Я загружаю чемодан Яси в багажник и, захлопнув его, достаю телефон.
Пробую еще раз дозвониться до бывшей, но зараза не берет трубку. И мне не нравится предчувствие, которое распространяется по венам как лесной пожар. Риэлтор до нее сегодня тоже не смог дозвониться.
Дернув челюстью, убираю смартфон и сажусь за руль, бросая беглый взгляд на сидящую рядом Ярославу.
Мне требуются жалкие секунды, чтобы мозг полностью переключился на Ясю и ее недавнее признание, которое до сих пор горит на моей коже.
Мысли роятся вокруг одного слова.
Твоя.
У меня есть дочь.
И я даже не могу понять, что больше скручивает мои нервы: то, что Ярослава вычеркнула меня из своей жизни, зная, что я отец ее ребенка, то, что она не нуждалась во мне в самый сложный период, или то, что я жалею о потерянном времени.
Но я не позволяю себе сказать об этом вслух.
Потому что сейчас, немного осознаннее приняв отцовство, я все же закипаю.
Нет, блядь. Я чертовски злюсь.
Несмотря на то, какой уязвимой она была в момент своего признания, шок сменился чем-то другим, почти неконтролируемым и зудящим под кожей из-за долбаной мысли, которая долбится в голове: сколько времени Яся молчала.
От понимания, что все могло сложиться иначе, я какого-то черта злюсь сильнее.
Когда она планировала рассказать мне? И планировала ли вообще? Судя по всему, положение матери-одиночки все это время ее устраивало. Хотя, кто сказал, что она одна? Этот вопрос так и остается невыясненным.
Повожу плечами, пытаясь избавиться от этих размышлений.
Перевожу взгляд на молчаливую Ясю. Она смотрит в окно, мягкие черты лица сейчас выглядят острыми, хрупкие руки мертвой хваткой сжимают телефон, а поза искрит напряжением, но я и не ожидаю от нее особого расположения ко мне, потому что, уверен, она вся там, рядом с дочерью. И у меня нет никакой уверенности в том, что Ярослава захочет впустить меня в свою новую жизнь.
От этой мысли в груди все сжимается, и мне хочется избавиться от терзающего дискомфорта, вырвать с корнем и забить зияющую дыру кулаком.
Возможно, она не привыкла быть открытой со мной, но теперь, когда мы продвинулись на один шаг вперед, я не намерен отступать. И дам ей время все еще раз обдумать. После того как она познакомит меня с моей дочерью.
Возможно, я еще не в состоянии полностью осознать, что у Ярославы есть от меня ребенок, но потребность отвезти Ясю лично, достаточно велика, чтобы я сделал свои личные выводы.
Ты смог полюбить сына?
Теперь я начинаю понимать, какие тараканы водят хороводы в ее красивой головке.
– Выезд из города в другой стороне, – произносит она, мягко указывая на неверный маршрут.
– Нужно заехать домой. Это не займет много времени. Посидишь в машине, я туда и обратно.
Проверить свою сумасшедшую бывшую. Но этого я, разумеется, не говорю.
Повисает пауза, я поворачиваю голову и вижу, как Яся поджимает губы, будто хочет поспорить, но почему-то молчит.
Я снова сосредотачиваюсь на дороге, доезжаю до дома за двадцать минут. Открываю дверь, но, прежде чем выйти, обращаюсь к Ясе:
– Давай, пожалуйста, только без бегства.
Она сглатывает, и ее горло мягко двигается, после чего, не глядя на меня, она шепчет:
– Не будет никакого бегства. Я подожду тебя.
Я не должен верить ее словам, но какого-то черта верю, и услышанное почему-то действует успокаивающе на мои разгоряченные нервы.
Кивнув, выхожу из машины и направляюсь в квартиру, по пути, в лифте, размышляя над тем, что делать с Юлей.
Потому что сегодня я уеду и не знаю, когда вернусь. На расстоянии решать ее проблемы будет сложнее. Блядь, они и сейчас-то не особо решаются.
Я толкаю дверь и захожу домой.
Сбрасываю оксфорды и не успеваю сделать и шага, как в коридоре возникает Литвинова.
– Привет, – оживленно начинает она, – я тут ужин приготовила, надеюсь, ты не против, что я на кухне похозяйничала?
Не могу разделить ее энтузиазма. Скидываю пиджак и, проходя мимо нее, бросаю:
– Риэлтор звонил?
– А это был риэлтор? – включает дуру. – Ну там какой-то номер названивал. Но я не отвечала. Я просто не беру с незнакомых номеров трубку…
– Мой номер тебе тоже не знаком?
Останавливаюсь в гостиной, упирая руки в бока и запрокидывая голову.
– Прости, на беззвучном стоял. Не слышала, видимо.
Я сдавливаю пальцами переносицу. Качаю головой. Знал же, что пожалею.
– Ясно, – сухо выдыхаю и собираюсь войти в комнату. – В общем, у меня поменялись планы и я должен уехать…
– Демид, сыночка! – доносится возглас мамы из кухни, останавливая меня на полушаге. – А почему ты скрывал от меня такую замечательную новость?
Медленно поворачиваюсь и встречаюсь глазами с матерью, которая держит на руках Марка.
– Как можно было скрывать от бабушки такого золотого мальчонку?! Дя? Дя, мой хороший? – сюсюкает она с ребенком, а я перевожу внимание на Юлю, жалея, что одним взглядом нельзя придушить. – Так завтра же! Завтра же соберемся все вместе! Надо познакомить внучат моих славненьких, да и Юлечка должна увидеться с Лейлочкой, уверена, они найдут общий язык!
– Галина Петровна, ну я же вам говорила, что у нас с Демидом пока все непросто…
– Что еще ты наговорила? – жестко перебиваю ее, впервые чувствуя себя в своей же квартире посторонним.
С того момента как Демид вышел из машины, я полностью погружена в беспокойные мысли. Они кусают меня изнутри. Терзают, превращая в один сплошной оголенный нерв.
Устало качаю головой и прижимаю ладонь ко лбу. Смотрю в никуда. И сил побороть поглотившее меня состояние нет.
Моя жизнь опять похожа на трехмерный кошмар, из которого, как я наивно полагала, мы вроде бы выбрались.
Кошмар, где я каждый день боролась за жизнь дочери.
Каждый гребаный день. До истощения и изнеможения. До рвоты от больничного запаха, того самого, который пропитан смертью…
Пальцы сами собой тянутся к шее, нащупывают кулон, и я сжимаю его, как делаю постоянно, когда нахожусь на грани.
О проекте
О подписке