VI

«Сильнее всего хочется думать о том, о чём думать не хочется сильнее всего», – не переставал думать Владимир Фёдорович.

«Тройка» дотарахтела от Управления Южной железной дороги до Павловской площади. Виноват, «Розы Люксембург». Он вышел, а трамвай потарахтел себе дальше. Владимир Фёдорович вынул из светло-коричневого деревянного портсигара «Казбек», закурил, не опасаясь, что Мария увидит и рассердится, и не торопясь пошёл домой – через Николаевскую площадь, по Сумской. Ах да, «Тевелева», как же я забыл, что они её тоже переименовали.

Впрочем, Мария сейчас и не заметила бы, даже если бы увидела, что он курит…

«Клара права, – думал он не о самом главном, стараясь о главном как-нибудь не думать. – Зачем называть улицы именами людей? Всё равно ведь рано или поздно придётся переименовывать. Вместо «Розы» назвали бы, что ли, Розовой. А «Люксембург» – это что такое? Почему не Лихтенштейн или Монако?»

Но главное-то было совсем не это.

И не то, что вроде бы совсем недавно он водил Клару в зоопарк, вон там, дальше, в Саду Шевченко, а сейчас она уже права…

Не это, конечно. Думать хотелось совсем о другом – о том, о чём думать совсем не хотелось.

Он для этого и вышел из Управления раньше – чтобы постараться не думать. Или придумать что-нибудь.

Хотя что же тут придумаешь?

Как отвлечь Марию, он ума приложить не мог.

В сотый раз промямлить какую-нибудь ерунду вроде того, что три года – это всего ничего? Три года назад Миши ещё не было. Владимиру Фёдоровичу было всего лишь 47, через три – будет уже 53. Их, этих по три, не так уж, если подумать, и много…

Остаётся только – постараться не думать, но о главном хочется думать именно потому, что думать о главном больше всего не хочется. Даже если палец поцарапаешь до крови – как назло будешь браться им за что попало, сколько ни старайся уберечься.

Хотя и это ведь сейчас не главное…

Главное – как отвлечь Марию? Самому тоже нужно как-нибудь отвлечься, – но разве это не одно и то же?

Он с Кларой не успел нагуляться – думал, нагуляется с Мишей. А Мише-то – всего лишь полтора не года даже, а годика, ну, чуть больше, но всё равно, пока только годика.

Вечером, укладывая Мишу спать, Мария или Клара ложатся рядом с ним и тихонько поют его и свою любимую колыбельную песню:

Спят медведи и слоны,
Дяди спят и тёти.

Самуил пожимает плечами: «Зачем баловать парня? Захочет – сам заснёт». А они поют себе и поют:

Все давно спать должны,
Но не работе.

Миша старается не заснуть, открыть глаза пошире, но они у него хочешь не хочешь закрываются, и он засыпает.

Его или свою? Это пока одно и то же…

«Интересно, что бы они пели, если бы «Цирка» не было?» – улыбнулся Владимир Фёдорович, закуривая новую папиросу. – «Какие ещё есть убаюкивающие песни? Может, других и нет вовсе?… Цирк да и только».

Другие песни сейчас в голову не приходили. Вообще ничего не приходило, никаких нормальных слов, кроме всяких «Верхняя Касриловка», «Верхнедуриловка» и тому подобного. Всех этих «верхних» было пруд пруди, а вот как помочь Марии пережить три года, а главное – ближайшие три дня, он не знал. Думал, думал, и всё равно ничего не получалось.

Всё, что мог, Владимир Фёдорович делал. Но что он мог?

Особенно если они решат остаться там на дольше?

VII

Самуил и Владимир Фёдорович трудились в их и без того большой комнате, которой теперь, к сожалению, предстояло увеличиться. Мария Исааковна с Кларой были на кухне.

– Были сборы недолги,
От Кубани до Волги
Мы коней собирали в поход, —

пропел Самуил, заканчивая перевязывать очередную пачку книг. Самые тяжёлые из них – справочник лечащего врача и речи выдающихся русских адвокатов. Владимир Фёдорович тем временем паковал Мишины вещи, их получилось больше всего.

– Ваша верхняя Кацапетовка подождёт, никуда не денется, – уверенно сказал Владимир Фёдорович. – Спешить некуда, главное – ничего не забыть. Всё-таки не в нижнее какое-нибудь собираетесь, а в верхнее. Статус обязывает.

– Согласен, Владимир Фёдорович, дорогой. Моя мама говорит: всё должно быть как следует быть.

– Как они поживают? Балашовка на месте?

– Спасибо, всё в порядке. В Балашовке у меня сомнений нет ни малейших. Папа работает на велозаводе маляром, Ида – на мыловаренной фабрике, мама дома. Майя уже в пятом классе.

– Не переживают, что надолго уезжаете?

Самуил не сразу ответил – возможно, потому, что принялся за новую пачку, с детскими книжками:

– Думаю, переживают…

И добавил весело:

– Три года – это не так уж много, уверяю вас. Как-нибудь и в отпуск в Харьков постараемся выбраться.

«Примерно столько, сколько в эвакуации, – молча возразил Владимир Фёдорович. – Три года назад ещё и Миши не было…»

– Может, собаку имеет смысл завести? – спросил он, чтобы не возражать вслух. – Деревня есть деревня, ну её к аллаху. Хоть и верхняя. Вам бы собака в вашем хозяйстве не помешала. А то вся надежда – на вашу Надю, как я понимаю.

Самуил воскликнул брезгливо:

– Собака в доме?

И тут же добавил:

– Да хоть и во дворе. Я сам буду служить, только бы не воняло псиной.

Миша оторвался от игры и со вкусом повторил новое слово несколько раз, делая ударение на «с»:

– Псиной! Псиной! Псиной! Псиной!

«Какие вы, Антоша, слова произносите!» – наверняка сказала бы Клара, но она и Мария Исааковна были на коммунальной кухне.

VIII

На майские праздники Миша здорово напугал маму и даже Владимира Фёдоровича, которого вообще-то никогда не пугал – чем он мог напугать Владимира Фёдоровича? Клара пришла, кажется, из библиотеки, Мария Исааковна встретила её более обеспокоенной, чем обычно.

– Клара, ребёнок что-то просит, я ничего не понимаю.

– Мама, – удивилась Клара, – Митуся уже хорошо говорит. Как можно его не понять?

– Ну, так сама спроси у него. Бедный ребёнок, даже я уже выбилась из сил, а ему каково?

Клара взяла Мишу на руки.

– Митулик, чего ты хочешь? Скажи маме, не держи в тайне.

Миша был зарёван и изнурён.

– Абликоти тутоние… – заикаясь, произнёс он и снова заплакал.

– Чему вы его с Самуилом научили? – улыбнулся Владимир Фёдорович. – Таких слов не бывает.

– Петкевич! – перебила его Мария Исааковна. – Ну вот чему ты улыбаешься?

Владимир Фёдорович пожал плечами:

– Так что ж, мне тоже плакать? Давай заплачем хором, Мишутка.

Клара встревожилась.