2. Третье измерение

Вольдемар Вольдемарович Нойман поздно вечером, уже эдак в первом часу ночи, заехал к себе на дачу от соседа, с которым, судя по всему, провёл полезный вечер. Во всяком случае, ворота за собой он закрыть смог и направился, правда, нетвёрдо, к террасе, чтобы открыть дверь. Это уже оказалось сложнее – нужно было подняться на пять ступенек. И хоть перила были, но, читатель, сам понимаешь, бывают иногда ситуации, когда мужчине уж очень затруднительно подниматься по ступенькам.

Вольдемару Вольдемаровичу так было тяжело, что он вторую преодолел, а с третьей съехал и увидел прямо не-ред собой существо. И даже вначале не удивился, просто спросил:

– Ты что такое?

Сам же подумал, что или ему уже всё снится, и это хорошо, или это первые признаки белой горячки (горячки белой), и это – очень и очень плохо. Ведь предупреждал его личный врач, профессор Петя, что нужно уже не только пить, или, иначе, ханку жрать, нужно уже начинать и думать. Всё это и многое ещё пронеслось в голове Ноймана стремительно.

Но, тем не менее, реакция существа на его вопрос была самая обыкновенная.

Существо было небольшого росточка, цвета розовосиреневого с пятнами, с круглым туловищем без одежды, с ногами и руками, которые кончались лапками с присосками, с глазами на проволочках. Вместо волос, бровей и прочих частей лица были какие-то кустики, ниточки, пружинки, шарики.

Одежды, как Нойман уже отметил про себя, не было вовсе. Причинные места тела, ничем не прикрытые, отсутствовали, а сзади виднелся хвост, как у саламандры, правда – небольшой.

И весь этот объект, или субъект, или существо, уж как вы хотите, был покрыт кустиками волос, редкими ниточками, пупырышками и бородавками. И, как я уже сказал, существо всё время светилось приятным розоватым с оттенками светом и нисколько Вольдемара Вольдемаровича не боялось. И ответило сразу вежливо, голос был тоненький, но явно мужской:

– Я не «что такое», а житель третьего измерения. Вот отпустили сюда продуктов взять. И могу тебе услугу оказать, взять тебя на время с собой, показать, как мы там живём, в третьем-то измерении.

Нойману было всё равно и не очень даже интересно. Но существо, вроде читая его мысли, сказало:

– Зря, зря пренебрегаешь. Любознательность-то должна быть, ведь все там будем.

– Как, и я тоже? – изумился Нойман.

– Всенепременно, – ответствовало вежливо существо и даже вроде бы попыталось шаркнуть ножкой.

– Ну давай, – вдруг легкомысленно согласился Нойман. – А что для этого надо? И на сколько? У меня завтра делов – тьма.

– Да для этого ничего не надо. Согласие твоё я уже получил. А на сколько? Это, брат, вопрос сложный, уж сколько выдержишь, – и тело существа завибрировало и начало переливаться фантастическими красками.

Да и Вольдемар, к своему изумлению, легко отделился от третьей ступеньки крыльца, за которую он вцепился вроде бы намертво, когда падал, и поплыл куда-то, даже полетел, всё быстрее и быстрее. Мыслей у него не было. Было какое-то весёлое любопытство. И только.

Очутился он в розовой комнатке почти без мебели, с какими-то ящичками повыше и пониже. «Это – сидеть, а это – стол вроде», – начал соображать Нойман. И себя оглядывать. Вид, право слово, его огорчил: стал он вроде того существа на даче, весь круглый, везде или пружинки или бородавки или волосики – кустиками. Одежды никакой, да и прикрывать нечего – всё, даже самая гордость, можно сказать, мужская, всё исчезло. Зато ощутил хвост саламандровый, препротивный. Да и кожа вся, даром что светилась нежными красками, была липкая, отставала легко, как у вареной курицы, и руки, и ноги сделались лапками с присосками вида препоганого.

Вольдемару сделалось дурно, этого он не ожидал. Но ещё дурнее ему стало, когда он увидел в комнате ещё одно существо, обличием, конечно, такое же, но маленькое, писклявое и явно женского пола.

Существо это, переливаясь и время от времени взлетая немного над полом, как это делают космонавты-герои СССР, а затем России, приблизилось к Нойману и пискляво, но громко начало требовать отчёта, где, мол, столько времени болтался, что воняет от него чем-то мерзким и «смотри, смотри, хвост-то весь в чём…»

Вольдемар и в лучшие годы такого разговора дамам не спускал, а тут какая-то… Он и погнал сразу «лошадей», то есть в том смысле, что ты, мол, кто такая, прошмандовка хвостатая, ты мне, тварь с присосками, ещё права качать будешь, ты, мол, бурдюк розовый – нишкни, пока я тебя…

Но что «пока тебя», разъяснить не успел. Его дама-существо так ловко, быстренько к нему подплыла, легонько развернулась и вдруг пяткой, где присосок не было, очень больно и хлёстко попала Вольдемару прямо в глаз.

– Ах, ты так… – угрожающе, но не победно произнёс Вольдемар.

Он успел очень больно получить пяткой в лоб, в пах (и хоть там и не было ничего, но стало весьма чувствительно), и хвост его был защемлён и укушен.

– Всё, мерзкий, сейчас едем к семнадцатому, – вопило существо, взлетая, припадая, светясь и флюоресцируя и за хвост таща Ноймана из этой розовой комнатки куда-то по переулкам, площадкам и прочему фантастическому ансамблю.

– Куда, зачем? – уже растерялся Нойман, а глаз, хоть и на пружинке, но заплывать начал.

Далее всё оказалось совсем плохо. Семнадцатый – огромный, горилообразный шар серо-жёлто-зелёно-коричневой цветовой гаммы ловко схватил присосками Ноймана, да так, что вырваться Вольдемар уж точно не мог; что-то спросил у этой выдры, она пропищала, и вдруг он плоскогубцами стал давить пальцы с присосками у Ноймана на левой руке.

– На левой, точно? – переспросил этот семнадцатый у мерзавки.

– На ней, на ней. Она ему мешала в делах, да и присасывается плохо.

– Щас будет присасываться хорошо, – басил семнадцатый, а Вольдемар уже визжал и извивался от боли всем телом и хвостом.

– Ну, понял, как с жёнами вести себя? – спросил вдруг семнадцатый тихо и участливо.

– Понял, понял. Ты мне пальцы сломал, – вопил Вольдемар.

– Ничего, до свадьбы заживут. Ладно, иди, не балуй с молодухой-то. Давайте следующего, – и засветился весь зелёным.

Нойман вышел весь мокрый, с хвоста капало, а мерзавка его, что оказалась непрошено-негаданно женой, видите ли, участливо раздробленную ладонь поддерживала и пищала, что щас придут, она компрессик сделает и ужин даст, её сосед с планеты Земля еды привёз.

Вольдемар молчал, вытирая влагу, что по нему струилась, и думал про себя: «Я тебя, сука, вечером удавлю». А думал, оказывается, зря. Вдруг существо снова его больно ущипнуло, пнуло ногой в коленку и завизжало:

– Я те дам суку! За суку, подлец эдакий, ответишь. Щас же снова идём к семнадцатому.

– Нет, нет, – испугался аж до полусмерти Вольдемар. – Это я-я-я (он стал заикаться) пошутил.

– Ну смотри, прощаю на первый раз. Скоро вечер, щас поедим, гости придут, и поплывём в интим, – и она глупо, прямо как на Руси, где-нибудь в деревне Хотькове, например, хихикнула.

«Хорош интим, а чем?» – подумал Нойман, но промолчал. Пальцы просто-таки ломило, как было больно. Постепенно Нойману становилось жутко.

Еда была подана на розовых же тарелочках, в брикетах, и есть её, как разъяснила писклявая стерва – ныне жена Ноймана, – нужно просто откусывая от брикета.

Вольдемар посмотрел и понюхал. Это было говно, натуральное говно землян, которым они так усердно и успешно покрывают всю свою планету. Вольдемару стало плохо и очень грустно, а так как мысли его читались, то он думать себе запретил и только сказал, что спасибо, мол, сыт, ел недавно, да и рука мозжит.

Супруга его особенного внимания на слова Ноймана-мужа не обратила и с удовольствием съела и свой, и его брикет. Запах был, скажу вам! Но Нойман крепился. Вернее, не то что крепился, он был просто в прострации.

А потом были гости. Вплыли маленький кругленький с маленькой кругленькой. Дамы сразу:

– Ах, ах, суарэ, сюксе, ну просто шарман! Ах, твой, да ну, что ты? Вуаля, вот и верь им, шери!

А кругленький сел напротив Вольдемара и загудел без перерыва. Но прерваться пришлось. Пришёл ещё один гость, тоже шарообразный, но большой. Тот сразу сел к Вольдемару и маленькому шару и загудел громко, но монотонно.

Маленький пытался встрять, но куда ему. Большой шар всё гудел и гудел. И под этот мерный гул да французские повизгивания дам-шариков Вольдемар, пристроив свои размозжённые присоски поудобнее, задремал. Стала сниться ему земля, зелёные поля, церковь деревеньки Радонеж и его дача. Он заплакал и проснулся.

Жена его споро сметала хвостом остатки вонючих брикетов в угол. Гости уже ушли. Мадам была добрая и щебетала:

– Щас я тебе на лапку повязку положу, зайка ты моя, и баю-баю с мамочкой.

«Да как?» – всё порывался спросить Вольдемар, но боялся. Что, если не так, и опять он попадёт к семнадцатому. Этого он не вынесет.

Стали ложиться спать. То есть просто подплыли к стенке комнаты и у основания приклеились. И тут вдруг супруга ловко так подплыла к нему и прислонила его хвостом и складками кожи к стенке, к какой-то щели.

– Ну, давай, хвостом-то шевели, животом-то помогай. Что как мёртвый? К семнадцатому, что ли, опять, – визгливо завопила вдруг она, а сама прилипла, задрав хвост, к стенке на противоположной части комнаты.

Всё это было так нелепо и мерзко, что Вольдемар и не сопротивлялся. Особенно когда вспоминал про семнадцатого. И тогда начинал рьяно и хвостом шевелить, и животом помогать. Особа же его вдруг захрюкала, заурчала, замяукала, издала ещё тьму разных звуков и совсем по-человечески произнесла:

– Ах, спасибо, мой маленький, как с тобой мне всегда хорошо! Ты уж не обижайся, ежели что…

Вольдемара же от этой доброты неожиданной потянуло узнать, что же это происходит в интимной сфере? И он получил разъяснение.

– Ты что, глупенький, не знал, что у нас всё передаётся через обои? Все чувства и всё такое прочее. У нас даже пословица есть: «Был бы мужик, а обои-то достанем».

Ну, всё, спать и спать.

Но Володе было некомфортно, болело, жгло и чесалось там, где хвост. «А чесать-то чем? Присосками, что ли?» – подумал Володя и открыл глаза.

Уже было раннее утро. И ступеньки, и машина с незакрытой дверью, и трава – всё было покрыто росой. У Вольдемара почему-то были приспущены брюки, и комары нажалили поясницу и то, что ниже, от души. Пальцы левой руки защемило между ступеньками и ломило нещадно. Брюки были мокрые, а ключи от террасы валялись рядом на земле.

Вольдемар мутным взором рассматривал весь этот живописный ужас и увидел вдруг на заборе два светящихся розоватого цвета существа: с проволочками, ниточками, хвостиком, прозрачные. Вдруг они тихонько сказали: – Ну, кажется, проснулся. Пора, – и исчезли.

Вольдемар прошёл на дачу. Под глазом был синяк. Болели грудь, под коленкой, пальцы, копчик. В кармане брюк он нашёл маленькую пружинку, ниточку и кусок кожи, как у лягушки, но с присоской.

Он посмотрел на себя в зеркало и заплакал.

С тех пор прошло семь лет. Вольдемар не пьёт совершенно. Ничего. Даже «Балтику». Даже кока-колу и кофий. По утрам заходит к соседу Марку, пьют чай. Друзья появляются всё реже и реже: они знают, что никакого спиртного в доме у Вольдемара нет.

Но зато на даче живёт жена. Он умолял её приехать. Пригрозил, что постельное бельё менять не будет, так и будет спать на одном и том же. Угроза возымела действие. Но жизнь на даче у супруги скучная: никаких споров Вольдемар не выносит, на все упреки, вопросы или требования отвечает:

– Да, дорогая. Нет, дорогая. Как скажешь, дорогая. Ты права, дорогая, – и так далее.

Утром перед работой Вольдемар косит траву, делает небольшие стожки – для запаха. И поглядывает иногда на забор – не сидит ли там какой-нибудь пришелец из третьего измерения?

Странности такие и изменение характера Вольдемара волновали его супругу. Она ходила к ведущим врачам, психоаналитикам, сексопатологам и даже к одному анатому. Все в один голос заверили, что форма не опасная, тихая, живите, мол, и наслаждайтесь.

А вечерами, когда выпадет роса, флоксы пахнут чем-то волнующим, а пионы набирают вечерней влаги, у забора иногда вдруг появляется какое-то свечение нежно-розового цвета. Этот столбик света чуть покачается, походит вдоль забора, просочится сквозь щель и исчезает.

Вольдемар иногда это видит. Тогда он начинает волноваться, жена даёт ему капли, звонит и просит прийти соседа. Сосед, Профессор, сразу начинает говорить про смысл жизни, и под его монотонное жужжание Вольдемар засыпает и спит крепко и без сновидений.

Никто, кроме Вольдемара, про третье измерение не знает.