Глава 4

– Иди вымойся, а я пока принесу тебе нормальную одежду, – почти брезгливо говорит немолодая женщина лет пятидесяти, окинув меня недовольным взглядом.

Сама она одета в тёмное длинное платье почти до щиколотки, волосы убраны под платок. Такое ощущение, что я её оскорбляю своим видом – в домашних шортах, майке и тапочках. Точнее, уже в одном тапочке.

Ну вообще-то, я не планировала, что меня похитят из родного дома, взяв пленницей в качестве гарантии за долги брата. Хочется сострить, что знала бы – оделась поприличнее. Но я сдерживаюсь.

Она выходит из комнаты, и я слышу, как щёлкает замок двери. Закатываю глаза, но в душ тащусь. И самой хочется смыть с себя грязные лапы этих верзил. Ещё и ковёр под ногами Албаева обтёрла собой.

Но прежде осматриваюсь в комнате. Уж не скажу точно, какой национальности Албаев, может черкес, может адыг, но дом у него без особенных традиционных черт, как часто бывает. Комната, в которой меня закрыли, в современном дизайне, простая и без лишних деталей. Кровать, белый шкаф, такой же письменный стол, кресло, на стене небольшая плазма, возле кровати тумбочка и маленьким торшером.

Безлико и максимально нейтрально.

Ну хоть не сарай и не камера с решёткой – уже хорошо. Хотя, я не уверена, что это меня тоже не ждёт.

А ещё в комнате есть окно, и я первым делом бросаюсь к нему. Оно даже открывается! И этаж всего второй – меня это совсем не пугает. В общежитии мимо комендантши на гульки на первом курсе и с третьего этажа по трубам спускались.

Я распахиваю окно и высовываюсь, но тут меня настигает разочарование. Прямо под окнами, не считая забора чуть дальше, на дорожке лежит тот самый алабай. Он реагирует на шум и поднимает свою громадную голову. Наши взгляды встречаются, и я слышу, как пёс негромко предупреждающе рычит.

Твою ж…

Захлопываю окно и тяжело вздыхаю. А казалось, спасение так близко… Ладно, на самом деле я сильно и не надеялась, потому что прекрасно понимала, что дом Албаева – настоящая крепость. Но иногда самые простые решения лежат на поверхности, а их никто не замечает. Поэтому я обязана была проверить.

Ничего не поделать.

В комнате две двери. Одна – которую заперла, уходя, Мадина, а за второй оказывается ванная комната. Такая же простая и аскетично отделанная, как и сама гостевая спальня: белая плитка, белая ванная, белая раковина, белый шкафчик. Только пол выбивается из общей картины – он насыщенно-зелёный, яркий, словно молодая листва. И полотенца в шкафчике обнаруживаю тоже двух цветов – белые и зелёные.

Я запираю дверь изнутри, снимаю свою одежду и забираюсь в душевую кабину. Настраиваю воду и становлюсь под горячие струи. Начинаю дрожать и понимаю, что не могу согреться.

И не заметила, что замёрзла. Да и как тут замёрзнешь, на улице плюс двадцать пять. Это скорее выливается напряжение. Когда все мышцы сжаты, словно пружины.

Приходится изрядно постоять по водой и даже сделать её горячее, прежде чем напряжение начинает отпускать и дышать становится чуточку легче.

А ещё хочется плакать.

Разрыдаться так, чтобы аж диафрагма задрожала. Свернуться тут в душе и жалеть себя.

Но я себе не позволяю. Несколько раз глубоко вдыхаю и выдыхаю, чтобы успокоиться, и выключаю воду. Отжимаю волосы и выхожу.

Вытеревшись, я заматываюсь в большое полотенце и возвращаюсь в комнату. На моей кровати уже сложены в аккуратную стопку вещи – наверное, Мадина принесла, пока я купалась. О том, что их принёс какой-нибудь подручный верзила Албаева и думать не хочется, ведь я тут в одном полотенце.

Разворачиваю стопку и обнаруживаю простое хлопковое бельё, длинное бежевое платье из тонкого хлопка с рукавами до запястий, похожее на то, в каком была Мадина, сандалии на плоской подошве, платок и упаковку с резинками для волос.

Комплектов несколько – все одинаковые.

Облачаюсь в эту одежду, отмечая про себя, что она удобная и приятная к телу. Просто непривычная. Я как-то больше по футболкам и шортам, юбки и платья почти не ношу. Но платок не надеваю. Просто затягиваю ещё не просохшие волосы в косу и скрепляю её внизу резинкой.

Теперь я похожа на женщину, интересно? Албаев был бы доволен?

Хотя плевать мне на это. И видеть его я не хочу.

Уже довольно поздно, за окном давно стемнело, и на меня в этой тишине накатывает жуткая тоска. Буквально размазывает. Тянет под ложечкой противно и заунывно, топит безнадёгой какой-то.

Я снова подхожу к окну, убеждаюсь, что пёс никуда не делся, а потом умащиваюсь на подоконнике, обхватив свои колени руками, и кладу голову на них же.

“Дианка, я честно не знаю никого сильнее тебя” – однажды сказал мне отец, когда я, дрожа и слизывая с посиневших губ солёную морскую воду, пыталась отогреться в его объятиях. Мне тогда было восемь, и я едва не погибла. Мы были у бабушки в Геленджике, я пошла гулять с её щенком Бусей, случайно выпустила поводок, и щенок рванул на волю, а потом сорвался с небольшого выступа и упал в море. Мне было очень-очень страшно, но я спрыгнула за ним.

Сейчас бы я так ни за что не сделала, но тогда даже не раздумывала. Щенка мне удалось выхватить из воды, но доплыть до берега – нет. Море хоть и было довольно спокойное, но всё же лёгкая волна стала уносить меня дальше и дальше. Я гребла, гребла и гребла, но берег был словно недосягаем. Силы заканчивались, было очень страшно. Взрослому будет страшно, а мне ведь было всего восемь.

Сама не знаю как я продержалась, я себе бесконечно повторяла: “Греби, Диана, греби!” И, к счастью, меня заметили с катамарана отдыхающие и подобрали. Повезло. Но самое удивительное, что Буся тоже выжил. Я хоть уже едва не тонула, но щенка держала очень крепко.

Думала, родители будут меня сильно ругать и накажут, но вместо этого отец просто обнял меня, и мы долго сидели вот так молча. А маме, которая тогда осталась в Краснодаре, потому что у неё было важное совещание, ничего не сказали.

– Что делать, пап? – поднимаю глаза и смотрю на тёмное небо, на котором виднеются всего несколько бледных точек звёзд.

Небо мне, конечно, не отвечает. Оно тихое и безмолвное, но в голове очень ярко всплывает фраза – греби, Диана, греби.

И я буду грести. Что бы ни случилось, я не сдамся, не позволю себе впасть в уныние и выберусь из этой ситуации.

Глава 5

– Подъём, принцесса!

Солнечный свет хлестнул по глазам даже через веки, после резкого шелеста жалюзи, и я, зажмурившись, прячусь под одеяло.

Какого хрена, блин?

– Вылезай из постели, дармоедка! – одеяло с меня нещадно сдёргивают. – Думаешь за просто так тебя тут кормить кто-то будет? А фигушки тебе! Работать будешь!

Кое-как продрав глаза, сажусь на постели. Я и так обычно просыпаюсь не в духе – особенность характера такая, а от такого жёсткого пробуждения вообще убивать хочется. И начать вот с этой злющей змеюки Мадины.

– Да я и не против, чтобы меня тут не кормили, а домой отпустили, – огрызаюсь и сползаю с кровати.

Тело ломит, локоть жутко саднит после вчерашнего проката по ковру к ногам господина Албаева. Ковыляю к ванной комнате, не обращая внимания на вопли злой тётки, но когда открываю кран, чтобы умыться, то тут же взвизгиваю от боли.

Эта полоумная ухватила меня за волосы и пытается тащить.

– А ну отпусти, гадина! – впиваюсь ногтями в её запястье и та, вскрикнув, убирает свою клешню.

Внутри вспыхивает фитиль ярости. Клыки вырастают как в том сериале про сексуальных вампиров. Ну всё, сейчас она у меня без глаз останется.

– Ах ты дрянь! – шипит сквозь зубы. – Я хозяину всё скажу! Он тебя выпорет и в будке собачьей закроет до самого момента, как твой гнилой братец ему деньги отдать не надумает! Радуйся ещё, что хоть эту ночь поспать в кровати пришлось! Я бы тебя в сарае с козами заперла! И жрать бы только солому заставила!

– Что здесь происходит?

Мадина затыкается свой смердящий рот в одно мгновение, бледнеет как стена и отступает на шаг, когда в ванную комнату заходит Албаев.

– Что за крик? – смотрит на неё, потирающую руку с кровавыми следами от моих ногтей, а потом на меня, распатланную и взбешённую.

– Эта кахба^[1] отказывается идти работать! – Мадина подняла голову. – Самир, ты будешь её просто так кормить?

– Мадина! – Албаев повышает голос на женщину и смотрит строго. – Кто позволил тебе так называть её? Я разве давал какие-то распоряжения, кроме тех, которые давал?

– Нет, – она опускает глаза, но вижу, как раздуваются её ноздри. Домработница явно не согласна с мнением своего хозяина на мой счёт. – Но Хани нужна помощь на кухне. Азиза беременна и скоро уволится, но и сейчас ей уже тяжко. Хани не справляется, Самир.

Албаев снова переводит взгляд на меня, а потом роняется его, будто ненароком, вниз, проходится с головы до ног, и только тогда возвращается к глазам. Мне же свои хочется тут же опустить. Взгляд Албаева при свете дня ничуть не легче, чем мне показался вчера.

– Мне всё равно заняться нечем, – поджимаю губы и складываю руки на груди, пытаясь хоть как-то прикрыться от его раздевающего, насквозь пронизывающего взгляда. Я хоть и одета, но тонкое платье совсем не скрывает торчащие соски – бюстгальтер я сняла на ночь, терпеть не могу в нём спать. – Могу помочь немного.

Вообще-то я собиралась заявить, что я им тут не рабыня и делать ничего не собираюсь, а если не хотят кормить, так пусть вернут домой! Ну или просто отпустят, а я уж как-то и сама доберусь куда нужно. Но потом мне пришла в голову мысль, что я тут, сидя запертой в комнате, с ума сойду просто. А если смогу перемещаться по дому, то, может, разузнаю, как из этого средневекового дворца сбежать можно.

Албаев хмурится и поджимает губы, потом кивает, ещё раз строго глянув на Мадину, а потом молча уходит из комнаты.

Воздуха тут же как будто становится больше. Он снова заполнил собой пространство слишком плотно. Чувствую, что дрожать начинаю, хотя здесь совсем не жарко.

– Жду тебя внизу, – выплёвывает с презрением Мадина. – И пошевелись давай, а то без завтрака останешься.

Она уходит, хлопнув сначала дверью в ванную, а потом и дверью в комнату, а я, оставшись одна, наконец выдыхаю. События вчерашнего вечера выстраиваются в памяти в стройный ряд, и я чувствую укол отчаяния. Эмоции поутихли, и я ещё яснее понимаю, что собрать деньги Косте будет ой как непросто.

Покачав головой, умываюсь и принимаю душ. Облачаюсь в комплект принесённой вчера Мадиной одежды, убираю волосы в тугой пучок на макушке, проигнорировав платок, и выхожу из комнаты.

Спускаюсь на первый этаж, где меня ждёт Мадина. Она, естественно, снова взглядом показывает мне своё презрение, но я на это только глаза закатываю.

Иду за ней в кухню. Едва не ахаю, когда вижу её. Она огромная и просто шикарная. Наверное, будь я любительницей колдовать у плиты, упала бы в обморок от восторга. Много рабочего пространства, разнообразная техника, посередине островок. У окошка есть небольшой обеденный стол, но вряд ли за ним трапезничает хозяин дома. Наверное, еду ему подают в какой-нибудь столовой, в отдельном помещении.

У плиты колдует молоденькая девушка. Худенькая, в длинном платье. Смоляные волосы заплетены в косу, поверх одноразовая шапочка.

– Хани, – зовёт её Мадина.

– Да, мама, – девушка вскидывает на неё глаза, но тут её взгляд останавливается на мне.

Хани застывает с поварённой ложкой в руках. Её взгляд стекленеет, а потом наливается такой жгучей ненавистью, что я отшатываюсь.

Кажется, девчонке не надо пояснять, кто я и как тут оказалась. Она и так в курсе.

Вот только… почему она смотрит на меня так, будто хочет убить?

Глава 6

– Покажи ей, где взять еду, Хани, – командует Мадина, кивнув дочери на меня.

Та поджимает губы, хмурится, ошпаривает меня взглядом, а потом кивает идти за ней.

– Здесь можешь взять овощи, – показывает пальцем на ящик. И ящик этот стоит самым нижним в целой пирамидке таких же и с такими же овощами. – Вот в этом холодильнике есть мясо, яйца, сыр. Большой холодильник не трогай, там еда для хозяина дома.

Пока Хани говорит, я наблюдаю за её лицом – она кривит губы и немного морщит нос. Кажется, будто я жутко воняю, и её это невероятно раздражает.

– Спасибо, – киваю, но она задирает нос и, не удостоив меня ответом, возвращается к матери.

– Как поешь, будешь лук чистить, – сообщает мне Мадина, и они с дочерью приступают к готовке, сделав старательно вид, что меня тут не существует.

Раскрыв холодильник, смотрю, чем тут можно поживиться. Беру пару яиц, масло и колбасные слайсы, в хлебнице чуть выше вытаскиваю себе два куска нарезного батона. Пока яйца жарятся, из того самого ящика кое-как выуживаю себе помидор, едва не отдавив верхними ящиками пальцы. Замечаю ещё контейнер с виноградом и отрываю себе кисточку на десерт. Раньше у нас во дворе тоже рос виноград, за ним ухаживал папа, но когда родителей не стало, в одну зиму всё помёрзло. Мы с Костей и не знали, что лозу нужно было закапывать на зиму. Я, конечно, на рынке покупаю иногда, но папин был вкуснее.

Пока завтракаю, присев за столом, наблюдаю за Мадиной и Хани. Они чистят картофель и о чём-то негромко переговариваются. Кухня большая, я сижу у самого окна за небольшим столиком, поэтому не слышу, о чём именно они говорят, но подозреваю, что обо мне – короткие взгляды искоса их выдают.

Хани как-то нервничает, а Мадина одёргивает её, даже, кажется, успокаивает.

– Мадина, Самир сказал, чтобы завтрак подала на полчаса раньше, ему уехать надо, – в кухню заглядывает один из тех парней, что вчера был с Аблаевым у нас дома.

– Да, конечно, уже всё готово, – кивает домработница и спешит за тарелками, а потом идёт к кастрюлям на плите.

Что-то старательно накладывает, и это что-то пахнет весьма аппетитно, потом присыпает рубленой зеленью, ставит тарелки на поднос.

– На, неси, – говорит Хани, а та быстро одёргивает платье, стаскивает с головы целлофановую шапочку и набрасывает красивый, нежно-персиковый платок, который, надо сказать, ей очень идёт.

Глубоко вдохнув, Хани берёт поднос, выпрямляет спину и идёт к выходу из кухни, а ещё я успеваю заметить, как она, уже перед самым выходом кусает губы несколько раз, а потом их чуть выпячивает, и тогда скрывается из виду.

Всё ясно.

Наша маленькая дочурка домработницы влюблена в хозяина дома. Ну или если и не влюблена, то точно хочет захомутать его. Поэтому и меня едва взглядом не сожгла.

Соперницу во мне увидела? Дура. Не нужен мне этот жуткий тип, похитивший меня из родного дома и держащий в плену как заложницу без какого-либо на это права.

Надо дать ей понять, что я ей совсем не конкурентка.

Или наоборот? Может, тогда она поможет мне сбежать отсюда?

Хотя, дело это рискованное, ей самой потом несладко придется. Кто знает, на что этот Албаев способен? Взгляд у него, как у зверя дикого.

Доедаю свой завтрак и иду чистить лук. Спорить с Мадиной не хочу, лучше лишний раз не отсвечивать. Поэтому беру нож и, плача, чищу целые полведра лука. Интересно, зачем им столько? Шашлык в промышленных количествах делать будут, что ли?

Отмыть руки потом получается с трудом. Но я и не белоручка, переживу.

Весь день я топчусь на кухне. Мадина на новые задания не скупится. Признаться, к вечеру я уже падаю от усталости. Надо будет высчитать с Албаева за мою работу на в счет долга брата.

После целого дня на кухне ужинать мне совсем не хочется, поэтому я иду в душ, где тщательно отмываю от себя кухонные ароматы, а потом без сил падаю спать.

Утром снова тащусь вниз, когда Мадина приходит и отмыкает дверь снаружи. Но сегодня обнаруживаю на кухне ещё одну девушку – ту самую, беременную, о которой говорила Албаеву Мадина.

– Привет, я Азиза, – она мило улыбается мне, когда я готовлю себе завтрак.

– Диана, – киваю ей. Приятно увидеть обращённую к тебе улыбку, когда все остальные смотрят со злостью и презрением.

– Там картошка есть отварная, бери на завтрак. Много сварили.

– Сама себе приготовит, – отзывается от дальнего стола Хани, а Азиза подкатывает глаза. Кажется, они тоже не особенно ладят.

Чуть позже Хани и Мадина куда-то выходят, и в кухне остаёмся только я и Азиза.

– Фух, я устала, – девушка опирается спиной о столешницу и вытирает вспотевший у горячей плиты лоб. – Может, чаю попьём?

Мы наливаем себе по кружке и садимся за стол у окна. Я вижу, как Азизе тяжело, живот у неё уже большой.

– Какой у тебя срок? – спрашиваю её, делая глоток из чашки.

– Тридцать четыре недели уже, – улыбается она и поглаживает живот. – Мальчик там у меня, пинается бесконечно.

– На таком сроке в декрет уже пора.

– Да вот же, неделю эту доработаю и уйду. Самир Рустамович хорошо платит за работу, поэтому пока могу – работаю. Если бы ещё некоторые настроение не портили…

Она закатывает глаза, а потом смотрит многозначительно.

– Кажется, вы тоже не подруги, – прыскаю.

Азиза мне нравится. Милая, искренняя, открытая. Хорошая девушка.

– О, ты не представляешь, – качает головой, а потом добавляет тише, склонившись чуть ко мне, насколько ей позволил её большой живот. – Она успокоилась только когда я вышла замуж, а потом забеременела. Хани в каждой видит соперницу – сама она нацелилась на Самира Рустамовича, хочет хозяйкой в этом доме стать. Вот только он в её сторону совсем и не смотрит.

– Шевелитесь давайте! – окрикивает нас заглянувшая в кухню Мадина. – Азиза, ты полотенца постиранные развесила?

– Нет ещё, – отвечает та и встаёт, держась за поясницу.

– Тогда с какой радости уселась чай пить?

– Иду уже, иду!