Мы, дети, не знали, как помочь Ване, поскольку никто раньше на ковер не писался и не шел спокойно, будто ничего не произошло, в другие группы со спущенными шортами, колготками и трусами. Мы пошли за Ваней. Не знаю зачем. Наверное, не хотели оставлять его одного. Но, естественно, никто из нас не решался подойти и надеть на Ваню хотя бы трусы. Понятно, что девочки не могли этого сделать, а мальчики в стрессовых ситуациях часто оказываются потерянными и бесполезными. Воспитательницы других групп пытались успокоить Ваню – подходили к нему, помогали одеться. Ваня позволял натянуть на себя мокрые трусы, колготки и шорты, а потом снова все снимал и шел в другую группу.

Вы думаете, нервные срывы случаются только у взрослых? Настоящие нервные срывы происходят у детей. Хотя бы один взрослый пережил то, что пережил Ваня? Хоть кто-то из вас ходил без трусов в общественном месте, не понимая, что делает? Вы когда-нибудь писались из-за того, что на вас орут? Нет. Вы думаете, дети живут в параллельной реальности, в которой все вокруг – деды морозы, феи, добрые бабушки, принцы? И верят в сказки, в которых всегда хороший конец, а добро побеждает зло?

Ваня после этого пропал и больше в садике не появлялся. Наверное, его Елена Ивановна выгнала, как Сашку из-за того, что он левша. Я, стоя в мокрых колготках на кухне, вспомнила про Ваню и опять захотела в туалет. У меня начал сильно болеть живот. Если меня выгонят из сада, меня мама точно убьет – сидеть со мной некому. Мама просила вести себя «нормально», потому что «другого садика у меня для тебя нет. В этот-то еле попали, скажи спасибо, что по прописке».

Мне стало страшно до ужаса, но я боялась пошевелиться, хотя понимала, что нужно поскорее выбраться из этого ужасного места, где всем заправляет тетя Света. Может, она меня не запомнит, как не запоминали все остальные взрослые, и не выдаст Елене Ивановне?

– Люська, переодень ее! – спокойно отдавала команду повариха, прикуривая сигарету. Я уже дышать не могла от страха и стыда. У меня начали слезиться глаза, и я все-таки заплакала. Хотя плакать у нас в группе тоже категорически запрещалось. Елена Ивановна считала, что, если плачешь, значит, виновата. А в чем виновата – другой вопрос.

– Если совесть чиста, то слезы просто так не потекут, – твердила воспитательница и устраивала допрос тому, кто заплакал. И я точно не хотела попадать на допрос к Елене Ивановне. Она делала это мастерски. Сначала притворялась доброй, говорила, что ничего страшного, потом убеждала, что, если признаться, станет легче и «это для твоего же блага». А под конец начинала орать прямо в ухо. Казалось, она в любой момент может ударить. Еще у Елены Ивановны был фирменный прием – она брала стул и бросала его на пол. Или ломала линейку. Воспитательница совершала какое-то действие, которое намекало на то, что в следующий раз она бросит на пол провинившегося ребенка или сломает его, как линейку. Все признавались на стадии «это для твоего же блага», поскольку ранее видели летящие в стену стулья, сломанные карандаши, линейки, даже вазу для цветов, которую Елена Ивановна швырнула в стену. Мы уже впадали в транс от ее голоса, а на звуке бьющихся предметов будто просыпались и возвращались к действительности – воспитательница требовала признания.

Однажды за обедом разбилась тарелка. Никто не был виноват. Тарелка стояла на краю, стол сдвинули, когда дети садились, тарелка упала. А расплакалась Даша Сироткина. Наверное, от страха. И естественно, Елена Ивановна довела Дашу до того, что та призналась – да, это она разбила тарелку. Воспитательнице было все равно, что Даша сидела вообще за другим столом. Главное – она выбила признание. Даша потом еще неделю была наказана – ела за отдельным столом. Я же за столь короткое время успела совершить все возможные страшные и непростительные проступки – описалась и расплакалась.

– Ты че, рыдаешь, что ли? Тоже мне беда нашлась! – Повариха, к моему ужасу, говорила приветливо, даже по-доброму. Я уже не знала, что и думать. – Со всяким может случиться, – продолжала тетя Света. – Вот я во втором классе описалась у доски. Представляешь? Стою такая дылда, выше всех в классе на две головы и мокрая! И ничего. Меня начали дразнить, так я всем таких раздала пиндюлей, что мало не показалось. Забыли, как дразнить. – Она расхохоталась.

– Кого раздала? – спросила я.

Повариха в ответ произнесла очень плохое слово, которое я, конечно же, уже слышала. Но женщины его не произносили. Да и не понимала, что оно значит. Но кивнула на всякий случай.

Девушка, которую повариха называла Люськой, прибежала, отвела меня в кладовую и выдала халат, фартук и даже косынку. А еще трусы, майку и колготки. От нового наряда пахло настолько приятно, что я начала нюхать фартук и никак не могла надышаться – прижимала его к лицу. Да еще и колготки не кололись, трусы не перетягивали ляжки и талию, а майка оказалась даже теплой, будто только из-под утюга. Мне стало так хорошо! Даже не могу объяснить почему. Просто хорошо и тепло. Ходить в чистом, удобном и теплом белье – разве это не настоящее удовольствие?

После ужина я собрала тарелки и понесла их на кухню. Обычно со столов убирала нянечка, но я хотела увидеть тетю Свету. Она сидела на кухне и курила в форточку.

– О, ты чего здесь нарисовалась? – удивилась она.

– Я не знаю… – промямлила я, – хотела вернуть. А мои колготки и трусы у вас…

– Ну точно. Люська, где ее вещи? Тебя, кстати, как зовут?

– Рита.

Люська принесла мои вещи – выстиранные, высушенные, аккуратно сложенные. Я начала стягивать с себя одежду, чтобы переодеться.

– Да перестань. Иди уже! Наверное, за тобой мама сейчас придет, – махнула рукой тетя Света.

– Я завтра принесу, верну, спасибо, – промямлила я.

– Да носи на здоровье! Колготки точно тебе лишними не будут. Свои ты небось до ушей дотягиваешь.

– А вам не надо? – ахнула я.

– Ну, как тебе сказать. Мне не очень по размеру, – расхохоталась тетя Света. – Не волнуйся, у нас тут «забывашек» целая подсобка.

И я опять расплакалась. Второй раз за день. До этого, кажется, сто лет не плакала, а тут целых два раза!

– Ну и что теперь рыдаешь? – Тетя Света улыбалась и не собиралась на меня кричать.

– Есть хочу, – призналась я, хотя мне казалось, что это не я говорю, а кто-то за меня. Никогда раньше я никому не говорила, что хожу голодная.

– Ну ваще… – ахнула тетя Света. – Ты в группе не ужинала, что ли?

– Ужинала. Но не наелась. Мама вечером не готовит, а утром я уже в садике завтракаю. Воспитательница добавку не разрешает.

– Садись. Люська, положи ей! – велела тетя Света.

Я ела и думала о том, что у меня сегодня самый счастливый день. Пусть не в жизни, но в этом году – точно. Я перестала наконец чувствовать бурчание в желудке, и мне разрешили оставить вещи. Мы же все ходили… как бы это объяснить… Одежда была таким же наказанием для нас, как и все остальные процедуры. Мыть голову? Мыло попадает в глаза и дико щиплет. Хорошо хоть раз в десять дней голову положено мыть, не чаще. Подстригать ногти – каждый раз надеешься, что мама полпальца не отрежет. Маникюрные ножницы считались только мамиными, она боялась их затупить, а мне она стригла ногти обычными. Старыми и ржавыми. Расчесываться? Удивительно, как я вообще лысой не осталась. Так же и с одеждой. Колготки кололись и чесались. В лучшем случае – пузырились на коленках и спадали. Вещи покупались на вырост и на износ. Чем прочнее, тем лучше. Колготки, носки и все остальное – штопалось и зашивалось по многу раз. Рукава «отпускались», как и подолы платьев и юбок. Шапки лезли на глаза, и лоб дико чесался, как и ноги под рейтузами. Пальто всегда было велико или мало – я лично не помню, чтобы хоть раз пришлось впору. Я могу долго рассказывать про одежду. Если я отказывалась что-то надевать, мама повторяла: «Ходи голой». Да лучше голой. Самые мучения начинались зимой. Во-первых, варежки. Эти здоровенные шерстяные чехлы мгновенно промокали и становились тяжеленными. Снять их не представлялось возможным – они крепились на резинке, протянутой через рукава шубы. На них тут же налипал снег, тяжелыми комьями. И самое веселое развлечение – ударить кого-нибудь варежкой по лицу. Это больно. Даже очень. Оттягиваешь варежку на резинке и пуляешь, как из игрушечного пистолета. А валенки? Почему всех детей обували в валенки? В них же невозможно ходить, не то что бегать. Не знаю, может, у взрослых были другие валенки – тетя Роза тоже ходила в больших, мужских и не жаловалась. Но я ненавидела эти валенки. Мокрые варежки, кстати, сохли очень долго. И уже к следующей прогулке надо было засунуть руку в мокрую противную шерсть, которая не грела. Нет, у нас не было перчаток. Ни у кого. У меня, кстати, и шарфа никогда не имелось. Только старый шерстяной платок, пропахший мазью Вишневского. Мама использовала мазь от всех болезней, а меня начинало тошнить от запаха. Знаете, какое самое мерзкое ощущение? Когда волос с платка попадает тебе в рот и ты не можешь его вытащить или выплюнуть. Он находится где-то за щекой и раздражает. Но никак не выплевывается. Зато мы никогда не думали о красоте. Ну разве что иногда. Мы хотели выжить – в этих чудовищных валенках, шубах-«чебурашках» и варежках, которые можно было вместо носков на ноги натягивать, такого они были размера.

Резинка. Как же я мечтала о мотке обычной бельевой резинки! Потому что резинкой можно было перетянуть колготки в талии, чтобы не спадали. Пришить к рейтузам и цеплять к стопе, чтобы штанины не задирались. Резинка давала возможность выжить. Но моя мама отчего-то об этом не догадывалась. Даже мои трусы ее не смущали. Как бы объяснить. Трусы тогда шились не знаю по каким нормам и на какого образцового ребенка. Я не видела ни одной девочки, которой бы эти трусы – у всех, естественно, одинаковые, купленные в универмаге, – подходили по размеру. Трусы или всегда жали в талии, но подразумевали крепкие ляжки, или наоборот – на ляжках оставляли следы, а с живота спадали. Многим девочкам трусы перешивали, но моя мама считала, что и так все отлично. К чему я это рассказываю? К тому, что белье – мягкое, удобное, теплое – вызывает сразу много эмоций. От восторга до обиды. За то, что ты никогда такого прежде не носил. Как и теплый байковый халатик. Да я бы за этот халат, который мне Люська выдала, жизнь отдала. Я переоделась, и мне вдруг стало так спокойно и уютно, словно и не было ничего плохого, что приключилось до момента, когда я надела белье и халат. Я не сдержалась и обняла саму себя за плечи, настолько мне хотелось сохранить приятное ощущение. И в тот момент я отчего-то перестала бояться. Совсем. Я была уверена, что ни тетя Света, ни Люська меня не выдадут.