На косяке двери была прибита наискосок маленькая коробочка с непонятными буквами на ней. Входя в дом вслед за императором, хозяин дома дотронулся до нее пальцами руки каким-то странным жестом. Одновременно и торжественное и обыденное, это касание неожиданно заставило меня вздрогнуть и на мгновение я почувствовал себя странно. Мне показалось вдруг, что нечто необычное и прочно забытое зашевелилось вдруг в глубинах моей памяти. Промелькнуло и исчезло. Ощущение это было настолько неожиданным, что я быстро и мелко перекрестился, стараясь сделать это незаметно, но все же успел поймать брошенный на меня удивленный взгляд Ланга. Сам камерарий повел себя не менее странно. Проходя в дом вслед за иудеем он двинул рукой так, как будто собирался повторить жест хозяина и тоже дотронуться до коробочки на косяке. Ланг тут же отдернул руку и испуганно оглянулся. Беспокоился он напрасно, думаю что никто кроме меня не заметил его оплошность.

И вот мы: я, Ланг, император и раввин стоим в зале. Здесь властвует полумрак, который разрушает лишь огонь в камине да два масляных светильника на стенах.

– Со мной останется капитан Бруно – заявляет Рудольф и подчеркивает – Лишь он один.

Ланг морщится, но не осмеливается возражать и выходит, тихонько притворив за собой дверь.

– Прошу вас Государь, садитесь! – приглашает раввин.

Император садится в глубокое кожаное кресло у камина и лениво машет хозяину, садись мол, разрешаю. Этот жест у него настолько хорошо отработан, что ладонь кажется безвольно болтающейся на лучевой кости. Раввин уже утонул в кресле напротив, а я остаюсь стоять за спинкой императорского кресла.

– Сейчас будет подано угощение.

Как будто услышав эти слова, из темноты в углу появляется женщина с подносом и ставит его на низкий столик у камина. Она одета во что-то темное и бесформенное, в полумраке не разобрать. Голова у нее замотана платком, концы которого заправлены назад, а хвост одного из них закрывает пол лица. На нас женщина старается не смотреть, но получается у нее плохо: блестящие в свете камина глаза осторожно постреливают то на императора, то на меня. Интересно, что при виде меня ее глаза округляются в изумлении, но ужаса в них не видно. Женщина начинает мне нравиться.

– Моя жена Переле – представляет ее раввин.

Та отвешивает глубокий поклон, целясь куда-то посередине между императором и мной, и уходит обратно в темноту. На подносе остаются кувшин с вином, стаканы (почему-то их три) и какие-то сладости, подобные тем, что мы захватили в османском лагере после победы при Сент-Анжело. Рудольф смотрит на меня, некоторое время ждет чего-то и вопросительно поднимает бровь. Хотя царедворец я неопытный, но наконец и до меня доходит. Я подхожу к столу, наливаю себе вина, отпиваю из стакана и откусываю от чего-то приторно-сладкого. С удивлением вижу, как раввин подмигивает мне и его морщины разбегаются в неудержимой улыбке. Надеюсь что император за моей спиной ничего не заметил и возвращаюсь в темноту за его креслом. Теперь должен начаться разговор и я наконец узнаю цель высочайшего визита. Не то чтобы мне так уж интересно, но об этом просил Ланг и нет у меня причин ему отказывать. Раввин наливает вина себе, гостю и почему-то в мой стакан тоже. Насколько мне известно, император очень даже не дурак выпить, но сегодня его интересует другое. Начинает он издалека:

– Правда ли, что тебя называют “Мараль”? И что означает это таинственное прозвище?

– Все верно, Государь, только не “Мараль”, а “Махараль”. Так называют меня ученики и ничего таинственного в этом имени нет. Оно всего лишь означает “Наш учитель Лёве”.

– Возможно и так, иудей. Но ведь и без того вокруг тебя много тайн. Не так ли?

Хотя они говорят на двух разных германских диалектах, недопонимания между ними не происходит. Понимаю их и я. Но пока не понимаю, что привело Рудольфа в этот дом. Лёве пожимает плечами:

– Я обладаю некоторыми знаниями, мой Государь, но ничего таинственного в них не нахожу.

– А как же тот случай на мосту? Не будешь же ты утверждать, что иудей разбирается в императорских скакунах лучше императорского конюшего?

– Мне просто повезло, Государь.

Думаю, что иудей лукавит, ведь мне известен тот случай, хотя случился он задолго до моего появления в Праге. Рудольф собрался в тот день в Старый Город, но выбрал неподходящий способ. Вместо того чтобы пойти “в народ” пешком, подобно Харуну-аль-Рашиду, или поехать в карете, как сегодня, он отправился на тот берег верхом. До середины моста он сумел гордо прогарцевать, но там произошел казус: его конь внезапно заупрямился. Злые языки поговаривали, что произошло это над четвертой аркой, под которой, как всем известно, живет водяной, собирающий души утопленников. Усилия императорской свиты ни к чему не привели: конь не шел, упирался передними копытами и даже попробовал встать на дыбы. К счастью, император оказался неплохим наездником (сказалась толедская молодость) и сумел удержаться в седле, но челядь перепугалась не на шутку. И только случившемуся там Лёве удалось успокоить животное. Но как именно?

– Я же сам видел – возмущается император – Ты произнес магические слова на ухо коню и тем снял заклятие. Конь даже протянул тебе переднюю ногу, как бы признавая твое могущество.

– Заклятие я действительно снял – соглашается раввин – Но сделал это не словами, а рукой. И было то заклятие обломком клинка, застрявшем между копытом и подковой. Оно-то и стало причиной конского непослушания и его-то я и изъял длинной булавкой. А что касается слов, которые люди ошибочно сочли магическими, то они были призваны успокоить животное. И все верно, в скакунах я ничего не смыслю, ведь нам запрещено путешествовать верхом. Зато я верю, что доброе слово способно усмирить не только зверя, но даже и человека.

– Почему же ты ничего не сказал? Ведь то лезвие не случайно попало под подкову. А это значит… Ну, ты понимаешь.

– Я ничего и не смог бы сказать, ведь меня немедленно прогнали прочь ваши гвардейцы. А что касается недоброжелателей, то они есть и будут у любого правителя. Судя по тому, как проявилось то недоброжелательство, ваш тайный враг труслив и недальновиден. Следовательно – не опасен. Он наверняка подумал, что его злодеяние раскрыто и принял меры.

– Ты прав, старик: он сбежал и теперь я знаю, кто это был. Жаль, что предателя не успели предать лютой казни.

– Бегство врага это двойная победа, Государь.

Рудольф недоуменно смотрит на собеседника, а мне как раз все понятно. И я согласен с раввином: ведь муки казненного люди могут и воспеть, а там недалеко и до мятежа. Ну а про позор беглеца песни складывать не будут. Императора, впрочем, волнует иное.

– И все же, ты владеешь тайным знанием!

Это не вопрос, а утверждение. Свои слова Рудольф вбивает в старика подобно плотнику загоняющему гвоздь в доску. Интересно, что тот ответит?

– Иное знание непривычно и может показаться тайным несведущему.

Раввин то ли увиливает от ответа, то ли издевается над императором.

– Иное… Тайное… Явное… – ворчит Рудольф – Не будем ходить вокруг да около. Признайся, иудей, владеешь ли ты таинством трансмутации?

Слухи о том, что казна императорского Града давно пуста, дошли и до меня. Теперь стала понятна причина высочайшего визита в гетто. Ну, что ж, посмотрим, что ответит старый Лёве. Он весьма неглуп, но отделаться от настойчивого гостя будет непросто.

– Я не занимаюсь алхимией, Государь. Ты можешь осмотреть мой дом и не найдешь в нем лаборатории. Какой же я алхимик без реторт и колб?

В наших Градчанах, в том числе и на Златой, развелось немало алхимиков. Нет у них недостатка ни в ретортах, ни в колбах, но на пути превращения дерьма в золото они продвинулись не слишком далеко.

– Лабораторию ты получишь – император наливает себе еще вина и выпивает его залпом, как воду – Будут тебе там и колбы и реторты и все, что пожелаешь. Но не испытывай меру нашего терпения. В свое время мы отменили эдикт об изгнании евреев из города, но никто и ничто не помешает нам вернуть ему силу. Тем более, что ваши соседи в магистрате на этом настаивают…

Он машет рукой в неопределенном направлении, наверно в ту сторону, где осталась Староместская площадь. В этом его жесте уже нет прежней мягкости: теперь это не добрый властитель, а грозный самодержец. Потом он наклоняется над столом и пристально смотрит в глаза собеседнику.

– Ну, что скажешь, господин главный раввин пражского гетто?

Тот неподвижен. Он выдерживает гневный взгляд гостя, некоторое время молчит и, наконец, отвечает

– Да, Государь, я действительно кое-что умею. Но это совсем иное. Мои умения не телесны, это скорее учение духа… Государь. И они не помогут в добыче золота, даже если бы я и хотел.

Его голос ровен, тих и, казалось бы, лишен каких-либо эмоций. Что это: равнодушие или тщательно сдерживаемый гнев? Полагаю – второе. За этим спокойствием мне чудится зубовный скрежет. Господин Лёве может быть каким угодно безбожником и врагом Церкви, но мое уважение он уже заслужил. “Даже если бы я и хотел!”. Так же нельзя говорить с императором! Раввин это тоже понимает и продолжает более мягким тоном:

– Но, возможно, я смогу помочь.

– Возможно?

– Я мог бы попробовать найти нужных людей.

– Попробовать? Нечего тут пробовать! Если ты знаешь владеющих секретом трансмутации, то немедленно назови их. Знаешь ли? Говори!

– Если бы такие люди существовали, Ваше Величество, то золото давно уже стало дешевле железа. Не так ли? Но пока что это не так, следовательно таких людей не существует.

– Так что же ты морочишь мне голову! Что ты там собирался попробовать?

– Я не утверждал, что знаю тех, кто немедленно произведет для вас золото. Но можно попытаться найти людей, достигших определенных результатов и имеющих шанс в будущем…

– В будущем?! В будущем?! А что прикажешь делать сегодня? У меня на Златой хватает проходимцев, тоже именующих себя алхимиками. По ним давно уже виселица плачет. Хочешь привести мне еще одного?

– Так было всегда и всегда будет, Государь. На одного истинного ученого приходится десяток наглых мошенников или мошенничающих бездарей.

– О, да! Все они мошенники.

– Именно поэтому наша задача как раз и состоит в том, чтобы извлечь единственную жемчужину из этой кучи дерьма.

Слова “куча дерьма” явно понравились Рудольфу и он понимающе улыбается. Возможно, и даже наверняка, такое определение совпадает с его собственным суждением. Вот теперь раввин мягок и мудр и больше не лезет на рожон. Удачно прозвучали и слова “наша задача”. Лёве бросает на меня еще один быстрый взгляд и мне снова чудится едва заметная улыбка. Удобное дело – старческие морщины: порой не отличишь ухмылку от болезненной гримасы. Но император все еще не спокоен и опасен.

– Ну, хорошо… Предположим… А что прикажешь нам делать сейчас?

– Что касается меня, то я немедленно примусь искать истинных алхимиков. А ваш камерарий может тем временем обратиться к господину Майзелю, нашему бургомистру и попросить его о займе. Я уверен, что господину Лангу удастся получить внушительную сумму на самых щедрых условиях.

– Еще бы!

Император не удивлен такой щедростью и, судя по его реакции, это будет отнюдь не первый займ, а, возможно, и не последний. Разговор, похоже, окончен и хозяин, раскланиваясь, провожает высокого гостя к выходу. На крыльце, он кланяется императору в последний раз и совсем низко, а мне снова чудится улыбка на его лице. Отбросив ненужные мысли, я направляюсь вниз по ступенькам за императором, но меня останавливает голос хозяина за спиной:

– Постой, рыцарь, погоди немного – он произносит это слова очень тихо, как будто опасается, что нас услышат.

– Я не рыцарь.

Я стараюсь чтобы мой голос звучал надменно. На самом деле я почему-то боюсь, боюсь неизвестно чего.

– Кто же ты? Как твое имя?

– Меня зовут Бруно Меченый и я капитан императорской стражи.

– Но у тебя есть и другое имя, верно? Из какой ты семьи?

Я хочу ответить, что у меня нет и не было семьи. Это должно прозвучать гордо и надменно, но голос меня предает, как предают и слова.