До окончательного распределения есть еще несколько дней. Так случилось, что я пошел в гости к приятелю Славику, который в это время заканчивал ЛИАП (авиационного приборостроения). У него в гостях были его соученики, и зашла беседа о распределении. У них самым престижным местом считался завод «Прибор». Это был не совсем завод, а современное научно-исследовательское и проектное объединение, проектирующее и производящее самые современные приборы на самой современной элементной базе. Все хотели попасть именно туда. Меня этот вопрос не очень-то волновал, но в подкорку это запало. Надо сказать, что в нашем списке тоже было одно место на этот завод, но никто его всерьез не рассматривал: зачем нам завод, если есть разные НИИ?

За два дня до итогового распределения звонит мне Долгинов и сообщает, что первый отдел меня зарубил. Первый отдел ведал секретностью и безопасностью. Что им до меня? Я наивно спросил Аркадия Захаровича, почему зарубили. Он сказал: «Я ходил в первый отдел и задавал этот вопрос. А мне говорят: посмотрите, кого берете. Я говорю: толкового молодого ученого. А они: смотрите, после 2-го курса все студенты ездили в стройотряд, а он – в спортивный лагерь». Тут я объяснил, что в спортлагерь нас направили как победителей первенства института по спортивной гимнастике, которой я тогда занимался, так что моей вины в отлынивании от работы нет. А Долгинов грустно посмотрел на меня и спросил: «Вы думаете, что их интересуют детали? Они нашли повод прицепиться, и объяснять им что-то бессмысленно». Я вспомнил свое поступление на физфак и понял, что он имеет в виду. (Кстати, Боба он запросил на свободное место в аспирантуру, но в этом ему отказали еще раньше, так что Боря имел время организовать себе запрос в НИИ «Феррит», где и работал теоретиком до самого своего отъезда в США).

В общем, у меня все рухнуло, так что в силе остался только НИИТВЧ, куда я предварительно распределился. Иду на распределение, захожу первым, как полагается. Мне говорят: «Марк Аронович! Вам предлагается на выбор НИИТВЧ или завод «Прибор». Что Вы выбираете?» Они завод всем предлагали, будучи уверенными, что никто его не выберет. Я, сам не зная, почему, спрашиваю: «А НИИТВЧ где находится?», а мне говорят, что в Шувалово, туда ходит спецавтобус каждые два часа. Я ошеломленно спрашиваю: «Но ведь мне говорили, что на площади Льва Толстого, как же так?» А они объясняют, что там только руководство сидит, а работать надо будет в Шувалово. И торопят: «Давайте быстрее, народу еще много. Писать НИИТВЧ?» и уже готовы меня туда направить. А я тут вспомнил про Славика и его друзей, и какой хороший завод, и находится в центре города. Вспомнил и говорю: «Нет, записывайте меня на завод «Прибор»». Они аж поперхнулись от неожиданности, но записали. Выхожу из кабинета, ко мне подлетает наш заведующий кафедрой Аркадий Романович Шульман и говорит: «Ты что, рехнулся? Какой завод? Ну, ты натворил делов! Теперь поздно что-то менять. Приходи ко мне месяца через два, попробуем что-нибудь сделать». Я поблагодарил и ушел. Когда через два месяца я пришел на кафедру, мне сказали, что Аркадий Романович Шульман три дня назад умер.

Все шансы обломились. Я распределился на завод «Прибор».

11 февраля 1970 года нам торжественно вручили дипломы, что мы и отпраздновали в тот же вечер. Кто-то в качестве тоста сказал: «За первую защиту!» Эта фраза запала мне в память. Это только первая защита, впереди ждут другие. Скорее бы! Это стало для меня манящей мечтой, путеводной звездой. Но до нее еще было идти и идти. Если бы я знал, сколько защит меня ждет в будущем!

5. Гудит, как улей, родной завод

Завод «Прибор» находился (и находится) на Васильевском острове, прямо на берегу Невы. 1 апреля 1970 г. я вышел на работу. И в тот же день познакомился со своей будущей женой. Но я решил в этих записках не касаться личной жизни. Может быть, когда-нибудь в дополнительных главах «для служебного пользования», но не сейчас.

Итак, я стал работать инженером. Это ничему не противоречило, так как по диплому я инженер-физик, но вот специализация… В первый же день меня вызвал к себе начальник отдела Лев Борисович Богатин и попросил показать выписку из диплома с предметами и оценками. Проглядев ее, он сказал, что очень рад, что нашел там один предмет, имеющий отношение к заводу – это история партии. Он пошутил, но в каждой шутке есть доля истины. Богатин, правда, не учел, что я прошел военную кафедру по специальности «Системы управления ракетами», а уж это-то явно имело отношение к заводу.

Завод занимался разработкой и изготовлением точных авиационных приборов. Достаточно сказать, что «черные ящики» (известные всем оранжевые шары), которые записывают показания всех приборов при полете, чтобы в случае аварии можно было исследовать ее причины, разрабатывались и производились на заводе «Прибор». И я имел к этому отношение, чем горжусь до сих пор.

Достаточно быстро руководству стало ясно, что учить меня паять и использовать в качестве монтажника схем не имеет смысла; по словам Богатина, это все равно, что телевизором гвозди забивать. И мне стали подыскивать теоретические задачи, важные для завода. Как ни странно, таковые нашлись, так что мне удалось принести пользу. Например, важным элементом любого радиотехнического прибора является фильтр. Это устройство, которое сигналы одних частот пропускает, а других – задерживает. В точных приборах характеристики фильтров задаются очень строго, и реализовать их непросто. Вот на это меня и бросили. Раньше, когда требования были помягче, фильтры проектировались по достаточно простым инженерным рецептам, и это проходило. Но требования ужесточились, и надо было выработать более точный подход.

Как-то на какой-то конференции я познакомился с Артуром Абрамовичем Ланнэ, доктором наук из училища связи, который был еще и полковником, но это, я думаю, было результатом докторской степени, а не военной службы. Он занимался методикой точного расчета фильтров. Это был уже не инженерный простенький расчет, а целая математическая теория. Она мне очень понравилась, и я предложил использовать ее на заводе. Мне сказали: «Пробуй. Если результаты нас устроят, примем на вооружение». Этим я и занимался. Результаты получились замечательные, я мог задавать любые требуемые характеристики. Затем начались исследования стабильности по температуре, ведь устройства должны были работать от -40 градусов Цельсия до +60. Как-то лет через двадцать я встретил на улице одного нашего проектировщика. Поболтали, и он по ходу беседы сказал, что мои фильтры используются до сих пор и все проектировщики не могут на них нарадоваться. Очень мне было приятно это услышать.

В общем, создание фильтров было целой научной программой, которая, в принципе, была мне интересна. Но к защите диссертации она не вела, а если и вела, то только после очень долгого пути. Достаточно сказать, что начальство завода еще не имело ученых степеней. Кто умеет мыслить, тот меня поймет. Поэтому я все время помнил, что, раз уж так получилось, то три года я здесь отработаю, а потом уйду куда-нибудь в науку.

Сейчас, окидывая взглядом прошлое, я не жалею лет, проведенных на заводе. Они много мне дали. Ну, во-первых, жену, но сейчас не об этом. Я увидел, как работают предприятия советского военного комплекса, понял, что такое инженерная работа. Распорядок был строгий: работа с 8-15 до 17-10, на входе турникет и регистрация времени прихода. Опоздал – будет выговор. Раньше уйти нельзя. Это все очень воспитывает. Ты понимаешь, что эти 8 часов в любом случае проведешь на рабочем месте, так лучше работать, чем филонить.

Коллектив был здоровый и дружный, никаких заметных дрязг и склок. В основном, с молодежь, от 20 до 30 лет. Кипела спортивная жизнь: проводились чемпионаты завода по футболу, баскетболу, пинг-понгу. Я принимал в этом активное участие, даже занял второе место по заводу по пинг-понгу, играл в баскетбольной и футбольной командах. У меня появились приятели: Володя Лосев, Коля Седов, Толя Бурдаков и др.

У нас даже установились какие-то традиции. Некоторые были позитивными, например, поедание своих бутербродов в обеденный перерыв на набережной Невы под памятником Крузенштерну. Мы жевали бутерброды, смотрели на серую воду и здания на том берегу и думали о красоте родного города. Но были и не столь безобидные традиции. По дороге к метро, а это занимало минут 15-20, мы завели обычай выпивать по кружечке пивка у пивного ларька, а потом появилась и добрая традиция добавлять в пиво чуть-чуть спиртику, благо, спирт нам выдавался для прочистки плат. Когда спирт вливаешь в пиво, он, будучи легче пива, плавает по поверхности, так что впечатление, что все время пьешь именно его. Удовольствие ниже среднего, но, во-первых, мы мужчины, а во-вторых, потом так весело становится. Помню такую забавную ситуацию. У меня был приятель Виталий, не с завода. Он ходил в университет на курсы повышения математической квалификации. Эти курсы находились тоже на Васильевском острове. Вот как-то стоим мы с друзьями у ларька, пьем пиво со спиртом, вдруг вижу Виталика с портфелем, подзываю его к нам, он подходит и, естественно, не находит сил отказаться от предложенного угощения. Дальше стало весело, и было бы глупо променять такую чудную компанию на сухие математические формулы. Виталик пошел с нами. Через пару дней ситуация повторилась, мы пьем, он идет, опять с портфелем. Я кричу: «Виталик!», он оборачивается, картинно отмахивается рукой, как от дьявола, громко кричит «Нет!» и убегает. Это он, конечно, специально разыграл, ради смеха, но ведь не вернулся…

Помню еще такую ситуацию. 31 декабря 1971 года был рабочий день, правда, укороченный. После работы мы с ребятами зашли в мороженицу, чтобы отметить Новый год. Взяли по стакану вина, отметили. Потом пошли к метро, увидели другую мороженицу, отметили еще раз и твердо решили ехать на Невский в кафе «Лакомка». Решили и поехали, там еще разочек отметили. Короче говоря, пришел я домой в 9 вечера, сильно нагрузившись. А в 11 идти к Бобу на празднование. Я залез в ванну и отмокал в ней все это время. Но не помогло. К Бобу мы с Надей пошли, но находиться в квартире, где было душно и накурено, я не мог. Провел всю ночь на лестничной площадке, куда Надя приносила мне закуски и пирожные. После этого я оборвал укрепившуюся было традицию выпивания по дороге к метро. Но теперь понимаю, как происходит скатывание в алкоголизм. Втягиваешься потихоньку.

Вопрос материальной обеспеченности окончание ВУЗа не решило. Как инженер я стал получать стандартную зарплату для молодых специалистов – 90 руб/месяц. Напомню, что 5 лет назад, будучи техником без спец. образования, я получал 85 р. Прогресс невелик. Правда, через год общегосударственным указом зарплата молодых специалистов была резко повышена аж до 100 р, но проблему это не решило. Истины ради, следует напомнить, что в СССР зарплаты а) были невелики, б) мало различались. Начальник лаборатории (кандидат наук) получал 200 р, старший инженер – 140 р. Большинство граждан уходили на пенсию с зарплат не выше 150 р. А вот пенсии были приличными (в сравнении с зарплатами) и достигали 132 р. В любом случае, денег на красивую жизнь (например, сводить девушку в кафе) не хватало. Подрабатывание грузчиком продолжалось, но реже – ведь утром надо на завод. И вот в один из вечеров раздался телефонный звонок, который можно назвать судьбоносным, хотя вначале он таким не казался. Позвонила моя дальняя родственница Фаня и сказала, что ее подруга ищет репетитора для своей племянницы-школьницы. Не соглашусь ли я? У меня к тому моменту опыта преподавания почти не было. «Почти», потому что когда-то в школе я помогал своему другу и однокласснику Аркаше постигать азы математики. Опыта не было, но уверенность в своем знании школьного курса была – не зря же я столько вступительных экзаменов сдал. Я решил попробовать. Дважды в неделю прямо с завода я ехал в Ульянку (это окраина города) и занимался математикой с весьма милой девочкой. Ее родители сначала весьма озабоченно контролировали контакты их хорошенькой 17-летней дочери с 24-летним «учителем». Но никакие «такие» мысли мне в голову не приходили, так что со временем они успокоились и полностью доверились мне. Мы занимались два часа, за что я получал 5 рублей, т.е. в месяц приработок составлял 40 р, почти половину моей зарплаты. Я был вполне доволен и даже не помышлял о повышении ставки, но через пару месяцев ее родители по своей инициативе повысили сумму до 6 р. Вы спросите, в чем судьбоносность? Так началась моя репетиторская деятельность, которая стала частью моей жизни на долгие годы.

Тогда я еще верил в возможность счастливой карьеры, т.е. официально дорасти до высоких зарплат в 200, а то и 250 р. Для этого надо было защитить диссертацию, а эта цель пока скрывалась в плотном тумане. Я продолжал поддерживать контакт с Долгиновым, в 1971 г. мы опубликовали статью по астрофизике, но активной мою научную деятельность назвать было трудно. Да и как могло быть иначе, ведь я целые дни проводил на заводе, а работа там была не шуточная. Так что все свободное время я испытывал угрызения совести, которые особенно усиливались в выходные. Внутренний голос шептал: «Ты должен идти в библиотеку и читать статьи по астрофизике». И я шел и читал.

Тогда я думал, что не только карьерный, но и финансовый успех находится в конце этой широкой асфальтированной дороги, по которой плечом к плечу идут все, кто хочет добиться желаемого. Надо только стараться, ждать и верить! А первые репетиторские шаги были сделаны по узенькой извилистой тропке, уводящей с жизненной стези куда-то в кусты. И оказалось потом, что эта-то тропинка и есть линия судьбы. Но до этого было еще далеко. А пока я вел жизнь молодого специалиста, мечтающего о повышении зарплаты на 10 р. Но этого повышения мне упорно не давали, хотя я и стал одним из победителей заводского конкурса молодых специалистов, на который была выдвинута моя работа по фильтрам.

В 1971 г. я на два месяца был послан на военные сборы, но об этом я напишу отдельную главку.

Как я уже писал, наш завод был типичным представителем предприятий военно-промышленного комплекса. Произведенная продукция принималась специальными военпредами, секретность контролировалась первым отделом. Работали партийная и комсомольская организации. На одном из комсомольских собраний отдела развернулась дискуссия о нужности комсомола. Большинство считало, что он изжил себя и никому не нужен. Я же отстаивал противоположную точку зрения: он нужен, без него молодежи будет скучно и неинтересно жить, просто нужно правильно поставить его работу. (Потом в нашей газете даже появился шарж, на котором я говорю с трибуны: «У нас все организует комсомол, вот недавно пульку организовали»). Наверное, хоть я и был наивен и романтичен, но доводы мои были убедительными, потому что привело это к тому, что на очередном перевыборном собрании кто-то встал и предложил меня в комсорги: «Говорил красиво, так иди поработай!» И меня выбрали. Мне было 26 лет, а из комсомола выбывали в 28. Так что я зацепил последний шанс. И я решил попробовать сделать что-то осмысленное, как говорил. Начали мы с газеты. Вместо скучной, однообразной агитки мы решили выпустить что-то действительно интересное. И у нас получилось! Мы сделали огромную на трех листах ватмана новогоднюю газету с рисунками, шаржами, эпиграммами и поздравлениями. Когда мы вывесили ее в коридоре, весь завод ахнул, около нее постоянно толпились люди, читали и обсуждали. Мы стояли сбоку и, гордые, наблюдали за происходящим. Игорь Казаков, который рисовал все шаржи (хотя сначала отказывался принимать участие в этой затее, говоря, что никому это не нужно, никто это читать не будет), увидев весь этот ажиотаж, чуть не прослезился от нахлынувших на него чувств. Мы выпустили еще одну газету на 8-е марта, и ее ждал такой же успех. А потом меня вызвал начальник отдела Богатин и сказал, что это отвлекает людей от работы – и тех, кто делает газету, и тех, кто ее потом читает. А главное для нас – это работа. Эти газеты до сего дня лежат у меня на антресолях, иногда я их просматриваю и вспоминаю, вспоминаю…

Я отработал свой комсоргский год в соответствии со своим пониманием. Мы старались работать не формально, а осмысленно, и делать то, что считаем полезным и нужным. Через год я покинул этот пост в связи с солидностью возраста, но ни разу в жизни не пожалел о том, что целый год побыл комсоргом.

Когда время моей работы на заводе начало отсчитывать третий год, пришла пора подыскивать новую работу. Жизнь показала, что мало кто по своей воле ушел с завода. Все ребята, с которыми я работал, так и продолжали трудиться на тех же местах, вплоть до самой перестройки, когда ВПК начал разваливаться. Так могло случиться и со мною, но я все время чувствовал себя пришлым, временно прикомандированным. Мне было очевидно, что я должен уйти. И вот я начал искать работу. Конечно, я был не так наивен, чтобы просто прийти с улицы в какой-то НИИ или институт и сказать: «Возьмите меня на работу». Нужно, чтобы меня кто-то порекомендовал, замолвил за меня словечко. Через такие ситуации я прошел около 30 раз, но все, как говорил Жванецкий, «без такого же успеха». Я приходил, разговаривал с кем-то, этот кто-то обещал поговорить с начальством, а потом извещал меня, что начальство не позволило меня принять, так как у них перебор евреев. «Вот если бы Вы были хотя бы наполовину» – эту фразу в неофициальной беседе я слышал многократно.