в обиду не дам.

– А они зачем к нам приехали? – она вновь кивнула в сторону немцев.

– Они уедут, уедут. Мы сами будем жить, по-своему…

Смотревший на эту сцену старший офицер вновь что-то громко сказал.

«Господин капитан, – перевёл переводчик, – рад такой неожиданной встрече бургомистра со своей матерью. Мы надеемся, что так же счастливо будет протекать наше дальнейшее сотрудничество. Все, кто захочет служить Рейху, может записаться в добровольные помощники. А сейчас всем разойтись! Господина бургомистра с матушкой просим войти в дом».

Толпа медленно расходилась с площади, обсуждая невероятную встречу Фроськи с сыном и назначение того бургомистром.

– Это как же теперича будет? – спрашивал всех глуховатый дед Митрич. – Никитка теперича председатель сельсовета што ли?

– На вроде того. Только с дубинкой. Слышал, за всё, что не понравится им – расстрел. А за то, что понравится – петля. Во! Немецкая свобода!

– Ты, там, шустрый, рот-то закрой. А то, не ровён час, тебе его прихлопнут, – заметил кто-то.

– Так и так прихлопнут. Теперь мы на вроде коровы, только мычать можем, да сапоги им лизать.

В толпе кто-то захихикал, но большинство людей шло молча понимая, что время шуток прошло.

Через два дня приехала машина с полицаями. Они первым делом пошли по хатам, ища самогон и еду. Забирали всё. Кто не отдавал, били прикладами. Всё забранное сносили к Никите, который поселился в помещении фельдшерского пункта, выкинув на улицу всё медицинское имущество Ефросиньи. Но чокнутая Фроська не стала жить с сыном, оставаясь в своём домике. Она, несмотря на запрет новой администрации ходить в лес, продолжала это делать, собирая нужные травки, грибы и ягоды. Несколько раз полицейские задерживали её, но, в конце концов, перестали это делать, решив, что нечего связываться с чокнутой бабкой, да ещё матерью бургомистра. Однако, старший полицейский предупредил Никиту о том, что если ту задержит немецкая полиция, то её повесят на опушке леса для устрашения всех бегающих в лес тайком.

Ефросинья стала носить платок, плотно облегающий её голову и скрывающий косу. Она старалась поменьше выходить на улицу, но люди болели, и она вынуждена была к ним ходить.

Как то к ней пристал пьяный полицейский. Ей никак не удавалось от него отцепиться. Помогла собака, кем-то выпущенная со двора. Она остервенело лаяла на пьяного полицая и тот, забыв про Фросю, стал отбиваться от неё, а затем, сняв с плеча винтовку, начал стрелять по псу. Но, то ли он был такой меткий стрелок, то ли выпитый самогон был крепок, то ли пес был слишком быстр, но попасть в него он не смог. А Фрося, воспользовавшись этим, заскочила во двор нужного ей дома. Но с тех пор она ходила по дворам только вечером и ночью.

Недели через три после прихода немцев в село, в одну из хат, стоящих ближе к лесу, постучались наши солдаты, выходящие из окружения. Под утро в село ворвались немцы и захватили их спящими в хате. Разговор был недолог. Тут же во дворе солдат и расстреляли, а хозяев хаты повесили на площади в присутствии согнанных жителей. Эта страшная картина развеяла последние сомнения в перспективах «новой свободной» жизни даже у тех, кто ещё в чём-то сомневался.

Однажды ночью постучались и к Ефросинье.

– Кто? – спросила она через окно. – Чего надо?

– Впусти, хозяйка, – раздался громкий шёпот.

– Вы кто?

– Дед пихто! Сначала впусти, потом говорить будем.

Вздохнув, Ефросинья прошла в сени и открыла дверь. В неё проскользнули два человека.

– Запри, – сказал один из них, показывая на дверь. – Кто в хате ещё есть?

– Вы кто? – снова спросила она.

Для оказания помощи войскам, отступающим из города, вокруг него действовали диверсионные группы, которые совершали взрывы мостов, выводили из окружения небольшие отряды бойцов, уничтожали немецкие продовольственные отряды.

– Это долго объяснять, да и не время сейчас. Свои мы, свои. У нас в лесу раненый. Нам бы йода, да бинтов.

– Где раненый? Далеко отсюда? Куда ранен? – Говоря это, Фрося начала одеваться.

– Ты что, милая, с ума сошла? С нами идти не надо.

– А это я вас забыла спросить. Ты что, доктор? – Спрашиваемый солдат отрицательно покачал головой. – Ну, так помалкивай.

Она взяла свою медицинскую сумку.

– Куда идти?

– Ну, ты и сурова, мамаша, – удивлённо сказал второй. – Прямо, как наш старшина. Что ж, пошли.

Они вышли во двор, затем вдоль забора прошли к речке. Там, перебравшись через мосток, вошли в лес. Километра через два их окликнули.

– Фёдор, Семён, вы что ль?

– Мы, мы.

– А с вами кто?

– Доктор.

– Вот здорово! А то капитану совсем плохо.

Вышли на полянку. На плащ-палатке лежал раненый. Он тяжело дышал. При выдохе что-то в его груди булькало.

– Где это его так? – спросила Ефросинья, наклонясь над раненым.

– На большаке. Не рассчитали, что так много немцев будет в колонне. Если бы не капитан, все там остались.

– А меня как нашли?

– Так нам бабка сказала.

– Какая бабка?

– Ну, та, что с тобой рядом в хате живёт.

Ефросинья выпрямилась.

– Так это же мать нашего бургомистра, главного полицая села.

Раздался тихий свист.

– Вот это влипли, – сказал один из сопровождавших её бойцов. – Тебе же нельзя домой идти.

– И что, прикажешь в лесу сидеть, ждать пока вы с немцами разберётесь?

– Да ты не сердись, не сердись, – вступил в разговор старший. – Мы же не знали. А что с тобой, мамаша, делать – ума не приложу.

– А твоего ума и не надо, – резко ответила Ефросинья. – У меня свой есть. Этого, – она показала на лежащего капитана, – дальше нести нельзя, помрёт. Много крови потерял.

Она присела к нему, быстро обработала рану.

– Идите за мной, – бросила она, стоящим вокруг солдатам, и пошла в лес.

– Ты куда нас ведёшь? – спросил догнавший её старший группы.

– Тут на болоте есть маленький домик. Охотники его срубили. Там, пока отсидитесь. А я вечером приду.

– Да нельзя тебе в село возвращаться. Сдаст тебя старуха.

– Ничего, – ответила Ефросинья. – Бог даст – пронесёт.

Часа через полтора они вышли на край болота. Домик, к которому она их вела, был не заметен на фоне густого леса. Да и стоял-то он в лесу. Войдя в него, Фрося занавесила окно лежащей на подоконнике тёмной тряпкой, зажгла лучину, скинула свой платок, затем освободила от сваленной зимней одежды нижние нары, сделанные в углу дома. Повернувшись, к нёсшим офицера солдатам, приказала: «Положите сюда».

– Печь топить только ночью, да и то не сильно, чтоб искр не было. Поняли? – Она повернулась к старшему.

Тот смотрел на неё с нескрываемым удивлением.

– Вот так «мамаша»! – тихо засмеялся он. – Тебе, девонька, лет-то сколько?

– Сколько есть, все мои, – улыбнувшись, ответила она. – Ты не жених, я не невеста, чтобы перед тобой отчитываться. Ему, – она показала глазами на капитана, – больше пить. Вот, я оставляю йод, бинты. Утром аккуратно снимите старые, да смочите их, прежде чем снимать. Обработайте йодом вокруг раны…

– Ты, милая, – перебил её старший, – нам правила оказания первой помощи не рассказывай. Нас учили. Нам бы вот целебных травок для него, да поесть чего-нибудь. Воды-то мы сами достанем. – Он устало улыбнулся.

– Вы, вот что, – Ефросинья в упор посмотрела на него. – Вы охрану поставьте. Сюда к обеду придёт одна старушка. Она травница. Вот она и принесёт вам и травки и покушать. Вы не обращайте внимания на то, что она того, чокнутой кажется. Бабка добрая, но со странностями. Ничего у неё не расспрашивайте и не задерживайте. Я всё ясно сказала?

– Да уж яснея некуда.

– Ну, тогда я пошла. Да! Если бабка не придёт, то уходите отсюда.

Она попросила старшину выйти из домика. Рассветало.

– Пойдёте прямо вон на ту ель. Видите? – Тот молча кивнул головой. – Она на островке стоит, продолжила женщина. – От неё направо по кромке острова до конца. А там идти прямо на сухое, наклонённое дерево. Никуда не сворачивайте, утопните. Кругом трясина.

– Откуда ж ты всё это, голубка, знаешь.

– Так мы с бабами здесь ягоду собираем, травку разную. Ну, я пошла.

Она повернулась и быстро зашагала в сторону деревни.

Утром наряд полиции увидел на краю села чокнутую Фроську. Шёл небольшой дождь. Та, завидев их, бросилась бежать, неуклюже ковыляя и спотыкаясь на мокрых буграх.

– Вот ведь старая ведьма, – сказал один из них. – Сколько ей не говори, а она как тот волк всё в лес смотрит.

– Да что ты дёргаешься? Мы старшому докладывали? Докладывали! Старшой бургомистру говорил? Говорил! Тот нуль внимания. Так? Пущай бегает. Немцы приедут и повесят её отдыхать на дереве.

И громко засмеявшись, они пошли по тропе вокруг села.

Двое солдат охранения заметили Фроську издалека. Они долго наблюдали за ней. Потом один из наблюдателей, обойдя незаметно вокруг идущей старухи и посмотрев, не идёт ли кто за ней, вышел на встречу.

– Здравствуй, бабуля! И чего это тебя понесло в лес в такую погоду?

– Тебя забыла спросить, – ответила она. – И де хворый-то?

– Так это тебя фельдшерица направила к нам?

– И что ты такой любопытный? Куды, кто? Обошёл вокруг меня, как медведь. Да ежели бы я хотела, то вы бы меня сроду не заметили. Зови второго-то. Нечего ему в мокрой траве валяться, хворобу подцепит. Ох, мне эти городские! Веди уж.

Напарник вышел из кустов и, переглянувшись, они пошли к домику, взяв у старухи корзинку.

Войдя в домик, Фроська распорядилась нагреть воду, достала из корзинки еду, тряпичный узелок с лечебными травками и мазями. Пока вода грелась, и заваривался настой, она осмотрела раненого капитана, поменяла повязки, предварительно смазав рану какой-то жутко пахнущей мазью. При этом она всё время что-то бормотала и постоянно крестила раненого.

– Да он в Бога не верит, – сказал один из наблюдавших эти «процедуры» солдат.

– Да пусть себе не верит. Лишь бы боженька был с ним. Он всем помогает. И верующим в него и таким дуракам, как ты. Господи, – громко сказала она и, повернувшись в правый от входа угол, перекрестилась. – Обереги и помоги защитникам нашим! Покарай предателей и изменников своих! – Низко поклонившись, она вновь повернулась к раненому.

– Настой поостыл? – не глядя на помогавшего ей парня, спросила она.

– Да вроде бы и остыл, – ответил тот.

– Ты не гадай, а попробуй. Ну?

– Да остыл, остыл, – ответил тот вредной старухе.

– Так чё стоишь, как бычок на привязи? Тащи его сюда.

Взяв настой, она напоила им капитана. Потом, подозвав помощника, показала ему траву в узелке, наказала делать отвар и каждые три-четыре часа поить им командира.

– Это кровохлёбка. Останавливает внутреннее кровотечение, зарубцовывает внутренние раны. Так что ты, милок, давай, расстарайся для своего начальника, – закончила она инструктаж. – А я уж пойду. Не ходите за мной, – бросила она старшине.

Выйдя из домика, старушка пошла не туда, откуда пришла, а в другую сторону. Старшина, вопреки её словам, приказал двум бойцам незаметно идти за ней для охраны, но те, вышедшие за бабушкой минутой позже, не смогли её обнаружить. Она пропала, словно растворясь в сыром воздухе.

– Вот ведь ведьмица, – сказал, почёсывая затылок, один из них, – прямо чертовщина какая-то.

Ночью к ним пришла Ефросинья. Она принесла хлеб, сало, молоко для раненого, немного крупы, соли и другой снеди. Перевязала капитана, смазав рану бабушкиным зельем, и проверила выполнение задания старухи поить капитана отваром кровохлёбки.

Так, через день, они ходили с Фроськой к раненому капитану неделю.

Оберегая себя и их, старшина выдвинул на опушку леса, к селу наблюдательный пост. Они не сопровождали женщин, а просто наблюдали, не следит ли кто за теми.

На восьмой день пребывания группы солдат на болоте, наблюдатели пришли в домик вслед за старухой. Подойдя к столу, они положили на него немецкий автомат и подсумок с патронами.

– Откуда? – кивнув на стол, спросил старшина.

– Полицай шёл за бабулей. Вероятно, хотел выследить, куда это она ходит.

– Надо уходить отсюда, – раздался слабый голос капитана. Он чувствовал себя намного лучше. Его рана затянулась, и он изредка даже садился. – Искать его будут. Все пропадём.

Посмотрев на Фроську, спросил:

– Может быть и Вы, бабушка, с нами пойдёте? Что если он был не один?

– Мне, милый, бояться нечего. Я своё в Сибири отбоялась. А вам, может и надо идти. Ты сил поднакопил, сдюжишь. Только не дойти вам до наших. Далеко они отошли. Вы в лесах возле Старицы партизан пошукайте. Люди говорят, что появились они недалече от Болшево. – Она рассказала им, как нужно идти, дала мази для раненого, травки для питья и, перекрестив каждого, ушла.

В селе поднялся шум. Пропал полицейский. Его искали весь день, но не нашли. Никита, вбежав в домик матери, орал на неё страшным голосом, обвиняя в том, что та ходит в лес, нарушая все его запреты.

– Ты что, не понимаешь, что я запретил всем, всем ходить в лес!? Теперь немцы скажут, что это ты убила полицейского! Всё село тычет в меня пальцами, говоря, что тебе можно ходить в лес, а им нельзя!

– Да плевала я на твои распоряжение и всё село, – неожиданно сказала старуха. – Куда хочу, туда и хожу. И нечего меня твоими немцами пугать.

– Так ведь повесят, – как-то жалобно сказал Никита.