Читать книгу «Нас звали смертниками. Исповедь торпедоносца» онлайн полностью📖 — Михаила Ишкова — MyBook.
image

А проблема с питанием так и не решилась. Видимо, наличие живых летчиков оказалось менее важным фактором, чем отсутствие злосчастных аттестатов, поэтому, несмотря на титанические усилия нашего командира, постоянно бомбардировавшего запросами всевозможные инстанции, «воронежцы» продолжали жить впроголодь.

Кроме того, наше обмундирование пришло в такой ужасный вид, что мы стали совершенно неотличимы от беспризорников. Пропотевшие воротники гимнастерок оторвались уже в начале сентября, поэтому их приходилось пришивать суровыми нитками. Ненамного лучше выглядели наши потрепанные шинелишки, которым к тому времени пошел уже второй год. Последнее время, кроме прямого назначения, их использовали в качестве подстилок и одеял одновременно – на одну сторону ложились, другой укрывались. В довершение всего мы сильно обовшивели, так что, можно сказать, это были самые тяжелые недели моей жизни.

Вести с фронта словно резонировали с нашим бедственным положением – 28 августа фрицы взяли Таллин, 15 сентября окружили восточнее Киева основные силы Юго-Западного фронта, а 25 октября захватили Харьков. Тем не менее немцам не удалось сохранить прежний темп своего наступления, и это само по себе было прекрасной новостью. А наш контрудар 8 сентября, в результате которого Красная армия освободила Ельню, стал первой ласточкой грядущих боевых успехов.

Но самым радостным известием первых военных месяцев стало сообщение о бомбардировках Берлина нашими ВВС. Вот они, эти скупые газетные строки: «В ночь с 7 на 8 августа группа наших самолетов произвела разведывательный полет в Германию и сбросила некоторое количество зажигательных и фугасных бомб над военными объектами в районе Берлина. В результате бомбежки возникли пожары и наблюдались взрывы. Все наши самолеты вернулись на свои базы без потерь».

Мы, будущие летчики дальнебомбардировочной авиации, втайне чувствовали свою некоторую причастность к этому событию и мысленно представляли себя за штурвалами боевых машин, нацеленных на вражескую столицу. «Скорее бы уже окончить подготовку… и на фронт», – торопил время каждый из нас. Окрыленные радостным известием, ближайшие несколько дней мы совсем не вспоминали о том непростом положении с продовольствием, выхода из которого пока еще даже не намечалось.

Да и молодость, как ни крути, все равно брала свое, не позволяя предаваться унынию. Был среди нас летчик Лебедев, мой ровесник, умевший играть на гитаре и прекрасно петь русские романсы. Соберемся вечером в своем классе, рассядемся по своим местам. Он как врежет! Да так, что проходившие мимо нашей школы люди останавливались, чтобы его послушать. Импозантный такой парень был, широкоплечий, лихие кавалерийские усы добавляли ему солидности. И девушки к нему тянулись.

Довольно быстро у него появился единомышленник – инструктор Курячий, вместе с которым они организовали хор. Каждый из нас был придирчиво прослушан на предмет наличия необходимых вокальных данных. Меня отбраковали сразу, поэтому во всех последующих публичных выступлениях я принимал участие лишь в качестве благодарного слушателя. Вскоре наш хор заметили за пределами полка и даже стали приглашать на различные районные и городские мероприятия.

Но были и достаточно неприятные моменты. В это же самое время в Бузулуке формировался так называемый польский корпус, который готовили к отправке в Северную Африку, чтобы там воевать с немцами. Для его комплектации со всей страны свозили польских военнослужащих. Были среди них и офицеры, находившиеся в плену еще с 39-го. Снабжение поляков не шло ни в какое сравнение с нашим – советские тыловики кормили их как на убой, а англичане по высшему классу снабжали вещевым довольствием.

Скажем прямо, дружбы между нами никакой не было. Даже наоборот. Холеные, хвастливо фланировавшие по городу в прекрасно сшитой военной форме, они свысока смотрели на нас, задрипанных отощавших курсантиков. Самые красивые девушки прямо так и льнули к полякам, не обращая внимания на ухаживания «этих оборванцев».

Но мы, чувствуя себя хозяевами своей территории, не собирались сдаваться без боя, что неизбежно приводило к различного рода столкновениям, которые частенько заканчивались драками. То они кого-то из наших отлупят, то мы поймаем их на улице… Отколошматим от души, затем вдвоем ухватим за полы шинели поверженного противника и – в разные стороны… Располосовали и идем себе дальше. Так что как мы, так и они субботние и воскресные танцульки посещали лишь толпой, обеспечивая тем самым хрупкое равновесие сил…

Неизвестно, сколько еще продолжалось бы наше полуголодное существование, если бы не приезд в Бузулук 5 ноября представителя Ставки Верховного Главнокомандования по формированию войск Климента Ефремовича Ворошилова для проведения совещания по польскому вопросу. Наверное, кто-то проинформировал его и о сложившейся тупиковой ситуации с нашими аттестатами. Может, командир все-таки смог достучаться…

И вот на следующее утро, зайдя в столовку, мы буквально обомлели, пораженные неожиданными переменами. Побеленные за ночь стены и развешанные возле окон красивые занавеси уже сами по себе достойны удивления, но все это было лишь фоном для главного – на столах, накрытых сверкающими белизной скатертями, лежали горы свежеиспеченного хлеба, щекотавшие обоняние своим неповторимым ароматом, а также изрядно подзабытые колбаса, сахар и масло… Мы давай все это богатство по карманам рассовывать.

– Хлопцы! – пытался одернуть нас старшина. – Не хватайте, всем хватит!

Да где там… Люди-то изголодались сильно. А тут еще и завтрак подают – объеденье просто. Кофе к нему. Пришли днем на обед – тут тебе и первое, и второе. Тем же вечером получили новое обмундирование: шерстяные гимнастерку и галифе, шинели хорошие, яловые сапоги. В общем, жизнь стала налаживаться.

Вскоре и деньги выдали, так сказать, задолженность по зарплате – целых четыреста рублей за месяц. Правда, не за каждый. Но обижаться было не на что – ведь мы ничего и не делали. Вернее, делали, но не то, что надо. Получив на руки столь большую сумму, я на следующий день воплотил в жизнь свою давнюю мечту – купил карманные часы, конечно, бывшие в употреблении. Попался на рынке мужичок один, я ему целых триста рублей за них отдал. Красивые были, швейцарского производства, серебряный корпус…

Идешь куда-нибудь, нет-нет да и вынешь их из кармана, полюбуешься, приложишь к уху… Красота, да и только. Но недолго довелось мне радоваться – встали они через день. Обидно было, но делать нечего…

Буквально через неделю начали поступать самолеты, предназначенные для нас. Правда, это были старые машины, отслужившие некоторый срок в училищах, лишь несколько новых. В общей сложности набралось около десятка «Ил-4».

Начали с простого – полетов по кругу в районе аэродрома. Поскольку к тому времени уже выпал снег, наши самолеты оснастили убирающимися, подобно стандартным колесам, посадочными лыжами. Конечно, столь длительный перерыв не мог не сказаться в худшую сторону, но мы со всем возможным рвением бросились наверстывать упущенное. Редкий день обходился без полетов, что заметно улучшило наше настроение.

…Что интересно, большинству пилотов физиологически удобнее совершать левые развороты, чем правые. Тем не менее в Бузулуке чаще приходилось летать по правому кругу – слева от аэродрома находился город, а полеты над городом запрещены. Это – одно из главных правил авиации. «Какая разница, с какой стороны ВПП начинать разбег?» – спросит внимательный читатель. Дело в том, что взлет нужно осуществлять против ветра, направление которого в основном благоприятствовало правым разворотам. В Бузулуке хорошие ветры были, степные, скорость – десять метров в секунду. Зато научились вправо разворачиваться не хуже, чем влево…

Вот тут как раз и случилось первое в моей жизни летное происшествие, причем практически на ровном месте. Во время очередного полета по кругу после третьего разворота у меня начал барахлить правый двигатель. И я, честно сказать, растерялся. Мне бы спокойно сделать предусмотренный заданием четвертый разворот и заходить на посадку, но…

«Мне же направо, и двигатель правый… вдруг самолет перевернется через правое крыло… и…» – в общем, сглупил я и, убрав газ, пошел на вынужденную посадку поперек направления взлетно-посадочной полосы. Снижаюсь… Еще… Еще… Выпустил лыжи… Сейчас… И тут у меня все похолодело внутри: прямо по курсу – черная лента канала оросительной системы аэродрома… «Сейчас стойки провалятся в нее! И все!» – Но не успел я подумать об этом, как лыжи коснулись заснеженной земли. «Слава богу! Перескочил!» Самолет, слегка подпрыгивая на небольших холмиках, встретившихся на пути, пробежал положенное инерцией расстояние и остановился…

Сижу в кабине, дрожу, как кролик. «Все, – думаю, – отлетался…» Сколько сидел так, не помню. Вырвал меня из полузабытья громкий окрик командира эскадрильи, подъехавшего к месту посадки на полуторке. Обматерил он меня с ног до головы, затем выгнал из кабины, запустил моторы и порулил к аэродрому.

Отказавшись от помощи водителя, я уныло побрел в сторону взлетно-посадочной полосы. Эти пятьсот метров были, наверное, самой тяжелой дистанцией, которую мне когда-либо довелось преодолевать. К концу пути я без особого труда убедил себя в неминуемом приговоре военного трибунала, обрекающем на бесславную смерть в штрафном батальоне… Иду, плачу, слезы на щеках замерзают…

– Скажите, – робко спросил я комэска после того, как дотопал на аэродром, – меня судить будут?

– Посмотрим, – спокойно ответил он, глядя в мои глаза. Затем собрал всех и прямо на месте, спокойно и деловито, разобрал с нами допущенную мной ошибку – подобные случаи отказа двигателей нечасто, но все-таки происходили.

Два следующих дня я чувствовал себя из рук вон плохо, как морально, так и физически. Старался держаться подальше от своих товарищей и все свободное время молча переживал произошедшее, ожидая худшего… Как вдруг… меня включают в плановую таблицу полетов. Я сперва не поверил своим ушам.

– Ну что, Михаил, летать будешь? – по-дружески спросил меня инструктор после посадки.

– Конечно! Да!! То есть… простите… Так точно! – обезумев от внезапно нахлынувших эмоций, ответил я.

– Счастье твое, что самолет не разбил, – добавил подошедший командир эскадрильи. Это точно, счастье. В противном случае – не избежать суда. Ведь в то время на счету была каждая боевая машина, и ее поломка рассматривалась как злостное вредительство со всеми вытекающими последствиями. А так – даже выговор не объявили. До сих пор удивляюсь, почему мне все так легко простили. Спасибо командиру, хороший был мужик…

Как только мы приобрели вполне достаточные навыки дневного пилотирования, а произошло это в начале января 42-го, нас принялись обучать так называемым «слепым» полетам – главному элементу, определяющему практическую ценность пилота дальнего бомбардировщика. Ведь несколько сотен километров, отделяющих его от цели, приходится преодолевать в лучшем случае ночью при нормальной погоде, а в худшем – в сложных метеоусловиях. И помочь здесь может лишь умение вести самолет по приборам.

Подготовка к выполнению этого учебного задания происходила накануне вылета. Детально прорабатывался маршрут, обычно треугольный, с характерными поворотными точками. Вначале – небольшой, затем, по мере готовности, более сложный – общей продолжительностью от двух с половиной до трех часов. Окончательной проверкой боеготовности служил пятичасовой зачетный полет с выходом на полигон и практическим бомбометанием. Боезапас был небольшим, всего четыре осколочных авиабомбы «АО-25» или «АО-50» весом 25 и 50 килограммов соответственно.

Я занял свое законное пилотское место, инструктор разместился в штурманской кабине. После взлета и набора безопасной высоты кабину пришлось закрыть непрозрачным колпаком, чтобы исключить возможность визуальной привязки к местности. В первые мгновения мысли моментально разбежались по сторонам, и, пока мне удалось собрать всю волю в кулак, авиагоризонт уже показывал небольшой крен вправо. Привыкший полностью не полагаться на его показания, я скосил глаза на «Пионер». И он туда же. Надо бы выровнять машину… Но ведь я же всем телом ощущаю – самолет совершает нормальный горизонтальный полет! Вот тут-то мне стало немного не по себе…

Но не зря инструктор несколько раз повторил перед вылетом: «Запомни! Верь приборам, а не себе! Смотри только на них!» Некоторое усилие воли – и легкий поворот штурвала влево вернул самолету правильное пространственное положение. Так мне впервые пришлось на практике столкнуться с известным мне ранее лишь в теории свойством вестибулярного аппарата…

…Ясным солнечным днем, когда видишь проплывающую под крылом земную поверхность, глаза как бы цепляются за нее, ты сидишь себе спокойно, держишь штурвал и мурлычешь вполголоса какую-нибудь незатейливую мелодию, совершенно не глядя на авиагоризонт. Никакого дискомфорта – лишь не забывай за ориентирами на местности следить да за температурой головок цилиндров приглядывать. Красота, да и только.

Но стоит лишь отгородиться от окружающего мира, оставшись один на один с приборами… Ой как тяжело заставить себя довериться им, а не своим ощущениям.

«Что же ты медлишь! – стучит в мозгу. – Он же заваливается на крыло!! Выравнивай быстрее!!!»

Так хочется «выровнять» самолет… И если не пересилить себя, заставив пилотировать только лишь по приборам, машина неминуемо закружится в вихре беспорядочного падения, а то и просто воткнется в землю, направленная туда собственными руками своего же пилота, ошибочно отдавшего штурвал от себя…

Но и глаза тоже могут ввести в заблуждение ничем не хуже ощущений. Происходит это, когда летишь в слоистых облаках. Теплый фронт, идущий наверх, встречается с более холодными облаками. В результате образуются косые струи, полосы такие, причем достаточно ровные. Смотришь на них, и кажется, что самолет кренится…

Тяжело бороться с собой, заставляя сфокусировать внимание на приборах, и с каждой минутой делать это становится все сложнее и сложнее. Это все равно что удерживать в вытянутых руках по килограммовой гантельке. Как ни старайся, а все равно долго не протянешь. Силы неумолимо тают, воля, истрепанная постоянным напряжением, ослабевает…

Тогда единственное спасение – встряхнуться, посильнее ударившись затылком о бронезаголовник. Такой совет дал нам командир эскадрильи – опытный летчик, прошедший, как говорится, и Крым, и Рим. И действительно, помогало. Боль оттесняет все остальное на второй план, и вновь можно продолжать полет. Через три года я сам учил этому своих «желторотиков»…

…Интересно, что нечто подобное использовали водители полуторок, темной ночью курсировавшие по Дороге жизни, доставляя в блокадный Ленинград столь необходимые продукты и боеприпасы. Измученных, до предела уставших людей, сумевших избежать попадания немецких авиабомб, в казалось бы безопасной тишине подстерегала не меньшая беда – заснуть прямо за рулем. А это – верная смерть. Поэтому прямо за головой вешался котелок, наполненный песком. Раскачиваясь на неровностях дороги, он стучал по затылку шофера, прогоняя сон…