Приведу один яркий пример такой ситуации. Как-то на улице встретил своего одногруппника, поболтали. Он работал в НИИ акустики и радиовещания им. Попова. Я сказал, что ищу работу. Он сразу загорелся: «Давай к нам. Нам сейчас очень нужны люди. Закрылся один НИИ, его тематику перебросили к нам, а специалистов нет». Я говорю: «Валера, ты знаешь, какие у меня недостатки?». Он отвечает: «Да ты что? У нас это не важно, да и люди так нужны, просто зашиваемся. Только ты скажи, если спросят, что занимался мощными антеннами – это нам сейчас нужно». Хорошо, прихожу к НИИ, Валера меня встречает: «Сейчас выйдет начальник лаборатории». Я спрашиваю: «Ты сказал мою фамилию?» «Нет, увидишь, это не важно». Выходит начлаб, видит меня, меняется в лице, но подходит к нам: «Что, наверное, диплом с отличием?» Говорю: «Да». «А Вы знаете, мы больше 120 дать не сможем». «Ничего, мне главное, чтобы интересно было». «А чем Вы занимались?» «Мощными антеннами». «Ах, какая жалость, нам-то нужны специалисты по микроантеннам». Валера: «Андрей Палыч, как же так?» «А Вы, Валерий, не знаете – не говорите. Ну, ладно, я пойду поговорю с начальником отдела, он выпишет пропуск, а Валерий его Вам вынесет». Ушел. Мы с Валерой пару минут поговорили, и он пошел за пропуском. Возвращается через пять минут, красный, как рак: «Извини, я не знал, что у нас так. Подхожу к кабинету начальника отдела и слышу, как они там ругаются. Начлаб кричит: «Сам будешь ходить разговаривать с людьми. Как я ему в глаза смотреть должен? Стою и вру! Сам себе противен!» А нач.отдела орет в ответ: «А я что могу сделать? Я бы с радостью взял, но мне же партком никогда не подпишет, да еще и такой втык сделает». Я захожу, мне говорят: «Валера, ты извинись перед товарищем, объясни – не можем мы его взять». Так что ты извини, старик, я хотел как лучше». Поблагодарил я его, сказал, что такое слышу не впервые, не зря ему намекал, и пошел дальше прогрызать свою судьбу.

Летом 72 г. в Юрмале познакомился я с Юрой Магаршаком. Это знакомство переросло в приятельство и длилось оно до его отъезда в Америку в 1988 г. Много воспоминаний связано с Юрой, но сейчас важно, что он помог мне найти работу. Он работал в ОЛРЭС – отраслевой лаборатории радиоэлектронных систем при Северо-Западном заочном политехническом институте (СЗПИ) и познакомил меня с начальницей соседнего отдела лаборатории. Мы с ней встретились, и, узнав, что я физик, она всплеснула руками и заявила, что именно я ей и нужен, так как они занимаются новым прибором – политроном, обладающим просто волшебными свойствами, и им нужен человек, который сможет объяснить, что же происходит в приборе. Мой опыт заставлял меня пессимистически смотреть на шансы быть принятым на работу в ВУЗ, но, то ли этот ВУЗ был не совсем ВУЗистый, то ли Галина Викторовна обладала аномальной пробивной силой, но меня взяли. Когда я пришел к начальнику отдела кадров СЗПИ получить подпись на заявлении о приеме на работу, он сказал мне: «Но имейте в виду, просто отсидеться у нас нельзя. Вы должны вести научную работу, писать статьи, защищать диссертации». Я аж задохнулся от счастья – ведь именно о такой работе я мечтал. И вот эта подпись поставлена, и я иду подавать заявление об увольнении с завода. Всю дорогу от СЗПИ до завода по набережным Невы я шел пешком, душа пела, мне так хотелось остановить это чудное мгновенье.

Три года на «Приборе» уже прошли, так что проблем с увольнением не было. Попрощался я с друзьями и ушел в новую жизнь. Было 1 июня 1973 г.

6. Как родная мать меня провожала

Почти все ребята из моей институтской группы сразу после защиты пошли служить лейтенантами на два года. Меня эта чаша в тот момент миновала, но угроза надо мной продолжала висеть. Единственное, что могло помочь мне избежать армии, было то, что я единственная опора пожилой матери, но, честно говоря, уверенности, что это поможет, не было никакой.

Поэтому, когда осенью 1970 г. мне пришла повестка, я даже не особенно огорчился. Мы посоветовались с мамой и даже решили, что все складывается удачно. Уйду в армию сейчас, а когда вернусь, как раз истекут три года, и можно будет перейти на другое место работы. А могло получиться наоборот: отработаю три года на заводе, а когда сменю работу, тут-то меня и загребут. Нет, уж лучше сейчас. Мама просто решила сходить в военкомат и попросить, чтобы не отсылали очень далеко. Военкомат был около нашего дома, так что она пошла без меня, я об этом даже не знал. Надо сказать, что, хотя маме и было уже 64 года (как мне сейчас), но чувствовала она себя прилично и была, что называется, в здравом уме и трезвой памяти. В военкомате она попала на прием к военкому и рассказала, зачем пришла. Он начал спрашивать о жизни и о семье, и мама в процессе собственного рассказа так прониклась жалостью к самой себе, такой одинокой и несчастной, что расплакалась, и они всем военкоматом успокаивали ее и поили валерианкой. А мама даже в зрелом возрасте была очень красивой и располагающей к себе женщиной. Короче говоря, все к ней отнеслись с большой симпатией. Она потом рассказывала об этом мне, слегка стесняясь за то, что не сдержалась. Кончилось это тем, что через несколько дней я получил новую повестку, но уже не о призыве в армию, а о двухмесячных военных сборах. Тут я не огорчился.

Сборы проходили под Мурманском в марте-апреле 1971 г. Всех прибывших распределили по дивизионам по несколько человек. Вместе со мной поехали еще двое: Витя и Володя. Витя закончил мой факультет вместе со мной, но другую специальность, а Володя работал сварщиком в Мурманске. Ребята были хорошие, так что мы потом подружились.

Прибыли мы в дивизион, которым командовал подполковник Валентин Аронович Левенко. Это смешно, но среди офицеров тоже бывают евреи. Мы ему были нужны, как собаке пятая нога, тем более надвигались учения, так что возиться с нами он не собирался. Нам выдали обмундирование, дали трехкомнатную квартиру для проживания и оставили в покое. Единственной нашей обязанностью было в 8 утра выходить на развод, когда солдатам раздавали задания на день. Это занимало минут 10, а потом мы были предоставлены самим себе, правда, за территорию части выходить не разрешалось. Первые пару дней был сильный мороз, помню, я нес от склада до дома ботинки, связанные шнурками, подхватив шнурок пальцем, и не заметил, как этот палец отморозил, он потом долго побаливал. А потом мороз кончился, и наступила прекрасная северная весна. Полярная ночь уже закончилась, так что ее прелестей мы не узнали, а вот северные сияния посмотрели.

Впервые в жизни я столкнулся с военной субординацией, т.е. с уважением нижних чинов к более высоким. Например, узнали мы, что в наличии есть теннисные столы, и решили притащить один в нашу квартиру, места там было достаточно. Взяли мы стол и потащили, вдруг подходит старшина: «Товарищи лейтенанты, вы это куда тащите?» Мы думаем, наверное, нельзя, сейчас получим по шапке. А он, узнав, что тащим к себе, кричит куда-то: «Петров, Сергеев, отнести стол, куда покажут товарищи лейтенанты». И солдатики подхватили стол и мигом доставили по адресу. Еще пример. Как-то в воскресенье видим, что солдаты на поле играют в футбол. Мы надели кеды и робко вышли к кромке поля, имея в виду, что, когда они доиграют, мы попросим, чтобы и нас взяли поиграть. Тут же сержант кричит: «Стоп! Товарищи лейтенанты, вы играть? Степанов, Ткачук, в казарму! Играйте, товарищи лейтенанты». Забавно, но чистая правда.

Помню, был там один капитан, лет 35-40. В первый же вечер он зазвал нас к себе в гости, выставил водку, закуску, и мы за знакомство прилично назюзюкались. Назавтра он опять зовет, мы поняли: надо быть на стреме, а то и не заметим, как сопьемся. Так что мы мягко-мягко, но прекратили эти возлияния. Капитан-то уже, конечно, был сильно пьющий человек. Такова эта суровая военная жизнь. Делать нечего вечерами, после службы, вот они и пьют, заменяя этим общение.

Нам такая судьба тоже всерьез угрожала. Жили мы, как сыр в масле. Оказалось, что мы все трое совершенно незаменимы в дивизионе. Некоторые офицеры учились заочно, поэтому, когда я решил кому-то контрольную по математике, ко мне повалили скопом. Контрольных много, они даются на весь семестр, так что работы у меня было достаточно. Витя оказался мастером по ремонту радио и телевизоров, он до института лет пять работал в телеателье. Через несколько дней одна комната в нашей квартире была заставлена неисправными радиоприемниками и телевизорами. Так что Вите тоже было чем заняться. А с Володей было еще проще. Зимой в дивизионе и в поселке замерзли трубы отопления. А Володя был классный сварщик, так что за ним каждый день приезжали на машине, как за полковником. В общем, уважение мы завоевали очень быстро, причем не только уважение. Ведь главная валюта в армии – водка, за все расплачиваются бутылкой. А закуской обеспечивали официально, ведь нам полагался северный паек, в который входили и копченая рыба, и вкуснейшие рыбные консервы, и свиная тушенка. В общем, от нас требовалась вся наша воля, чтобы не спиться.

А еще нам выдали лыжи, и мы частенько просили комдива отпустить нас покататься. А ему это только в облегчение. Еще пару раз возили нас на стрельбище, где мы стреляли из пистолета, в отчете о наших сборах должен был быть пункт «результаты стрельбы».

Так и пролетели два месяца, в работе и отдыхе, в окружении белейшего снега, под синим небом и ярким солнцем. Лучше, чем на любом курорте.

7. Благословенный СЗПИ

Итак, первый день лета 1973 г. ознаменовал начало моей новой жизни. Наконец-то я смогу заниматься наукой. И мысли о защите диссертации начнут воплощаться в жизнь. Но все было не так просто. Расскажу все по порядку.

Наша ОЛРЭС – отраслевая лаборатория радиоэлектронных систем при Северо-Западном заочном политехническом институте (СЗПИ) – находилась в Удельной, на территории известной психиатрической лечебницы им. Скворцова-Степанова, которая выделила ОЛРЭС один из своих корпусов, поскольку имела с ней договор на разработку автоматических средств расшифровки энцефалограмм (не думаю, что эта разработка привела к успеху). Наш корпус был очень по делу выкрашен в желтый цвет, что служило поводом для удачных шуток. На общелабораторном праздновании нового 1974 года, которое проходило во дворце Шереметева (доме писателей), мы с Юрой Магаршаком организовали капустник, в котором я лично спел такую песню (на известный мотив) от лица обитателей лечебницы:

В нашем доме появился

Удивительный сосед,

Рядом с буйным разместился

И окрашен в желтый цвет.

Мы теперь, когда гуляем,

Говорим всегда о нем,

Так его и называем:

Этот желтый, желтый дом.

Видно, буйные ребята

Проживают там у них,

Там отдельные палаты

На двоих и на троих.

Лишь решетки отделяли

Нас от мира до сих пор,

А у них, чтоб не сбежали,

У дверей всегда вахтер.

Мы по садику гуляем,

Они в доме маются,

Мы на солнце загораем,

Им не полагается.

Из окошек наблюдают

Сквозь прутья железные,

А в глазах тоска такая,

Мучатся, болезные.

Их не кормят и не поят,

Непонятно, чем живут.

Безобразие такое

Называют “Институт”.

И смотреть на все на это

Нет у нас моральных сил.

Просим мы у вас ответа,

Кто ж из нас, простите, псих?

Надо сказать, что определенные мысли такое оригинальное расположение лаборатории порождало. В первую очередь, это касалось Анатолия Ивановича Ставицкого, научного руководителя и идейного вдохновителя моего отдела. Несколько лет назад он разработал политрон – электронно-лучевой прибор типа кинескопа – и ухитрился пробить его в производство на известном заводе в городе Фрязино. Представьте себе набор из расположенных в ряд 10 пар пластин (одна пластина над другой, как конденсатор). На каждую пару подается свое напряжение, определяющее вертикальное отклонение электронного луча при его нахождении внутри этой пары. Есть еще одна пара вертикально расположенных пластин, напряжение на которой задает горизонтальное положение луча. Изменение этого напряжения горизонтально перемещает луч, он проходит сквозь все 10 пар пластин, в соответствии с напряжениями на них меняя свое вертикальное положение. Луч имеет сечение в виде круга. Он попадает на систему из двух параллельных полос, и выходной сигнал равен разности токов через эти полосы. Когда луч не отклонен, т.е. токи через обе полосы одинаковы, то и выходной сигнал равен нулю. При ненулевом вертикальном отклонении луча один ток растет, а другой убывает, поэтому выходной сигнал отличается от нуля. Вот и вся идея.

Но Ставицкий этим ограничиться не хотел. Он приписывал этому простому прибору суперволшебные свойства, говорил о каких-то загадочных квантовых взаимодействиях, пространственно-временных резонансах, которые позволят совершить переворот в современной науке. Надо сказать, что я и до этого сталкивался с лжеучеными, но так близко познакомился впервые. Через 15 лет мне довелось столкнуться с еще более ярким представителем этого типа людей, но об этом я расскажу позже. По моему глубокому убеждению, каждый из таких «ниспровергателей» и «открывателей» сочетает в себе в разных долях три основные черты: 1) авантюризм, точнее, мошенничество, 2) психическое заболевание (шизофрения или паранойя), 3) патологическую глупость. Эти три составляющие есть в каждом из лжеученых, но вот пропорции могут быть разными. Думаю, что Ставицкий искренне верил в величие своего открытия. Если бы он был похитрее, то вел бы себя иначе, т.е. не выставлял бы себя на позор перед людьми. Другими словами, психически нездоровый, глуповатый, малообразованный упрямец. Так что психиатрическая лечебница была для него совершенно адекватным местом пребывания.

Это стало ясно мне довольно скоро, потому что, не будучи хитрым авантюристом, он не боялся вступать со мной в открытые беседы, в которых излагал свои взгляды. Чушь была несусветная. Через годик-другой мне попал в руки черновой вариант его докторской диссертации (которую он так никогда и не защитил, что не странно!), и я его припрятал в стол. Мы с моим приятелем Борей Спиваком (о нем речь пойдет позже) немало нахохотались над страницами этого опуса. Особенно это привлекало Борю: когда у него было плохое настроение, он доставал заветную папку, открывал ее в произвольном месте, вчитывался в любой абзац и уже через минуту начинал трястись от смеха. Смешно это было очень, но понять этот юмор может только физик, поэтому цитат не привожу. Дело в том, что люди, работавшие в отделе (о них я еще расскажу) физиками не были. Они имели программистское, электромеханическое или еще какое-то техническое образование, но физиками они не были. Этим Ставицкий и пользовался. Он так формулировал свои утверждения, использовал такие наукообразные термины, что люди думали, что у них не хватает образования, чтобы понять эти великие теории. Мы же с Борей были физиками, причем теоретиками, так что объегорить нас ему не удавалось. Все его глупости были как на ладони. Как однажды образно сказал Боря о его идеях: «Пушка стреляет по параболе? По параболе. Значит, если ее положить на бок, она будет стрелять за угол!» Например, одной из идей Анатолия Ивановича было использование политрона для сверхдальней связи (на десятки тысяч километров), причем лучше всего прибор работал в этом качестве, если его ОТКЛЮЧИТЬ от электрической сети. Благодаря мифическому квантовому резонансу, два политрона на десятках тысяч километров «чувствовали» друг друга (как мать и сын). Никаких экспериментальных подтверждений этому не было, с теоретической точки зрения это было смехотворно, но Ставицкий с пеной у рта продолжал отстаивать свои концепции. Больной человек!

Он еще везде рекламировал свои «открытия», а журналистам это только дай, даже в советское время главное было прокукарекать, а дальше хоть не рассветай. Так что заметки о чудесном приборе появлялись и в «Ленинградской правде», и в «Известиях». Под эти идеи и финансировался отдел, т.е. даже я получал зарплату благодаря этой чуши. Однажды к нам в отдел приехала делегация с Фрязинского завода, который этот политрон выпускал (малыми партиями). Главный инженер завода специально приехал к нам, чтобы узнать, что же это за волшебный прибор он выпускает. Как он сказал, на завод приходят письма со всей страны с просьбами подробно рассказать о чудо-приборе, осуществляющем связь на космических расстояниях, а они ничего об этом не знают. Был организован семинар, на котором Ставицкий сделал попытку изложить свои идеи. Но представители завода были настоящими профессионалами, они сразу поняли всю ерундовость его позиций. Это было видно по выражению их лиц: они сначала вслушивались, но через несколько минут на лицах появились улыбки, они стали перешептываться и слушали уже вполуха. Потом задали несколько вопросов, но это уже был сугубо формальный жест – им уже было все ясно.

Именно после этого я понял, что Анатолий Иванович в меньшей степени мошенник, чем параноик. Будь это не так, он попытался бы закамуфлировать свои идеи, чтобы представители завода, важные для успеха политрона люди, не пришли бы к однозначному выводу о его неадекватности.

Как я уже сказал, Ставицкий был идейным руководителем отдела. Формальным же его руководителем была Галина Викторовна Герчикова, дама, интересная во всех отношениях. Чуть за 40, она была весьма красива и знала об этом. Пару лет назад она защитила кандидатскую под руководством Ставицкого, после чего стала доцентом и руководителем отдела. Диссертация ее представляла собой детский лепет. Она не содержала завиральных идей Анатолия Ивановича, но, честно говоря, и других идей в ней тоже не было. Максимум курсовая работа на третьем курсе. Но ей очень хотелось считать себя Марией Склодовской-Кюри, великой и интеллектуальной. Дурой она не была, так что понимала, что до Кюри не дотягивает. Но пост руководителя уже есть, так надо организовать работу так, чтобы потрясти мир открытием, тем более что открытие уже в руках, надо только его правильно оформить. Она верила в идеи Ставицкого, но ничего в них не понимала (впрочем, как и все).

Заместителем Герчиковой был Николай Васильевич Киселев (НикВас). Он тоже не так давно защитился, и тоже по политрону. Про диссертацию его могу сказать теми же словами, что про герчиковскую. НикВасу было 36 лет, неплохой мужик, любящий поддать, сходить в баню с друзьями, съездить на шашлыки. Ученый никакой, но мечтал о докторской в будущем, видя себя скорее организатором чужой научной деятельности. Впрочем, как и Герчикова. Именно поэтому они и взяли меня на работу, хотя это было не просто. А потом, через несколько лет, НикВас взял Борю Спивака, а затем и Женю Гинзбурга. Они надеялись, что образованные и толковые еврейские мальчики подхватят великие идеи Ставицкого, оформят их, потрясут человечество, а во главе этой научно-технической революции будут стоять именно они. Но, к сожалению, идеи не были великими, они были завиральными. Так что ничего из этой задумки не вышло. Никто из них докторской так и не защитил, включая Ставицкого. Недавно на выставке я встретил его брата Валентина Ивановича, который в те давние времена был его единомышленником, но работал не у нас, а где-то в другом месте, так что я с ним тесно не общался. Рассказал он, что Анатолий Иванович умер несколько лет назад. Так до конца жизни он и продолжал пробивать свои идеи, я о них читал в каких-то газетах уже в новое время (когда всякую чепуху стало печатать еще проще), да и Валентин на выставке представлял их общую «книгу» на ту же тему: что-то вроде «Политрон и экстрасенсорика». НикВас умер лет 15 назад от инфаркта. О судьбе Герчиковой ничего не знаю.

Когда я пришел в отдел, там было 4 аспиранта. Каждый из них заслуживает нескольких слов. Роман Ханукаев, 34 года, горец-тат по национальности. Его отец – какой-то известный деятель культуры, коллекционер ковров или что-то в этом роде. Таты – горные евреи, поэтому Рома вел себя изобретательно. При всех он был горцем, почти осетином, усы, манеры, даже акцент. Но с нами он говорил уже как еврей, с использованием специфических слов типа «азохунвэй», «шлемазл» и т.д. Ни способностей к науке, ни знаний он не имел, закончил тот же СЗПИ, но, если Киселеву можно было стать доцентом, то почему это невозможно для Ромы? Темой его работы было использование политрона в распознавании речи. У него на столе стоял магнитофон, постоянно изрыгающий «Девять… десять… девять… десять…». Ни одной толковой мысли Рома не предложил. Так до защиты и не дошел.

Юра Ленточкин. Тоже около 35 лет, последний шанс для дневной аспирантуры. Неплохой мужик, компанейский, но тоже ни знаний, ни способностей. Не помню темы его исследования, но опять какая-то ерунда. Защита так и осталась его несбывшейся мечтой.