На руководство Добрармией обстоятельства отмерили генералу Врангелю всего двадцать четыре дня. За столь короткий срок невозможно было ни переломить ситуацию на фронте, ни даже существенно повлиять на неё. Тем не менее, барону удалось воплотить рискованный замысел главкома Деникина по отводу добровольцев на соединение с донцами. Фланговый марш от Харькова к Ростову проходил в труднейших погодных условиях под непрестанными атаками конармии Будённого. Обкусываясь контрударами кавалерии, Врангель вывел потрёпанную, но боеспособную армию в область Войска Донского.
Двадцатого декабря барон прибыл в Ростов на совещание. Шаткость ситуации чувствовалось во всём. Главком не рискнул оторваться от железной дороги. Совещание было назначено в его поезде.
Город источал сильные токи тревоги. Отравленный гарью воздух резонировал от звона к заутренней, разносившегося с колокольни кафедрального собора. Истеричные свистки издавал маневровый паровоз-«овечка» [8], пытавшийся растащить пробку на путях. Отрывисто лязгали сцепки вагонов. Дебаркадер[9] перед зданием вокзала, несмотря на ранний час, был запружен волнующейся толпой. Рассвета словно не предвиделось, беспросветная мгла окутала мир.
Врангель, подгоняемый позёмкой, стремительно шагал по островной платформе. Адъютанту, чтоб не отстать, приходилось бежать трусцой.
Нависшая слева заснеженная громада пассажирского вокзала, крупнейшего в России, заставила инстинктивно оглянуться. Круглые часы на центральной башне стояли. Стрелки сцепились клювами на числе «XII». Время остановилось в белом Ростове.
Механическую неисправность барон, будучи человеком внимательным, отметил, но зацикливаться на ней не стал. Мистике он был чужд.
С Ростовом связано отрочество Петра Николаевича, здесь он окончил реальное училище. Ворошить давние воспоминания сейчас также не было ни повода, ни времени.
Часовые подле вагона главкома, завидев высоченную фигуру в бурке, взяли «на караул». Бойцы Особой роты, укомплектованной первопоходниками[10], вернувшимися в строй после ранений, по уставу могли ограничиться простым приветствием – вытянуться, оставив винтовку у ноги. Могли, однако не сочли возможным. Авторитет Врангеля среди молодого офицерства стремился к бесконечности.
Барон взбежал по ступеням в тамбур, не касаясь поручней. Приятно было ощущать тело управляемым, восстановившимся после тяжёлой формы «Recurrens» [11]. Бурку с папахой оставил в приёмной.
Рабочий кабинет главкома встретил ярким электрическим светом и теплынью парового отопления.
Деникин, как и в предыдущую встречу, выглядел переутомлённым. Сняв очки, он шевельнул лохматыми бровями, морща переносицу, и промокнул платком глаза. Хронический недосып сделал их красными, понуждал слезиться. Бородка у Антона Ивановича посеребрилась давно, а вот длинные чёрные усы седина куснула лишь за кончики, острые, как у мушкетёра из романа Дюма. Голову генерал больше не брил, просторную лысину на висках и затылке окаймлял белый венчик отросших волос. С лица Деникин осунулся сильно, но в теле не убавил. Уютный животик распирал китель, украшенный на груди и шее эмалевыми «георгиями» двух степеней.
Начальник штаба главнокомандующего ВСЮР[12] Романовский, оторвавшись от карты, расстеленной на длинном столе, сдержанно кивнул Врангелю. Нынче барон не рассчитывал на конфиденциальный разговор с Деникиным, и всё равно опека Романовским высшего начальника его покоробила.
«Главная вещь и принадлежность» – вспомнилось из курса римского права.
Третий присутствующий явно чувствовал себя неловко в роскошном интерьере салона, где – сплошь бархат, кожа, бронза и панели полированного дуба. На краю помпезного стула, обитого стёганым, малинового цвета штофом[13], ютился генерал-лейтенант Топорков.
При появлении барона он вскочил по стойке «смирно».
– Здравь желаю, ваше превосходительство!
– Здравствуйте, Сергей Михайлович, – Врангель уважительно пожал широкую, как лопата, ладонь казака.
Прежде барон непременно попенял бы Топоркову на чрезмерную дань субординации. Бросил бы шутливо: «Не конфузьте меня перед главнокомандующим». Теперь оставил щёлканье каблуками без комментариев. Желчно подумал: «Нелишне напомнить господам «олимпийцам», что в минуту кризиса опереться они могут исключительно на моих орлов». Причину экстренного вызова окопного генерала в святая святых Врангель, естественно, знал. Шептунов в Ставке хватало.
Рубака Топорков – его креатура. Летом восемнадцатого он служил бригадиром[14] в конной дивизии барона. Врангель перешёл на корпус, и Сергей Михайлович получил в нём дивизию. Ну, а когда барон встал во главе Кавказской армии, Топорков вырос до корпусного командира.
Казачьему генералу под сорок, выглядит он старше. На его плоском лице, незнакомом с улыбкой, узко прорезаны глаза, взгляд которых жгуч. Нос-пуговка приплюснут, мясистые ноздри раздуты и кажутся вывернутыми. Под ними обвисли смоляные усы. Лоб неожиданно высок, увенчан жёсткой щёткой вороных волос. Мощное тулово, формой напоминающее куб, вбито в серую походную черкеску. Полы её захлюстаны грязью, ещё не вполне просохшей, левый рукав надорван на локте. Шершавые головки сапог почищены для блезиру [15]. На ковёр с них натекла изрядная лужица, по которой латунным наконечником елозят ножны шашки.
По происхождению Топорков не просто забайкальский казак. Он – гуран. Азиатской крови (бурятской или монгольской) в нём ровно половина.
Отличившись во время русско-японской войны, он урядником был допущен к офицерскому экзамену на чин хорунжего, который выдержал. Затем добросовестно служил на обер-офицерских[16] должностях. Накануне Великой войны[17] перевёлся в Кубанское казачье войско. Октябрь семнадцатого года встретил полковником, кавалером многих боевых орденов, до святой Анны второй степени включительно.
О таких, как Топорков, говорят – неладно скроен, зато крепко сшит. Любого внешнего шика он чурается. За его молчаливостью и угловатостью скрыта железная воля. Он настойчив до упрямства. Как большинство офицеров от сохи, невероятно трудолюбив. Не получив военного образования, в обстановке разбирается за счёт природного чутья. Его стихия – бескрайняя дикая степь. Он – кочевник, воин. Ест из одного котла с казаками, ночует под одной крышей с ними. Трудности не тяготят его, порой кажется, будто он рад им. Отвага Топоркова сделалась в армии притчей во языцех.
Неудивительно, что именно ему главком решил доверить личный резерв. Список частей выглядел внушительно. Полторы конных дивизии, пластунская бригада и две офицерские школы. Численно же соединение едва насчитывало тысячу сабель и штыков. Назвать его кулаком не поворачивался язык.
«Скребём по сусекам», – в уме констатировал барон.
Романовский, ставя тактические задачи, остриём фаберовского[18] карандаша укалывал кружочки населённых пунктов:
– Район вашего сосредоточения, генерал, – Новочеркасск, Ростов, а также станция Аксайская.
Топорков склонился над десятивёрсткой [19], следил за порханием графитного жала.
– Вам следует пополнять и приводить в порядок части, назначенные в состав резерва главнокомандующего, – монолог штабиста журчал ручейком, – также осуществлять общее наблюдение за постройкой Новочеркасско-Ростовской позиции…
«Наблюдение, – мысленно хмыкнул Врангель. – А кто будет возводить эту пресловутую позицию? Архангел Гавриил?»
Приказ начальства для Топоркова свят. В бою он не поворачивает назад и другим не разрешает пятиться раком. Таков его принцип. Мето́да доморощенного стратега сейчас ценнее знаний, полученных кадровыми офицерами в академии Генштаба. Прежде Топоркову пеняли, что в своём стремлении выполнить приказание, он подчас перебарщивает, рождая лишние потери. Ныне эти упрёки забыты.
Вопросов у Топоркова возникло два. Фураж для лошадей и огнеприпасы. Романовский заверил, что все необходимые распоряжения начальнику тыла уже даны, но он обязательно продублирует их лично.
Сумрачный Топорков нахлобучил на голову кубанку, козырнул и отправился на позицию, укреплённую только на бумаге.
Закончив править очередной приказ, Деникин отдал его дежурному адъютанту, материализовавшемуся по звонку, и вышел из-за стола.
– Простите, Пётр Николаевич, что заставил ждать.
Барон легко поднялся из кресла, возносясь на голову выше главкома, почти под потолок.
– Пустое, Антон Иванович. Как я понимаю, совещания без командармдона[20] не начнёте?
– Его состав ожидается прибытием с минуты на минуту.
Генералы обменялись рукопожатием.
– Пользуясь возможностью, Пётр Николаевич, выражу вам признательность за то, что добровольцы выполнили задачу, многим казавшуюся утопией, – шагнув к окну, Деникин увеличил дистанцию, чтобы не смотреть на подчинённого снизу вверх. – Трёхсотвёрстный фланговый марш-маневр под ударами сильного противника – редкий пример в истории военного искусства.
– Он дался огромными жертвами. Марковская дивизия уничтожена, – мрачно ответил барон.
– Вы несколько сгущаете краски, ваше превосходительство, – в разговор вступил Романовский. – Марковцы пострадали больше других, но дивизия жива и восстаёт из пепла, как Феникс. В строй возвращаются отставшие и выздоровевшие. Даже выздоравливающие сбегают из госпиталей. Подтянулись обозы, какой-то годный элемент застрял в них. Число штыков перевалило уже за тысячу. Мы с Антоном Ивановичем поддержали просьбу марковцев не сводить их в полк.
– Но кто возглавит? Разгром совпал со смертью начдива! – Врангель плохо знал умершего от тифа генерала Ти-мановского, был невысокого мнения о его полководческих талантах, однако использовал повод для того, чтобы возразить начальнику штаба.
– Потеря тяжёлая, – вздохнул Деникин. – Уходят последние рыцари. Теперь вот Железный Степаныч нас покинул, любимец покойного Маркова [21], продолжатель его дела… М-да. Но подходящая замена подобрана. Полковник э-э-э… Как, бишь, фамилия кандидата, Иван Павлович?
– Полковник Блейш, – щегольнув памятью, подсказал Романовский.
– Отзывы о нём превосходные. Весьма дельный и решительный офицер, – главком выпятил нижнюю губу, о чём-то задумался.
Встрепенувшись, устремил на барона озабоченный взор.
– До начала совещания, Пётр Николаевич, хочу уяснить ваше отношение к свёртыванию Добровольческой армии в корпус. Помнится, ранее вы поддерживали эту идею.
Врангелю потребовалось усилие, чтобы не покривиться длинным лицом. Мимолётная фраза, брошенная им неделю назад касательно малочисленности Добрармии, интерпретировалась теперь, как согласие с реорганизацией. Структурные перемены автоматически влекли отчисление барона в резерв чинов. Что это, как не скрытая месть за наличие мнения, шедшего вразрез с линией Ставки?
– Без дела не останетесь, Пётр Николаевич, – поспешил заверить Деникин. – На вас возлагается задача объявить сполох[22] на Кубани и Тереке. Пока мы сдерживаем красных на Дону, вам предстоит в кратчайшие сроки сформировать три конных корпуса. Мы потом вернём вам вашего молодца́ Топоркова, и вы возглавите стратегическую конницу из четырёх корпусов. В противовес массам Будённого и Думенко! Как вам замысел?
– Грандиозный. Дело за реализацией.
– Лучше вас, Пётр Николаевич, никто не справится.
– Кого видите командующим Добровольческим корпусом? – Врангель проявил интерес к своему преемнику.
– Генерала Кутепова. Он старший доброволец и вынес с войсками главную тяжесть отступления.
– Корпус будет отдельным? С прямым подчинением Ставке?
– Э-э-э… в перспективе, – Деникин сморгнул и увёл взгляд в сторону. – На данном этапе ввиду объединения фронта я подчиню Кутепова командующему Донской армией. В оперативном плане, разумеется.
– Сомнительное решение, Антон Иванович.
– Отчего же? Большинство частей – донские. Новочеркасск – столица Дона. Вполне логично, что общее командование будет донское.
Главком фактически расписался в собственной беспомощности. Впервые за два года борьбы Добрармия отказывалась от лидерства в военных вопросах.
Наконец прибыли донцы – командарм Сидорин и его начштаба Кельчевский. Оба генерала румяны с мороза и в бодром, не соответствующем кризису на фронте настроении.
Статный моложавый Сидорин, здороваясь с главкомом, позволил себе шутку:
– У вас, как в парной, ваше превосходительство.
Деникин ограничился укоризненным «гм». Романовский, вскинув красивую бровь, стрельнул глазами во Врангеля, предлагая оценить игривость командармдона. Барон остался бесстрастным.
Донской казак-интеллигент Сидорин сверх обычного набора военных талантов (строевика и генштабиста) имел ещё один – редкостный. Окончив перед мировой войной офицерскую воздухоплавательную школу, он периодически совершал самостоятельные полёты на аэроплане.
Сидорин свеж, кровь с коньяком. Его приятное лицо сохранило смуглость летнего загара. Умные глаза ясны до прозрачности. Редеющие светлые волосы аккуратно подстрижены и причёсаны набок. Усы небольшие, кажутся мягкими. Сильная шея распирает стоячий ворот мундира.
Командарм располагал к себе хорошими манерами и обходительностью. Не каждый способен разглядеть в нём завышенное самомнение, а также склонность к интригам.
Начальнику штаба Донской армии генерал-лейтенанту Кельчевскому перевалило за пятьдесят лет. У него высоколобое и очень худое лицо. Сильный перепад от выступающих костлявых скул к впалым щекам наводил на мысль о слабых лёгких. Длинные генеральские усы распушены на кончиках. Кельчевский тяготел к кабинетной работе. В благословенном прошлом он – профессор Николаевской академии Генерального штаба. На ниве борьбы с большевиками известен тем, что спланировал стратегию знаменитого рейда генерала Мамантова. В вопросах политики Дона Кельчевский, русский дворянин с польскими корнями, целиком доверял Сидорину, этим ему удобен. Заслуженно слывя человеком справедливым, тактичным и добродушным, Кельчевский, однако, способен был неожиданно вспылить по малозначительному поводу.
Донских генералов объединяла любовь к шумному застолью. Обеда, а тем паче ужина без графинчика оба не представляли. Возможно, их жизнерадостность объяснялась тем, что в дороге они «причастились».
Романовский ознакомил участников совещания с общим положением на фронте. Только сейчас Врангель заметил, что начальник штаба хвор. Говорит в нос, то и дело осушает салфеткой испарину, густо выступающую на лбу. Благодаря нездоровью в лице Романовского, обычно надменном, проступило человеческое выражение.
Затем слово взял Деникин. Пытаясь излучать оптимизм, огласил принятые им решения.
– Господа, завершив сосредоточение центральной группы, я считаю необходимым дать сражение! Переутомление и расстройство неприятельских армий нам на руку…
Повторялось то, что Врангелю уже было известно. Он слушал вполуха, думал о своём.
«Нужно обратиться к армии с прощальным приказом. В популярной форме разъяснить причины оставления мною командования…»
Размышления прервал сочный баритон генерала Сидорина:
– Антон Иванович, вы мне предлагаете прикрыть Ростов добровольцами, Новочеркасск – донцами, в центре на уступе поставить конные корпуса Топоркова и Мамантова. Прелестно! Но чем я обеспечу фланги?
Выдвинутый на первые роли командующий Донской армией держался самоуверенно. Не задумывался, что он калиф на час. Для ярого казакомана [23] главным было, что теперь добровольцы у него на посылках.
В частных беседах Сидорин с Кельчевским резко критиковали Ставку, будируя[24] тему отстранения Деникина. Врангель последовательно уклонялся от обсуждения провокационного вопроса. Знал – назавтра лукавые донцы извратят его позицию, выставят инициатором интриг.
Сидоринские опасения насчёт устойчивости флангов Деникин принялся многословно развеивать. Доказывал, что у красных не хватит сил, чтобы обойти фронт длиной в восемьдесят вёрст. Доводы выглядели оправданиями.
«Главнокомандующий не отдаёт себе отчёта в том, насколько безнадёжно наше положение», – такую неутешительную мораль вывел Врангель из встречи.
О проекте
О подписке
Другие проекты