Это, пожалуй, и все, чем располагает русская поэзия и поэтика в области центонов.

Причина такого отношения к центонам понятна. Поэтика нового времени, особенно начиная с эпохи предромантизма и романтизма, видела в поэзии «исповедь души» поэта, излияние его индивидуальных (или считавшихся индивидуальными) чувств; индивидуальные чувства требовали индивидуальных средств, «собственного слова», а центон представлял собой нечто прямо противоположное – набор чужих слов³⁹.

Но так было не всегда. Было время и была обстановка, когда форма центона пользовалась в литературе интересом и уважением. Это время поздней античности, это обстановка греческих и римских риторических школ первых веков нашей эры, это культ классики и подражаний классике. В греческих риторских школах образцовым считался такой оратор, который мог произнести речь в стиле 500–700-летней давности на «классическом» аттическом языке того времени. В римских риторских школах, где культурная традиция не уходила в такую глубокую даль, образцом считался такой мастер, который знал Вергилия наизусть или почти наизусть и мог продемонстрировать это знание на опыте. Естественным доказательством такого знания и мог быть центон из стихов и полустиший Вергилия.

Любопытно, что в греческой школьной культуре, где Гомера читали и почитали не меньше, чем в Риме – Вергилия, подобного увлечения центонами не было. Известен маленький центон о спуске Геракла в подземное царство, написанный известным лионским епископом Иренеем (II век н. э.)⁴⁰; о больших гомеровских центонах сведений нет, а когда в византийскую эпоху появляется трагедия-центон «Христос страждущий» (XI–XII века; но долго держалось мнение, что она была написана в IV веке Григорием Назианзином), то это центон не из Гомера, а из Еврипида. Объяснение здесь, по-видимому, простое: составлять центоны из Гомера было (или было бы) слишком легко – так много в нем готовых формул, пригодных и обильно используемых для любых тем. Это лишало составителей удовольствия «борьбы с материалом», а читателей-слушателей – удовольствия вспоминать «точный адрес» каждого фрагмента.

Первый известный латинский центон из стихов Вергилия относится к III веку н. э. Тертуллиан («О наставлении язычников», 39) пишет: «Ты видишь, как в наши дни из Вергилия составляются совершенно новые стихи… наконец, Госидий Гета сумел высосать из Вергилия целую трагедию „Медея“». С этой трагедией мы еще встретимся.

Первая сохранившаяся теоретическая апология центона принадлежит крупнейшему поэту IV века Авсонию. Посвящая написанный им большой центон своему другу Павлу Аксию (368 год н. э.?), Авсоний пишет:

…Прими же это сочинение, сделанное из несвязного связным, из разнородного единым, из важного забавным, из чужого нашим… Если тебе угодно, чтобы я, неученый, научил тебя тому, что такое центон, то скажу вот что. Из разных мест с разным смыслом складывается строение некоторой песни так, чтобы в каждом стихе сочетались два отрезка или чтобы стих следовал за стихом, взятые не подряд; давать же два стиха подряд – это уже слишком убого, а три подряд – вовсе смехотворно… Пусть стихи различного смысла получают единый, пусть заемные куски кажутся исконными, пусть ничто постороннее не просвечивает, пусть собранное не обнаруживает натяжки, не сбивается слишком тесно, не зияет слишком размашисто⁴¹.

Таким образом, по Авсонию, два требования, предъявляемые к хорошему центону, таковы: складываемые отрывки должны как можно дальше отстоять друг от друга в исходном тексте и как можно меньше походить по содержанию; третье требование: они должны складываться в подлинном своем виде, без каких-либо изменений – подразумевается само собой.

Обстоятельства сочинения Авсониева центона описаны им очень игриво. При дворе императора Валентиниана, где Авсоний служил воспитателем наследника, справлялась чья-то свадьба; сам император снизошел до того, чтобы сочинить эпиталамий в честь этой свадьбы, а потом предложил Авсонию в порядке литературного соревнования сделать то же. Авсоний оказался в деликатном положении: написать лучше императора было рискованно, а написать хуже императора было, по-видимому, очень трудно. Поэтому он, просидев, по его словам, над заданием один день и одну ночь, поднес императору свой центон, в котором не было ни одного своего слова: таким образом, все достоинства его могли быть отнесены на счет Вергилия, а все недостатки – на счет Авсония. Центон содержит 131 стих и делится на обычные части эпиталамических произведений: «Вступление», «Брачный пир», «Описание входящей невесты», «Описание входящего жениха», «Поднесение даров», «Славословие новобрачным», «Вступление в опочивальню» и, наконец, «Дефлорация»; этот последний раздел (в обычных литературных эпиталамиях, конечно, отсутствующий) введен явно лишь для того, чтобы продемонстрировать, до каких пределов может доходить центонное переосмысление исходного материала – стихи целомудреннейшего из поэтов, Вергилия, служат для разработки непристойнейшей темы. На всякий случай Авсоний предпосылает этому разделу маленькое «Отступление» в прозе, чтобы сослаться на обычаи древних и чтобы предложить: «Кто не хочет, пусть дальше не читает».

Разумеется, такие громоздкие центоны, как трагедия Госидия Геты, и такие изысканно сложные, как эпиталамий Авсония, могли появиться лишь в результате большого опыта предшествующих центонистов, накопленного по крайней мере в течение нескольких поколений. Но до нас этот материал не дошел. В нашем разборе техники вергилианских центонов рассмотрены лишь следующие сохранившиеся произведения:

1) «Брачный центон» Авсония, описанный выше;

2) двенадцать центонов из так называемой «Латинской антологии», составленной в начале VI века;

3) «Вергилианский центон по Ветхому и Новому Завету» поэтессы Фальтонии Пробы (начало V века).

Содержание и обстоятельства возникновения «Брачного центона» описаны выше.

Двенадцать центонов «Латинской антологии» дошли до нас следующим образом. В 524–534 годах в вандальской Африке был составлен большой сборник эпиграмм и небольших поэм, преимущественно поздней античности. В VII–VIII веках он был переписан в Европе; эта рукопись была открыта в XVII веке французским филологом Клавдием Салмазием (Клодом Сомэзом) и издана в XVIII веке Петром Бурманном; часто она называется «Салмазиевой антологией»⁴². Антология состояла из 23 книг (очень неравной величины); первые шесть с половиной книг не сохранились, рукопись начинается с середины VII книги. Именно эта книга и содержала вергилианские центоны: № 7. «О пекаре» (сохранился лишь конец), № 8. «Об игре в кости» (112 стихов), № 9. «Нарцисс» (16 ст.), № 10. «Суд Париса» (42 ст., конец поврежден), № 11. «Гипподамия» (162 ст.), № 12. «Геркулес и Антей» (16 ст.), № 13. «Прокна и Филомела» (24 ст.), № 14. «Европа» (34 ст.), № 15. «Алкестида» (162 ст.), № 16. «О церкви» (110 ст.), № 17. «Медея» (трагедия Госидия Геты, 461 ст.), № 18. «Эпиталамий Фриду» (68 ст.). «Суд Париса» и, по-видимому, «О церкви» принадлежат автору по имени Маворций (может быть, тождествен с тем грамматиком начала VI века Маворцием, который выпустил издание Горация). «Эпиталамий Фриду» принадлежит Луксорию⁴³, даровитому поэту вандальской Африки, широко представленному и в других книгах «Антологии». Остальные центоны безымянны. Большинство их, как видим, трактует мифологические сюжеты, меньшинство – нарочито немифологические («Об игре в кости», «О церкви»).

Центон Пробы, знатной римской дамы, связанной с двором императора Гонория⁴⁴, примыкает по содержанию к тем стихотворным пересказам Библии, которые были в моде у христианских поэтов V–VI веков («Пасхальная поэма» Седулия, «Духовная история» Авита, «Книга евангелий» Ювенка, «Деяния апостолов» Аратора и др.). В ее поэме 685 стихов, разделенных на 23 главы «Из Ветхого Завета» (в том числе «Обращение к господу», «О сотворении мира», «Об отделении света от тьмы», «О красотах рая», «Об искушении от змия», «Совращенная Ева совращает мужа», «Господь разгневан и мстит роду людскому», «Всемирный потоп и спасение Ноя», «Завет, данный людям после потопа»; дальнейших ветхозаветных событий Проба не касается) и 25 глав «Из Нового Завета» («Обращение к господу», «О рождестве Христовом», «Страх Ирода и желание убить младенца», «Дева с младенцем бежит в Египет», «Господь набирает себе учеников, наставляет их, за ними следует народ», «Наставляет учеников, говорит о грядущем суде» и т. д. до «Наставления Христа апостолам» и «Вознесения Христа на небо»).

4

Чтобы представить себе технику центона, лучше всего показать ее на примере. Мы дадим в подлиннике и в переводе два коротких отрывка (из антологического центона «О пекаре» и из христианского центона Пробы) и весь набор вергилианских контекстов, послуживших материалом для этих отрывков.

Цифры, проставленные на полях латинских строк, будут объяснены далее.

 
I) Anth. Lat. 7: CENTO DE PISTORE, v. 1–4:
 
 
Ipse manu patiens / immensa volumina versat, 3 + 3
Adtollique globos; / sonuerunt omnia plausu 3 + 3
Tunc Cererem corruptam undis / emittit ab alto 4 + 2
Septem ingens gyros, septem volumina traxit… 6
 
 
Ipse manu patiens mensaeque assuetus herili
Errabat silvis, rursusque ad limina nota
Ipse domum sera quamvis de nocte ferebat… (Aen. VII, 490)
 
 
Magnaninusque Anchisiades et pondus et ipse
Huc illuc viclorum immensa volumina versat… (Aen. V, 408)
 
 
…sed horrificis iuxta tonat Aetna ruinis…
Adtollilque globos flammarum et sidera lambit… (Aen. III, 574)
 
 
Intremuit malus, timuitque exterrita pennis
Ales, et ingenti sonuerunt omnia plausu… (Aen. V, 506)
 
 
Tunc Cererem corruplam undis Cerealiaque arma
Expediunt fessi rerum, frugesque receptas
Et torrere parent flammis et frangere saxo. (Aen. I, 177)
 
 
Haec ait et Maiae genitum demittit ab alto… (Aen. I, 297)
 
 
Dixerat haec, adytis cum lubricus anguis ab imis
Septem ingens gyros, septem volumina traxit
Amplexus placide tumulum lapsusque per aras… (Aen. V, 85)
 
 
ЦЕНТОН О ПЕКАРЕ
 
 
И терпеливой рукой / вращает огромные скатки,
Комья клубя; / все вокруг зазвучало от мощного плеска.
Дар Цереры, размокший в воде, / пускает он сверху,
Семь необъятных кругов в семи протащил оборотах…
 

Рутульский олень, которого убил Юл

 
И терпеливой рукой и пищей хозяйскою питан,
Он по лесам бродил и потом к знакомым порогам
Сам возвращался домой, хотя бы и позднею ночью…
 

Ремни для кулачного боя, предложенные Энтеллом

 
Анхисиад веледушный меж тем и вправо и влево
Тяжких наручных ремней вращает огромные скатки…
 

Эней проезжает мимо Сицилии

 
Тяжко грохочет вблизи обвалами страшными Этна…
Комья клубя огневые, и пламенем лижет созвездья…
 

Голубка, привязанная к мачте, – мишень для стрелков

 
Мачта заколебалась, испуганно дрогнула птица
Крыльями, все вокруг зазвучало от мощного плеска…
 

Приготовление еды на берегу после бури

 
Дар Цереры, размокший в воде, и орудья Цереры
Вынув, изнеможенные путники эти запасы
Приготовляются печь на огне и молоть жерновами…
 

Юпитер посылает Меркурия к Дидоне

 
Так он сказал, и Майина сына пускает он сверху…
 

Змей, выползающий к жертвоприношению Анхиса

 
Так он сказал, и вдруг скользкий змей из святилища глуби
Семь необъятных кругов в семи протащил оборотах,
В мирном объятии холм заключив, алтари покрывая….
 
 
II) Probae: CENTO CHRISTIANUS, v. 374–381
 
 
At mater / gemitu non frustra exterrita tanto, 2+4
Ipsa manu prae se portans, / turbante tumultu, 4+2
Infantem, fugiens / plena ad praesepia tendit. 3+3
Hic natum / angusti subter fastigia tecti 1+5
Nutribat teneris immulgens ubera labris 6
Haec tibi prima, puer, / fundent cunabula flores 3+3
Mixtaque ridenti / passim cum baccare tellus 3+3
Molli paulatim / colocasia fundet acantho… 3+3
 
 
At mater sonitum thalamo sub fluminis alti
Sensit… (Georg. IV, 333)
Et procul: O gemitu non frustra exterrita tanto,
Cyrene soror, ipse tibi, tua maxima cura,
Testis Aristaeus…. (stat lacrimans) (Georg. IV, 353)
 
 
Ipse sinu prae se portans, iuga longa petebat
Solorum nemorum; tela undique saeva premebant… (Aen. XI, 544)
 
 
Hic rem Romanam, magno turbante tumultu
Sistet, eques sternet Poenos Gallumque rebellem… (Aen. VI, 857)
 
 
Priverno antiqua Metabus cum excederet urbe,
Infantem, fugiens media inter proelia belli
Sustulit exilio comitem… (Camillam) (Aen. XI, 541)
 
 
Hinc laetis vituli vulgo moriuntur in herbis
Et dulces animas plena ad praesepia reddunt… (Georg. III, 495)
 
 
Quid natum totiens, crudelis tu quoque, falsis
Ludis imaginibus?.. (Aen. I, 407)
 
 
Dixit et angusti subter fastigia tecti
Ingentem Aenean duxit… (Aen. VIII, 366)
 
 
Hic natam in dumis interque horrentia lustra
Armentalis equae mammis et lacte ferino
Nutribat, teneris immulgens ubera labris… (Aen. XI, 572)
 
 
18. At tibi prima, puer, nullo munuscula cultu
19. Errantis hederas passim cum baccare tellus
20. Mixtaque ridenti / colocasia fundet acantho…
23. …Ipsa tibi blandos fundet cunabula flores…
28. …Molli paulatim flavescet campus arista
29. Incultisque rubens pendebit sentibus uva… (Ecl. IV, 18–23)
 
 
ПРОБА. БЕГСТВО МАРИИ В ЕГИПЕТ
 
 
Мать между тем, / не вотще таким встревожена стоном,
К груди прижавши дитя, / великой смятенное смутой,
В бегство младенца берет, / у наполненных ясель слагает;
Сыну она / под низким навесом убогого крова
К нежным подносит устам сосцы, обильные млеком.
Отрок, в подарок тебе / сама колыбель расцветится,
Перемешавши с веселым / повсюду с бáккаром почва
С нежным уже понемногу / аканфом взрастит колокасий…
 

Кирена слышит мольбу Аристея

 
Мать между тем, услыхав на дне своей спальни глубинной
Голоса звук…
 

Аретуса сообщает ей, чей это голос

 
Крикнула: «О, не вотще таким встревожена стоном,
Ты, Кирена – сестра! Это он, твоей жизни забота,
Скорбный стоит Аристей…
 

Метаб уносит в изгнание новорожденную Камиллу

 
К груди прижавши дитя, по горам и безлюдным дубравам
Шел он; теснили его отовсюду жестокие копья…
 

Видение в Аиде Марцелла, героя Пунической войны

 
Муж сей римское дело, великой смятенное смутой,
Конник, уставит, смирив мятежного галла и пунов…
 

Метаб с Камиллой

 
Оный Метаб, уходя из древнего града Приверна,
В бегство младенца берет, в разгаре битвенной брани
Спутника в горьком изгнанье…
 

Мор животных в Норике

 
Там умирают толпой телята меж трав благодатных
Или же душу свою у наполненных яслей теряют…
 

Эней – к являющейся к нему Венере

 
Сыну зачем столько раз предстаешь ты, жестокая, мнимо
В обликах лживых?..
 

Эвандр принимает Энея в пастушьем царстве

 
Так он сказал, и под низким навесом убогого крова
Рослому гостю дает он приют…
 

Метаб вскармливает Камиллу

 
Здесь среди страшных берлог дитя свое в дебрях звериным
Выменем выкормил он: от кобылы не знавшей упряжки,
К нежным подносит устам сосцы, обильные млеком…
 

Рождение божественного младенца при Поллионе

 
Отрок, в подарок тебе, никем не возделана вовсе,
Вьющийся плющ принесет повсюду с бáккаром почва,
Перемешавши с веселым / аканфом взрастит колокасий…
…Россыпью нежных цветов сама колыбель расцветится…
…С нежным уже понемногу поля зажелтеют посевом
И с невозделанных лоз повиснут алые гроздья…
 

Уже по этим примерам, сравнивая их, можно заметить характерные черты поэтики центона, с которым два автора справляются по-разному.

Во-первых, метрика: одни стихи приводятся целиком, другие (большинство) составлены из полустиший, разделенных обычной в гекзаметре серединной цезурой, третьи соединяют короткое начало стиха с длинным концом или наоборот. Все эти случаи были уже предусмотрены Авсонием в послании к Павлу.

Во-вторых, лексика: правила построения центона требовали, чтобы никаких изменений в отрывках исходного текста не допускалось; автор центона о пекаре следует этому правилу строго, Проба же позволяет себе заменить несколько слов в 3‐м, 6‐м и 8‐м фрагментах своего отрывка.

В-третьих, семантика: центон ценился тем выше, чем дальше друг от друга отстояли в подлиннике составляющие его отрывки и чем дальше они были по смыслу исходного контекста от нового контекста. Автор центона о пекаре соблюдает эти пожелания строго, Проба же все время пользуется материалом немногих вергилиевских пассажей (об Аристее в 1‐м и 2‐м отрывках, о Метабе и Камилле в 3‐м, 5‐м и 9‐м отрывках, а в 10‐м и следующих отрывках она фактически лишь перемешивает по-новому один и тот же вергилиевский текст).