Каждое лето семья Маклин проводит две недели в родительском доме Луизы на побережье штата Мэн в небольшом поселении Совий Клюв. Луиза ни разу не видела здесь ни одной совы, хотя приезжала сюда с самого младенчества. Даже раньше – с момента зачатия. А ей скоро сорок. Местная легенда гласит, что это моряки восемнадцатого века увидели очертания совиного клюва в уступах прибрежного мыса, так что, возможно, совы здесь и не водятся. Но Луиза все равно их высматривала. А теперь их высматривают ее дети, двенадцати, десяти и семи лет, – Мэтти, Эбигейл и Клэр.
Дом называется Смотровая башня. И верно: из окон столовой как на ладони видны все проходящие суда, шхуны из Кэмдена, яхты с карибскими флагами, прогулочные катера из Рокленда или Рокпорта или еще дальше – из Брансуика, с Дир-Айла, из Стонингтона. А с яхт, шхун и катеров наверняка виден дом.
Этим летом Луиза приехала на два с половиной месяца. Стивен, ее муж, приедет на одну неделю. Или на какие-нибудь выходные. Или – по обоюдному согласию – не приедет вовсе. Ничего страшного. Наверное.
Ехать из Бруклина не ближний свет, в городе пробки, в конце пути – снова пробки, Вискассет и Бат переполнены туристами. Выезжали в шесть утра, но Луиза была на ногах в полпятого, собиралась, нервничала, строила всех, заливала в себя кофе. Она и без того устала, а при мысли, что нужно еще доставать детские чемоданы, поднимать их по лестнице и распаковывать, она чувствует, что силы ее окончательно покидают. Обнявшись с матерью, Энни, Луиза идет прямо в дальнюю часть дома, в столовую, из огромных панорамных окон которой видна гавань. По ту сторону расположился городок Рокленд и курорт «Самосет», где почти сорок шесть лет назад поженились родители Луизы. Сами Луиза и Стивен поженились здесь, во дворе, в большом белом шатре в ветреный майский день под ярким, высоким небом. На душе светлеет, она берет телефон и набирает Стивену: Добрались без приключений. Пальцы на мгновение замирают над экраном. Она добавляет: Скучаю.
В гавани она видит две рыбацкие лодки и паромы до Виналхэвена и Норт-Хэвена. Раздвижная дверь на задней веранде открыта, и запах океана наполняет Луизу бодростью. Большую часть года она живет в Бруклине. Но дом, он – здесь.
Дети сразу же мчатся к воде, а с ними и Отис, золотистый ретривер. Пес едва не лопается от восторга. Дети! Целых трое! Трое шумных детей – после долгой зимы в тишине маленького портлендского домика на крошечном клочке земли. Дети бегут по просторной лужайке к шаткой деревянной калитке, скачут по плоским валунам туда, где разбиваются волны. Луиза смотрит, как на облепленных водорослями камнях они замедляют шаг и останавливаются у самой кромки ледяной воды.
В Бруклине единственный водоем поблизости – это озерцо Проспект-парка. Лучше, чем ничего. Но с Совьим Клювом не идет ни в какое сравнение, здесь гавань выходит в Атлантику, нескончаемую Атлантику, неприветливую, но и гостеприимную, загадочную, но такую знакомую. Луиза любит этот дом, любит каждую мелочь – каждый коврик, подушку, плед и столик. Запах сырости, старую настольную игру и лоскутное покрывало. Скрипучую седьмую ступеньку и маленькую, всеми забытую ванную комнату с душем странной формы, куда никто никогда не ходит, где можно прятать свои секреты, слезы и дорогой шампунь, который дети изведут, как только увидят. Луиза любит отпечатки ладошек в комнатке с умывальником рядом с кухней – под каждым имя и дата, когда он был поставлен. Здесь есть и ее ладонь – в то лето ей было пять. Она любила этот дом, когда была младше, чем ее дети, и когда была в их возрасте, и когда стала взрослой. Видеть, что дети чувствуют то же, что и она… О большем и мечтать нельзя.
– Они уже как дома, – говорит Энни, появляясь за спиной Луизы и кладя руку ей на плечо. – Прямо сердце радуется. Словами не передать, как я счастлива, что вы на все лето. Дай-ка взгляну на тебя. Ты похудела? Будто похудела.
– Да ну тебя, – смеется Луиза, похлопывая себя по животу, почти незаметному со стороны. – Я набрала три фунта с того лета!
– Значит, организм требовал.
Луиза фыркает. И разглядывает мать.
– А вот кто похудел, так это ты. Ты вообще ешь?
– Как лошадь.
– Ну да. А спишь хорошо?
Энни отводит взгляд:
– Неплохо в целом. Иногда неплохо.
– Как у папы дела?
Вопрос повисает в воздухе, пока Энни собирается с духом.
– Так же, – произносит она.
Голос бодрый, но круги под глазами будто сделались темнее.
– День лучше, день хуже. Ну, сама знаешь… Такое счастье, что нам прислали Барбару. Она с ним хорошо управляется.
Почти два года назад у отца Луизы, Мартина, бывшего председателя Федерального окружного суда штата Мэн, диагностировали болезнь Альцгеймера. Для Луизы он – «папа», для Энни – «Мартин» или «любимый», а для всех остальных – «ваша честь». Бывают дни, когда Мартин узнает Энни, и дни, когда он выговаривает ей за какое-нибудь воображаемое правонарушение; бывают дни, когда он спокойно сидит за своим столом, среди книг и бумаг, и взгляд его ясен, и дни, когда он не может найти выход из туалета. Две недели назад полиция Рокленда обнаружила его на Норт-Шор-драйв в одном дождевике и тапочках. Энни просто отошла переодеться, а он улизнул. Вот умора-то. Жаль, не смешно. Совсем не смешно.
– Можно его увидеть? – спрашивает Луиза.
Спрашивает, но не знает, хочет ли услышать ответ. Она не представляет, что ей делать, не понимает, что чувствует. В Бруклине, в круговороте собственной жизни, среди каждодневных хлопот и задач, легко делать вид, что ничего не произошло, и помнить Мартина Фицджеральда прежним – проницательным и остроумным, с теплотой и мудростью в голубых глазах, – а теперь изо дня в день, из часа в час перед ней будет живое свидетельство разрушительного действия болезни. Прятаться некуда. От этой мысли у нее покалывает в ладонях.
На лице Энни мелькает грусть. Или беспокойство. Или и то и другое.
– Лучше не сейчас. Он отдыхает. После обеда и ранним вечером труднее всего. Так всегда с Альцгеймером. Перепады настроения… – Она осекается, трет виски. – К ужину будет лучше, тогда и увидитесь. Придут Миллеры. Извини, ваш первый вечер дома, а тут еще гости… Я приглашала их и не знала, что вы приедете сегодня. А отменять как-то нехорошо.
– Конечно, нехорошо, – говорит Луиза, жалея, что Энни не отменила ужин.
Они уехали на неделю раньше, чем планировалось. Эбигейл и Клэр не возражали, только Мэтти весь изворчался – наверное, впервые за все время он предпочел бы остаться в Бруклине. Настоящий кошмар, когда ты почти подросток, – пропустить что-нибудь интересное. У Луизы в его возрасте вся жизнь была сосредоточена здесь: друзья, мальчики (тот же Марк Хардинг в шестнадцать лет), ее не тянуло в другие места.
– Полин готовит треску, – сообщает Энни.
Фицджеральды уже который год нанимают Полин на лето. У Полин есть дочь, Николь, – ровесница Луизы – и еще два сына. Первого она родила очень рано, когда сама была подростком, и дочку, видимо, тоже, так что Полин намного моложе Энни. Давным-давно, в одно лето, когда Луизе и Николь было по шестнадцать, они крепко, но недолго дружили.
– Наверное, я бы и сама справилась, – говорит Энни. – К чему это излишество?
Луиза настораживается. У родителей проблемы с деньгами? Нет, непохоже. Видимо, в Энни говорит типичная для Новой Англии бережливость – когда живешь на прибрежной земле стоимостью более миллиона, но все равно качаешь головой при виде счетов за электричество, а в «Ханнафорде» набираешь бананы по скидке.
– Мам. Не отказывайся от Полин, если тебе с ней легче. Ты должна заботиться о себе. Усталой ты папе не поможешь. Из пустой чашки не нальешь, как говорится.
Мудрость, почерпнутая однажды у фитнес-инструктора в «Соулсайкле», но от этого не менее ценная. Луиза и сама занималась этим последний год: пыталась наливать из пустой чашки.
– А кто там в саду? – спрашивает она, выглядывая в окно.
– О, это Дэнни. Недавно наняли. Следит за садом, делает то да се. Он работает у Гила – обычно Гил у нас всем заведует, – но иногда мы зовем Дэнни на всякую работу по мелочи. Стыдно сказать, этим летом у меня целая бригада! Столько всего, я одна не справлюсь.
– И не надо, мам.
Энни смотрит на восток, где сгущаются тучи.
– Похоже, скоро польет. Позвать детей в дом?
– Думаю, им веселее снаружи. Не бойся, они водонепроницаемые.
– Даже не сомневалась.
Энни берет Луизу за руку, крепко сжимает:
– Луиза, дети в доме – ты хоть представляешь, какая это отрада моему старому сердцу? Вы правда останетесь на все лето?
(Энни ни словом не обмолвилась о Стивене, не спросила, приедет или нет, и Луиза не поднимает эту тему.)
– Я бы осталась еще дольше, если б могла, – отвечает Луиза, сжимая мамину руку в ответ. – Я бы осталась навсегда.
Луиза – штатный преподаватель истории Нью-Йоркского университета в творческом отпуске (и отпуск подходит к концу). Брала она его ради работы над книгой «История церкви адвентистов Седьмого дня на острове Питкэрн». Черновое название, не самое броское. Стивен – сооснователь бруклинского стартапа по производству подкастов под названием «Слушай». Часы напролет работает среди молодежи, красивых, неутомимых миллениалов с невозможными бровями, – но все труды пока не приносят особых плодов.
Энни выходит на веранду и хмуро оглядывает небо.
– Уверена, что не надо звать детей? – спрашивает она Луизу через дверную сетку от насекомых. – Так потемнело.
Прежде чем Луиза успевает ответить, раздается приглушенный раскат грома, словно заворчал свирепый пес, и не проходит и минуты, как начинается дождь.
Взгляд оливково-зеленых глаз Дэнни устремлен на Кристи.
– Давай подброшу, – говорит он. – Ты же не поедешь домой так?
Кристи колеблется.
– Может, и поеду.
Правда, майку уже хоть выжимай. Кристи вспоминаются все эти холмы отсюда и до Линден-стрит. Как с велосипедом на мокрой дороге? Шины на нем ни к черту.
– Я хороший парень. – Дэнни разводит руки в стороны, как бы извиняясь. – Хочешь, спроси мою маму. Я живу у нее.
Наверное, на лице Кристи появляется недоумение – он смеется.
– Да, прозвучало не очень. Но все не так кошмарно. Наверное. Свое жилье я продал, а новое пока не нашел. Что еще сказать? Я не самая плохая компания. Ну, давай. Велик закинем в багажник. Есть брезент, накроем. Я все равно тут закончил.
– Ладно. Спасибо. – Она смотрит, как Дэнни кладет велосипед в кузов, и сама забирается в кабину.
По дороге на Линден-стрит она рассказывает, что ищет работу, но пока безрезультатно. Дэнни говорит, что в том доме приглядывает за садом, а еще на нем починка и всякая мелкая работа. Кристи чувствует, как по телу пробегает дрожь. Она осторожно спрашивает:
– Много у них работы?
Он пожимает плечом:
– Да так. Старый дом, пожилые владельцы. Заменить лампочку, трещины в плитке замазать, типа того. Фасад скоро перекрашивать, надо еще подготовить все. Я рад помочь. А они в долгу не остаются.
Вопросы вертятся на языке, но она говорит только: «Здорово», не желая показаться назойливой.
– Шутку вспомнил, – говорит он. – Хочешь? Как раз в тему.
– Давай.
– Почему внук не смог прокатиться на велосипеде, когда бабушка связала ему шарф?
Кристи прикидывает. Вообще, загадки – это не ее. Она почти сразу сдается:
– Не знаю.
– Потому что она не вставила обратно спицы!
Кристи хохочет.
– Ага, все-таки рассмешил! – говорит он. – Над моими шутками никогда не смеются.
Не ахти что такое, но смешно же. Еще улыбаясь, она указывает на дорогу:
– Наш поворот… Вот здесь налево…
Дождь прекратился, и сквозь тучки пытается пробиться солнце. Во дворе дети рыбака кое-как крутят обруч, все время его роняя. Может, Кристи покажет им, как его крутить. Когда-то она хорошо крутила обруч – лучше, чем отгадывала загадки.
Дэнни достает из багажника велосипед и ставит на землю. Барабанит по седлу – пам-пам-пам – и улыбается. На правой щеке у него грязное пятнышко. Хочется его стереть. Кристи, конечно, не посмеет. Но сама мысль об этом – так странно. Она едва знает этого парня!
– Я оставлю тебе свой номер? – спрашивает он.
– У меня батарея сдохла.
– Ничего. – Он достает из кармана телефон. – Тогда дай свой. Я напишу тебе – и у тебя будет мой номер. У меня еще много дурацких шуток.
– Ладно. – Она набирает цифры. – Заметано, еще одна шутка.
Она катит велосипед по двору и оставляет под лестницей.
Когда телефон зарядился, приходит эсэмэска: Увидимся, девочка с велосипедом. Она улыбается. Вот так прозвище. Есть еще голосовое сообщение. Некий Фернандо из «Арчерс на пирсе», одного из тех местечек, где она оставляла резюме. Их официанта сманили в «Кейп-код», так что освободилось место («Кейп-код» прозвучало как ругательство). «Подойдешь на собеседование в два тридцать?»
Сейчас двенадцать минут третьего.
Кристи перезванивает Фернандо, говорит, что будет.
Сам Фернандо собранный и нетерпеливый. Все мужчины в ресторанном бизнесе, с которыми работала Кристи, собранные и нетерпеливые. Кристи с Фернандо сидят у барной стойки. В центре зала винтовая лестница из светлого дерева. У двери кухни два официанта перебирают столовые приборы. В кухне орут друг на друга повара. Барменша, лет на десять старше Кристи – может, под сорок, – пересчитывает бутылки совиньон-блан и делает пометки на листке бумаги.
– Желаете чего-нибудь? – спрашивает она, переводя взгляд на Фернандо, затем на Кристи.
– Нет, – отвечает Кристи, – спасибо.
Поджилки трясутся.
– Воду со льдом, – говорит Фернандо.
И никакого «пожалуйста». Он тычет большим пальцем в сторону барменши:
– Эмбер.
Эмбер кивает Кристи.
Фернандо читает резюме Кристи, водя по строчкам пальцем, как ребенок, который только учится складывать слова. Бормочет, не поднимая глаз:
– Майами-Бич, да? Хм… Так-так, Альтуна?
Теперь он смотрит на Кристи. Последняя ее работа – ночное заведение на Тринадцатой улице, которое называлось «Том и Джо» и почему-то преподносилось как «место для семейного отдыха». Майами-Бич в целом – не место для семейного отдыха.
– Ага, – выдает Кристи, пытаясь сглотнуть комок в горле. – То есть да. Там живет мама. Жила. Я ухаживала за ней. До того… – Комок встает поперек горла, на глаза наворачиваются слезы. Кристи сдавленно шепчет: – Как она умерла.
На мгновение лицо Фернандо смягчается. Он делает большой глоток и разгрызает ледяной кубик. Кристи терпеть не может, когда хрустят льдом. Джесси все время так делал. Фернандо спрашивает с набитым ртом:
– А сюда приехала зачем?
Он щурится, и в уголках глаз у него собираются тоненькие морщинки.
Эх, Фернандо. Вряд ли тебе захочется слушать эту историю в такой безмятежный летний денек. Вряд ли мне захочется ее рассказывать.
Кристи отвечает непринужденно:
– Просто хотела сменить обстановку.
Он ей не верит, но это неважно.
– Если я позвоню им, что там о тебе скажут?
– Вам сообщат, что я прилежный работник, – отвечает она. – Что я расторопная. (Это правда.) Что на меня можно положиться, я не подведу. (И это правда.)
О проекте
О подписке