«Я не поэтому не могу показать тебе письмо, господин, – виновато, но твёрдо ответил Варнава, – а потому, что оно должно лежать у меня в сумке, а если её пока нет, то за пазухой, скрытое от всех, кроме того, кому оно адресовано, ибо теперь меня сделали настоящим посыльным. И я не могу сам прочитать его, я никогда не читал послания, которые передаю. Прости, господин, но даже, если это письмо адресовано тебе – а мы этого сами понять не сможем, ибо и я тебе показать письмо не могу, и сам его прочитать тоже не имею права – то, всё равно, я должен выполнить не твою просьбу, а поручение господина Харраса, именно для этого он и подозвал меня сегодня».

Как мало надо, оказывается, чтобы Варнава от него отступился, подумал К.; стоило Замку лишь чуть поманить его пальцем, как Варнава сразу его предал! И не только он, видно, что и Ольга крепко держит его сторону. И теперь на стороне К. снова нет союзников, кроме, разве что Амалии, да и то она скорее всего безразлична к нему, хотя и не враждебна.

«Но ты ведь не настоящий посыльный, Варнава, – сказал раздосадованный К., – и значок этот тебе дали временно, чтобы ты мог быстрее доставить письмо, а ты уже распушил перья, да к тому же, всё равно, на сегодня опоздал. Придётся тебе отвечать за это перед господином старшим посыльным, а посчитает ли он уважительной причиной то, что тебе надо было тачать обувь для Брунсвика, вместо того, чтобы поторопиться с письмом? Все вы, гонцы, только носитесь по миру, да передаете друг другу бессмысленные вести, потому что давно уже перепутали своих адресатов».

«Но я не занимался сегодня обувью, – непонимающе сказал Варнава, закрывая значок ладонью, как будто К. мог сорвать его одним лишь взглядом, – я сразу отправился в Замок, здесь не моя вина, что письмо мне отдали слишком поздно».

Он сказал это таким расстроенным голосом, что К. стало невольно его жаль. «Ладно, не обращай внимания на мои злые слова, – сказал К., – думаю, что тебя не лишат только что обретённой должности посыльного за то, что ты задержал письмо всего на одну ночь. Ты и так задерживал письма неделями, как мне рассказывала твоя сестра, да и мои сообщения Кламму тоже доставлять не торопился. Поэтому тебе беспокоится нечего, стены Замка от твоих заминок на землю не рухнут. Но мне за другое обидно, Варнава, – продолжил К., – Ольга говорила, что мы здесь все друзья, что я очень важен для вашей семьи, да и я сам со своей стороны делал всё возможное, чтобы помочь вам, хотя бы советом, если не получалось делом. И вот на мою открытость и доверие к вам, вы сейчас отвечаете враждебностью и холодным отказом в моей небольшой, я бы даже сказал, пустяковой просьбе. А ведь я уже видел в тебе Варнава, своего друга».

Видно было, что слова К. сильно подействовали на Варнаву, и тот весь задрожал с головы до пят.

«Жаль, что наша дружба разрушается, не успев окрепнуть, и что для этого не надо, выходит, никаких серьёзных причин, всё решает ваш небольшой испуг перед Замком, перемена настроения, словом, любой пустяк, но, – продолжил К., – ведь и исправить всё может такой же пустяк, одно лишь движение может всё привести в порядок. Помоги мне, Варнава, ты сам должен понимать, что всё это козни Шварцера, это он ввёл господина старшего посыльного в заблуждение с этим письмом, а на самом деле, он не должен был вообще его трогать, а если уж тронул, то отдать не господину Харрасу, а мне, и коли уж отдал курьеру, то доставить послание должны были мне, а не в канцелярию Замка».

«Это не испуг, К., а серьёзное наше опасение, – вдруг вмешалась Ольга, и встав позади Варнавы, приобняла его руками так, чтобы тот, поддавшись дружеским речам К., не вынул невзначай письмо из-за пазухи, – а что, если господин старший посыльный потребует потом у моего брата точного отчёта о всех его действиях? Это ведь первое ответственное поручение у Варнавы, и вполне, может быть, что завтра господин Харрас вознамерится точно проверить, как строго Варнава выполнял все его указания, будет обсуждать с ним каждую подробность выполненной им работы, и вдруг узнает – не будет же Варнава ему врать – что ты, К., видел и даже читал это письмо! Тогда мы совсем пропали, К., потому что, если человека не взяли на службу в Замок, то это не такая большая беда, но если человека прогнали со службы в Замке, да ещё после двух лет безупречной работы, то это уже полная катастрофа, и боюсь наша семья её не переживёт. Для тебя здесь просто всё внове, и ты пока не замечаешь опасностей, которые тебя окружают».

Теперь у Варнавы, оказывается, и служба беспорочная, подумалось К., видно, письма, которые он складывал под сапожным верстаком вместо того, чтобы отнести их по адресу, на качество его службы никак не влияли, зато сейчас из-за того, что К. посмотрит на своё же письмо издалека, всё рухнет.

«Ольга, ну, нельзя же так бояться Замка, – сказал К, – я здесь, человек, конечно, новый, соглашусь, но как раз такому человеку и виднее всё со стороны. Все ваши беды начались именно из-за страха, который вы так и не смогли преодолеть, а только всё пытались исправить окольными путями. Да ты мне и сама рассказывала, что если бы после того, что случилось с Амалией, вы просто бы вышли к соседям и объявили, что всё уже в порядке, что дело улажено, что это было просто недоразумение, тогда бы вас приняли обратно в общину с распростёртыми объятиями. Но вы сидели дома и боялись каждого шороха, и ты сама знаешь к чему это привело. Так и здесь из-за страха, ради какого-то выдуманного отчёта для господина старшего посыльного, ты готова разорвать наши добрые отношения и нашу дружбу. Да ещё подбиваешь на это Варнаву, хотя у него, я думаю, на этот счёт может быть свое мнение».

Ольга в ответ промолчала, но казалось, приняла какое-то решение. Она что-то прошептала на ухо брату и повлекла его за собой из кухни, Варнава послушно последовал вслед за ней как ягнёнок ведомый на заклание своей хозяйкой; на пороге она обернулась к К. и на секунду приложила палец к губам многозначительным, но ничего не значащим для К. жестом.

К. остался один и расстроенно положил голову на руки. Он словно очутился в вязкой тине, где каждое движение требовало титанических усилий. Чего может быть проще, узнать что за письмо хранит за пазухой Варнава, и вот, на тебе – перед его простой дружеской просьбой воздвигаются крепостные стены, наверное, не ниже, чем в Замке, и наглухо запираются ворота – теперь и железный таран их не пробьёт, а К. давно уже не железный, он чувствует, что слабеет в Деревне с каждым прожитым днём. И что ему делать дальше, если его сбивают с ног даже такие маленькие невозможности, и что тогда случится, когда он встретит большие?

Его тягостные размышления прервала вернувшаяся одна Ольга. Она поспешила подсесть поближе к К. и негромко, но настойчиво заговорила. Она извинилась за вынужденную отлучку, за неприятную ситуацию с письмом, в которой они все невольно оказались, и попросила К. не расстраиваться.

«Трудно не расстроиться, когда твои друзья, у которых ты ищешь помощи, отказывают тебе в ней, – сказал К., – и что толку с извинений, если они ни к чему не ведут. Вы просто вежливо затворяете двери вместо того, чтобы громко хлопнуть ими перед моим носом».

«К., поверь, ради тебя я готова на многое, – сказала Ольга, снова беря его за руку, и заглядывая в глаза, – но есть вещи, которые сильнее нас и с которыми нам не справиться, хоть и выглядят они сначала, как будто бы незначительными, например, как тот же отказ показать тебе чужое, – при этих словах К. встрепенулся, и Ольга поправилась, – ну, хорошо, пусть даже твоё письмо. Но дело в том, что попав в руки господина Харраса оно сменило адресата и стало для тебя чужим. И теперь только Замок сможет решить его дальнейшую судьбу».

«И что ты предлагаешь? – грустно усмехнулся К., – написать прошение от меня и передать его с Варнавой в Замок, как я впрочем и собирался, когда ещё не знал, что нужное мне письмо находится совсем рядом в руках человека, называющего меня своим другом?» Здесь К. несколько солгал, Варнава никогда об этом ему не говорил, но ведь столько доброты и дружеского участия светилось всегда в его глазах, когда он гладил К. по плечу и послушно кивал, получая от К., поручения, которые, впрочем, не особо торопился выполнять.

Ольга задумалась ненадолго, закусив нижнюю губу. «Это хорошая мысль, – медленно произнесла она, покачивая головой из стороны в сторону, словно укладывая там внутри слова К., на нужное место, – тогда мой брат перестанет мучиться сомнениями, и хоть на эту ночь сможет успокоиться. Ты не представляешь, К., какой он впечатлительный и ранимый, как он сейчас взволнован, но изо всех сил пытается владеть собой, ведь посыльным из Замка нельзя показывать свои чувства. Я боюсь, что он не сомкнёт глаз до утра, а это не входит и в мои планы».

«А что ты задумала?» – спросил К. и почувствовал, как сжались её пальцы у него на руке.

«Я хочу тебе помочь, К., потому что ты много для меня значишь, – серьёзно ответила Ольга, глядя прямо ему в глаза, – но хочу помочь так, чтобы Варнава ничего об этом не узнал. Я прослежу, куда он положит твоё письмо – видишь, я называю его твоим – перед тем как лечь спать; вряд ли он положит его к себе под голову, всё-таки, здесь его дом, здесь он чувствует себя спокойно. И ночью ты сможешь его достать, место я покажу, чтобы ты мог быстро его прочесть и сразу вернуть обратно. Тебе же не нужно само письмо, я надеюсь, а только его содержание?»

К. благодарно улыбнулся Ольге: «Это хороший план, жаль только, что приходится всё добывать окольными путями».

«По-другому никак невозможно, К., ты должен это понять, – твёрдо сказала Ольга. – По крайней мере, я сама не имею прямого отношения к Замку, и могу принять риск нарушения предписаний на себя, хотя, может быть, и мне это будет чем-то грозить в будущем. Но мой брат – это совсем другое дело. Вопрос даже не в том, что его нарушение – что, он, допустим, даст тебе посмотреть на это письмо – всплывёт во время отчета Варнавы о выполненном поручении господину старшему посыльному, вовсе нет. Мой брат спокойно мог бы скрыть этот факт, не бледнея, как провинившийся школьник перед учителем, в конце-концов, он уже взрослый, а взрослые вполне умеют лгать. Всё дело в самом Варнаве, в его отношении к своей службе. Все эти два года ему, да, по правде и мне, казалось, что он только в лучшем случае проходит испытательный срок, который всё никак не кончается, и более того, может не кончится никогда, и моему брату до конца своей жизни придётся вести такое призрачное полу-существование. И теперь вдруг на него обрушивается такая невероятная удача – всего через два года работы он становится настоящим посыльным! И если раньше он позволял себе мелкие небрежения службой: задерживал доставку корреспонденции, бросал письма под свой сапожный верстак, (где я их могла легко обнаружить и прочитать), не являлся в Замок неделями, то теперь всё изменилось; как официально принятый на службу, он теперь стремится до мельчайшей чёрточки соответствовать облику настоящего служащего Замка, и любое его вольное или невольное нарушение служебных предписаний просто подорвёт сами основы его существования и самоуважения. Он, конечно, мог бы только выполнять внешние обязанности, а внутренние – которые не видит начальство – не выполнять, но каждая такая невыполненная внутренняя обязанность, как, например, оберегать письма от прочтения, превратится в несчастье, и оно уже потом не покинет Варнаву. Поэтому, если ты, всё-таки, заставишь его каким-то образом показать тебе письмо, которое он обязался доставить другому адресату, то это, как ни парадоксально, может привести его к тому, что он сам бросит службу, не в силах вынести своей вины перед Замком. Или в лучшем случае, он лично сознается в этом перед господином Харрасом, и тот, конечно, может быть, и не будет выгонять его со службы за такой проступок, а ограничится более мягким наказанием, но, что это будет за наказание, мы предвидеть не можем, пока нам это неизвестно, а я не могу рисковать своим братом. Но, с другой стороны, и ты, К., для нас очень важен, поэтому я готова рискнуть сама, чтобы одновременно ублаготворить тебя и не повредить Варнаве. Потому что только благодаря тебе, я бы даже сказала, дважды благодаря тебе, мы обрели новую надежду, ибо, если бы не твой приезд в Деревню и не это письмо, которое ты так жаждешь заполучить, господин Харрас, может быть, никогда и не подозвал бы к себе Варнаву.

«Прямо весь свет сошёлся клином на этом старшем посыльном», – раздражённо пробормотал К.

«А, как же? – воскликнула Ольга, будто удивлённая его непроходимой тупостью, – ведь мой брат, наконец, смог отыскать своего начальника, а это, всё равно, что снова обрести своего отца. Ты бы мог возразить, что его начальник Кламм, но, на самом деле, это не так, от господина Кламма Варнава только получает разные поручения. С таким же успехом можно было бы и тебя назвать начальником над моим братом, ведь ты тоже отправляешь с Варнавой письма и получаешь их. То есть, в каком-то смысле, конечно, вы оба стоите над моим братом на служебной лестнице – Кламм совсем в вышине, где его даже не видно невооружённым глазом, а ты, я полагаю, почти рядом с Варнавой – но вы находитесь, хотя и выше, но как бы несколько в стороне, (да и как может быть у работника одновременно два начальника?), а вот настоящего, истинного начальника у Варнавы не было до сих пор.

«И какие преимущества это ему дает? – спросил с удивлением К., – если ему теперь придётся отчитываться за всю свою выполненную работу, тогда как раньше, по-видимому, он был никому особо и не нужен на своей службе».

«Ну, как же, К.? – в свою очередь удивилась Ольга, – если есть начальник, то к нему можно всегда обратиться по любому служебному или личному вопросу, например повыспросить, когда Варнава сможет получить ливрею посыльного или форменную сумку для писем. Начальник – это же основа существования любой организации, без него служащие разбредутся кто куда, а без задач, что он перед ними ставит, они просто не будут знать, чем заняться и погрязнут в безделье, или хуже того, займутся не тем, чем надо. Да и когда есть начальник, всегда каким-то образом возникает жалованье для служащего, именно начальник определяет сумму и срок его получения, а ведь Варнава до этого за два года службы не получил ни единой монетки за свою работу. И вообще, я думаю, что это огромная удача для Варнавы, встать кирпичиком в стене этой огромной и почти бесконечной организации, там где давление на него, конечно, будет велико, но ведь рядом будут его сослуживцы, другие посыльные, а сверху их накроет собой господин начальник; и так они без большого напряжения выдержат этот огромный вес, который бы в одиночку раздавил любого из них».

«Не хотел бы я, чтобы сверху меня накрыл господин Харрас, – с иронией заметил К., – если верно то, что ты про него рассказывала. Хорошо, я соглашусь с тобой, Ольга, хотя всё, что ты мне говоришь, не кажется для меня убедительным, но ради тебя и Варнавы я готов принять твое предложение. С другой стороны, я так понимаю, что мне придётся ночевать в вашем доме, чтобы быть рядом, когда ты доберешься до письма. Но твой брат не глупый, как мне кажется, человек, он может что-нибудь заподозрить, если я останусь здесь до утра. Или даже, может быть, и не заподозрит, но будет сильно тревожиться из-за чувства вины передо мной и до утра не уснёт».

«Это всё я уже обдумала, – ответила спокойно Ольга и похлопала его ладонью по руке, – как я уже тебе говорила, мы собирались немного отпраздновать успех Варнавы вместе с тобой. Поэтому ты просто выпьешь побольше вина, – и она указала на ту самую оплетённую бутыль стоявшую на столе, – и скажешься сильно пьяным. Тогда я уложу тебя спать здесь на печи, и мой брат ничего не заподозрит, не пойдешь же ты, в самом деле, ночевать в таком виде в школу; твоя ночёвка здесь будет тогда вполне объяснимой. А чтобы он не тревожился, как ты говоришь, то просто скажи ему, когда он сюда вернётся, что ты изменил свои намерения и хочешь теперь получить своё письмо официальным путём через прошение в канцелярию. Варнава, я думаю, даже обрадуется, потому что ему тогда представится возможность выполнить ещё и твоё поручение».

К. был удивлён про себя, насколько быстро Ольга сочинила свой план, заподозрив даже, что это часть какой-то заранее продуманной ею стратегии, но ему, всё равно, уже не оставалось ничего другого, как ещё раз согласиться, поскольку других вариантов у него не было.