Глава 7

Тогда, когда прыгнула в море за щенком в детстве, я плыла так долго, что едва не утонула. Ощущение, когда вода заливает твои глаза, нос и рот, когда сделать вдох – единственное, что имеет смысл. Когда над тобой смыкается вода, а в груди начинается пожар из-за невозможности сделать вдох. Я этого никогда не забуду.

И вот я снова чувствую это. Выныриваю с глубоким вдохом, ощущая, как ледяные капли стекают по шее под одежду.

Волосы мокрые. По лицу и по шее стекает вода. Платье на груди тоже промокло. Меня крупно знобит.

А ещё тошнит и кружит. Картинка словно запаздывает и бесконечно сменяет фильтры.

– Ты меня слышишь? – режет перепонки грубый мужской голос. – Ответь!

– Слышу, – отвечаю хрипло и пытаюсь убрать его руки от своего лица. – Не… не трогай меня.

А у самой зуб на зуб не попадает – так трясёт. Кончики пальцев онемели, губы почти не чувствую.

И вообще не до него. Плохо мне.

– Что случилось с тобой? Посмотри на меня, – никак не отстаёт мужчина.

Голос Албаева, а это именно его голос, звучит требовательно и раздражённо. В реальность вплыть получается с трудом, но состояние всё же позволяет оценить происходящее.

Албаев сидит на полу, подогнув колени, и держит меня на руках под плечи. Рядом валяется пустой литровый пластиковый кувшин. Кажется, я потеряла сознание, а этот *** решил оказать мне первую помощь, окатив водой.

Но лучше так, чем искусственное дыхание.

Однако, я понимаю, что я нихрена не в порядке. Совсем.

Голова кружится сильно. В глазах двоится. Картинка совсем нечёткая. Горло потягивает, как перед рвотными спазмами.

– Не знаю… – хриплю и закашливаюсь. – Просто стало плохо. Резко.

Сознание снова становится вязким. Я вроде бы ещё здесь, но голоса слышу, словно через толщу воды.

– Самир Русланович, что случилось? – слышу встревоженный голос Азизы. – Я вышла буквально на десять минут. С ней всё было хорошо!

– Не знаю, я вошёл, а она свалилась. Она ела сегодня?

– Да. Мы вот недавно ещё чай пили вместе. Только Диана не допила, оставила на потом, когда мы ушли в прачечную. Вот я в уборную отлучилась, а она сказала как раз подождёт, пока чай допьёт свой.

– Чай, говоришь…

– Ой, мамочки! Вы же не думаете…

– Азиза, принеси-ка мне из бара бутылку виски.

– Хорошо, Самир Русланович.

– Отличный момент, чтобы выпить, – не удерживаюсь я от сарказма, но ввиду моего состояния звучит смазано как-то. Язык заплетается и словно прилипает к нёбу.

– Её, похоже, отравили, а она ещё и шутит, – цокает мужчина. – Ну и баба.

На оскорбительный ответ меня уже не хватает, так как Албаев встаёт вместе со мной, и я совсем теряю устойчивость.

– Давай-ка ты сейчас всё вывернешь, что выпила, девочка, – подтаскивает меня к раковине и наклоняет, сгребая в кулак мои волосы.

– Ещё чего…

– Давай, сказал. Чай, думаю, у тебя с подарком был.

Тошнота и правда подкатывает, но я упираюсь руками в раковину, насколько хватает сил. Ещё чего – блевать при Албаеве.

– Как скажешь, – звучит в ответ отрывистое, а потом он подхватывает меня одной рукой под грудью, переклоняя через локоть, и ею же пальцами сжимает скулы, а потом заталкивает мне своих два пальца в глотку.

Я даже не успеваю возмутиться. Дёргаюсь в его руках, но организм решает вне моей воли воспользоваться помощью. Желудок, словно от удара, сжимается в болезненном спазме, реагируя на давление на корень языка, и меня выворачивает.

Потом ещё раз, и ещё. И даже когда уже становится нечем, спазмы продолжают сдавливать все мои внутренности.

– Отпусти меня на хрен, – пытаюсь вырваться из лап Албаева, но он держит крепко.

– Обязательно, – шипит в ответ, а потом разворачивает меня к себе и снова давит на скулы, вынуждая открыть рот. – Азиза, давай бутылку.

Я слишком слаба, чтобы сопротивляться, успеваю только закашляться, когда горючее пойло обжигает слизистую. Чувствую, как оно проваливается в пустой желудок, разливаясь там горячим.

– Пей. Старый способ справиться с отравлением.

Ага, конечно! А официальная медицина об этом не знает? Странно, да?

Хотя, однажды пожилой преподаватель в медучилище нам не под лекторскую запись, сказал, что если вы съели что-то из банки с бомбажем, рюмка водки лишней не будет.

Но мало ли к чему он это ляпнул. Среди преподавателей в меде тоже своих уникалов хватает. То грыжи у детей лечат ватным диском с маслом на пупок, то ещё какая-нибудь ересь.

Доказательная медицина? Не, не слышали.

Но трясти меня, к слову, перестаёт. Вместо этого накатывает дикая усталость, веки наливаются свинцом и будто сами собой смыкаются. Тело становится ватным и каким-то тёплым. Всё, чего я сейчас хочу – оказаться где-то в горизонтальном положении на не сильно твёрдой поверхности.

– Ты напоил меня, – выдыхаю рвано.

Ненавижу алкоголь. Он лишает самоконтроля, убивает организм. Как медик, знаю, что безопасной дозы не существует. И вообще… я презираю тех, кто пьёт.

– Ничего, скоро оклемаешься, – отвечает насмешливо.

Последние слова Албаева уже тонут в тумане. Я чувствую, что моё тело больше не касается пола. Его раскачивает словно на волнах, и всё, за что ещё способно цепляться моё сознание – это резкий свежий запах мужского парфюма с нотками морской соли и замши.

Глава 8

Чувствую я себя дерьмово.

Мягко говоря.

Едва разлепляю веки, понимаю, что сегодня далеко не лучший день. Во всём теле мелкая дрожь, а стоит пошевелиться – желудок тут же скручивает в узел.

Кое-как скатившись с кровати, максимально быстро тащусь в уборную, где меня выворачивает. Блевать нечем – одна желчь.

Но становится немного легче.

Я закрываю сток в раковине и набираю побольше холодной воды, а потом, задержав дыхание, опускаю туда лицо. После первой вспышки, обдавшей холодом, становится чуточку лучше.

Голова работает яснее, но накатывает слабость, и я снова иду в кровать. Зарываюсь в одеяло и мечтаю уснуть эдак на пару дней, чтобы проснуться уже в относительной норме. И лучше бы дома…

Однако из туманной дрёмы меня выдёргивает звук провернувшегося замка. А вместо Мадины на пороге я вижу Албаева.

Зачем-то про себя отмечаю, что он одет в чёрные брюках и чёрную рубашку, рукава которой закатаны почти до локтя. На правом запястье серебристый широкий браслет, на правом – часы на широком кожаном ремешке.

Зачем надевать рубашку с длинным рукавом, если его закатывать потом?

И, блин, зачем я вообще думаю об этом?

И пялюсь на него – зачем?

– Как ты себя чувствуешь? – по-хозяйски входит в комнату. Хотя, о чём это я? Он и так тут хозяин.

– Хреново, – поднимаю на него глаза, выше натягивая одеяло.

– Знобит?

– И тошнит тоже.

– Пройдёт, – останавливается рядом с постелью и закладывает ладони в карманы брюк. Снова смотрит своим распыляющим в пепел взглядом, выжигая остатки кислорода в комнате. – Тебя вчера отравили. Но больше можешь не бояться – виновные наказаны.

При его последних словах по спине бежит прохладная дрожь, потому что кажется мне, что лучше не попадать под наказания Албаева.

– Кто это сделал? – спрашиваю, хотя догадываюсь, конечно же.

– Неважно. Больше тебе ничего не угрожает. И я прошу прощения, что подверг тебя такой опасности. Мой прокол.

Просит он прощения… Сделал меня своей пленницей за долги брата, а теперь прощения просит.

– Так может, вместо извинений домой меня отпустишь?

– Хорошая попытка, – усмехается, хотя я ждала грозный взгляд и шипение. И… кстати, улыбка у него красивая. Первый раз вижу, иначе бы запомнила.

Бывают такие улыбки, которые в память врезаются. Не обязательно с идеально ровными зубами или ямочками на щеках, а просто… особенные. Вот и у Албаева такая, хотя и идеальные зубы, и ямочки тут тоже присутствуют.

– Можно? – слышу тихое из-за его спины. Это Азиза пришла. – Я еду принесла.

– Входи, Азиза, – позволяет Албаев, который что-то не спешит уходить. – Поставь на тумбочку.

Едва слышно ступая, Азиза оставляет поднос с едой на столе и, бросив на меня взгляд, в котором обещает прийти позже, уходит.

Я скашиваю взгляд на поднос и чувствую, как тут же к горлу снова подкатывает тошнота. О еде я сейчас и думать не хочу.

– Тебе нужно поесть, – голосом повелителя из “Великолепного века” говорит Албаев.

– Не хочу, – мотаю головой.

– Мало ли чего ты хочешь. Съешь хотя бы немного и выпей горячий чай. Ты обессилена. Горячая еда поможет тебе быстрее восстановиться.

– Я же сказала, что не хочу, – хмурюсь и подтягиваюсь на подушке.

– Мне тебя покормить? – выгибает бровь и складывает руки на груди.

Мне тебя послать?

Но в ответ я этого, конечно, не говорю. Лишь впериваюсь в сверхсамоуверенного мужика взглядом. Но и он свой отводить не собирается, похоже.

А ещё я вспоминаю, как он вчера затолкал мне в горло свои пальцы, чтобы меня вывернуло, и чтобы он взялся кормить меня – уж совсем не хочется.

Ну и ладно.

Сама знаю, что нужно съесть хотя бы что-то.

Бросив ещё один максимально убийственный взгляд на Албаева и очень надеясь, что он поскорее уже свалит из комнаты, я сажусь на постели. В зеркале на дверце шкафа напротив замечаю своё отражение – бледная, под глазами тёмные круги, волосы всклокочены. На ведьму из фильмов про инквизицию похожа. После пыток которая уже.

И вдруг неожиданно для самой себя я смущаюсь. Чувствую, как щёки теплеют. Стараюсь непринуждённо пригладить волосы, убрав их пальцами за уши, но спасает это мало.

Чтобы сместить фокус, перевожу внимание на поднос. Там лёгкий суп, приятно пахнущий курицей, два румяных сырника и горячий чай с ароматом мяты.

– Не бойся, Диана. Эта еда безопасна – её готовила Азиза.

– Понятно. Спасибо, – киваю. Так и правда спокойнне – знать, кто готовил.

Под внимательным взглядом мужчины беру ложку и пробую суп.

Вкусно.

И, вопреки ожиданиям, тошнота не только не усиливается, но даже отступает.

Съев немного, снова смотрю на Албаева, который так и стоит у меня над душой, скрестив руки на груди.

– Вы и в душ со мной пойдёте? – приподнимаю брови саркастично и почему-то снова перехожу на вы.

– Ну если ты так сильно этого хочешь…

Он говорит ровно, но в глазах, в этом дьявольском прищуре я замечаю такую искру, что суп не в то горло идёт, заставив закашляться.

Гад.

– Спасибо, кхм… – пытаюсь откашляться и нормально вдохнуть. – Обойдусь.

Албаев снова ухмыляется, но на этот раз направляется к двери. Уходит, ничего не сказав.

И, кстати, щелчка замка я не слышу.

А буквально минут через пять, когда я расправляюсь с супом и принимаюсь за сырник, с улицы доносятся громкие голоса. Точнее плач. Женский.

Отставив тарелку, иду к окну.

На улице Мадина и её дочь Хани. Обе рыдают, пока двое охранников Албаева грубо тащат их под руки к воротам.

– Прости нас, Самир! – выкрикивает Мадина уже у самой калитки. – Прости! Она не ведала, что творила! Дура девка! Я ей сама чуть космы не повыдирала! Она просто влюбилась в тебя, Самир!

Но вопли Мадины действия ни на охранников Албаева, ни на него самого, спокойно идущего сзади от ступеней крыльца, не имеют. Мадину, вслед за её дочерью, выталкивают за ворота.