С точки зрения Барретта, друг получает милость из рук верующего, потому что Бог, а не верующий, любит ближнего. По факту, идеи Барретта проливают свет на довольно удивительный факт, что Августин и Кьеркегор были склонны к тому, чтобы уклонятся от вопроса о том, сколько и как напрямую мы должны любить других, поскольку любви-агапэ не спрашивает о достоинствах получателя, как это делает эрос. Можно предположить, что эта любовь к другу не вызывает глубоких философских проблем в случае, когда мы даём верующему возможность не отделять агапэ от эроса. Поэтому Августин и Кьеркегор время от времени проявляли некоторую «нервозность» в отношении того, чтобы сделать друга прямым объектом человеческой любви. Проще говоря, они не могли противостоять распространению желаний, которые могли бы отдалить верующего от Бога. Оба мыслителя проявляли стеснение признать истинное вознаграждение в дружеской любви. Наиболее известный пример, когда Августин утверждает, что путешественнику на пути к Богу не следует отвлекать себя чем-либо вдоль этого пути. Бог – единственный надлежащий объект любви, а все остальное, включая другого и самого себя, не обладает таким значением.

Таким образом, любовь верующего к ближнему существует ради высшей любви-агапэ. Августин заключает: «Бог жалеет нас, чтобы мы могли наслаждаться Им, а мы в свою очередь жалеем другого, так чтобы мы могли наслаждаться Богом… Когда вы наслаждаетесь человеком в Боге, вы наслаждаетесь Богом, а не этим человеком» [114, p.43].

Естественно, эти замечания следует читать на фоне теории Августина, которая содержит множество призывов к благотворительности. В нашем анализе философии любви Августина мы отмечали, что каритативная любовь может включать отношения с друзями, которые могут способствовать продвижению человека по пути христианской жизни [71].

Августин не позволяет нам эгоистично относится к нашим ближним, как будто для нас имеет значение лишь прибытие в пункт назначения. Это чувство коллективного путешествия к Богу резонирует с размышлениями Августина о единстве тела Христова и об отождествлении Христа с нуждающимся. Тем не менее первенство, данное Христу в этих размышлениях, поучительно.

В некоторых случаях любовь к недостойному ближнему оправдана как любовь к ближнему ради Христа. Трактовка вознаграждения ближнему будет зависеть от того, как мы истолковываем идею «Христа в ближнем». Если верующий любит своего ближнего, потому что Христос становится на место ближнего как заслуженный объект эроса и агапэ, тогда, несмотря на отождествление Христа с нуждающимся, эта формулировка звучит так: «Христос вместо ближнего». Такое толкование не оправдывает настойчивости Августина, что это нужда в другом, вызывающем любовь или пафос, который Августин нашел в словах Христа: «Когда ты делаешь что-то другим, ты делаешь это и мне» [114, p.44].

Кьеркегора так же критиковали за использование Бога в качестве «буфера» для любви к ближнему. В «Произведениях любви» Кьеркегор [152] противопоставляет любовь к ближнему «предпочтительным» отношениям близости таким, как дружба и романтика, которые он называет расширенными формами любви к себе. Он превозносит любовь к ближнему, которая претерпела «изменение вечности», чтобы стать долгом. Он рассматривает все человеческую расу как объект такой любви. Цель любви к ближнему состоит в том, чтобы направить её к Богу, которого любят больше всего на свете. Телеологическая функция любви проявляется в труде Августина «De doctrina christiana».

Разделяя убеждение, что только Бог может быть объектом телеологической любви, Кьеркегор говорит: «Мир никогда не сможет понять это, так что Бог является не просто третьей стороной в любых отношениях любви, но на самом деле становится единственным объектом привязанности. Он не является мужем, который является любимым для жены… Простая человеческая любовь никогда не может идти дальше взаимности… Христианство учит, что такая любовь еще не нашла своего объекта в лице Бога» [175]. Здесь кажется, что Бог стоит между верующим и ближним. Тем не менее, когда в другом месте в труде «Дела любви» Кьеркегор полагает ценность «ближнего» рядом с Богом в качестве посредника в христианской любви, он рассматривает «ближнего» как универсального посредника в любом акте любви между конкретными людьми [175]. Это основывается на утверждении, что все люди равны перед Богом, чья любовь не знает разницы между ними, желая спасения для всех. Это основано на положении христианства, что люди обязаны любить друг друга, т. е., этический призыв любить ближнего осуществляется на уровне абстрактного универсального, а не на уровне конкретного человека.

Эта универсальная обязанность подчинена требованию веры, когда человек стоит один перед Богом и несет перед Ним ответственность. Единственное абсолютное отношение отдельного человека к Абсолюту, ее конечный Телос. Следовательно, этическое может быть телеологически приостановлено. Отдельный человек определяет своё отношение к универсальной ценности посредством своего отношения к абсолютному.

Вызывает сомнение, что для Кьеркегора и Августина любовь к другим в лучшем случае является производной и косвенной по отношении к любви к Богу.

В верующем присутствует и эрос, и любовь-агапэ как Божий дар. Этот дар Божий верующему позволяет изменить отношения между Богом и верующим таким образом, что верующий начинает иначе осознавать дела Божественной любви. Внимательнее посмотрим на взаимодействие эроса, любви-агапэ и кенозиса, чтобы понять, почему это изменение происходит. Рассмотренное Августином взаимодействие эроса и любви-агапэ внутри христианской Троицы Барретт описывает так: «Любовь, которая характеризует Бога, – это выход божественного Я из себя и притяжение к другому, а затем обнаружение, что другой, в силу того, что также вышел из себя, перестает быть «другим»… Любовь начинается как самоотдача и завершается взаимностью самоотдачи. Это радостное движение, которое лежит в основе существования Вселенной» [175, p.295].

Предположительно, этот процесс развития эротической любви-агапэ или агапического эроса является симметричным и отличается самоотдачей. Когда этот процесс повторяется в отношениях между Богом и человеком, вся симметрия исчезает, потому что грешник не может быть достоин себя. Отношения любви могут быть восстановлены в результате получения Божьего дара человеком. В кенозисе Бог предлагает любовь-агапэ как онтологический дар. Для того чтобы получить этот дар, человек должен сначала «опустошить» своё «мирское Я», т. е. отказаться от него. «Новое Я», которое затем рождается в верующем, участвует в любви-агапэ Бога, т. е. в самой жизни Бога. Важным моментом здесь является то, что, когда Бог предлагает себя в качестве дара верующему, кенотическая любовь становится частью этого дара, так что совершенство в этой любви по праву можно рассматривать как завершение развития отношений между Богом и человеком.

Барретт говорит: «Как это ни парадоксально, самоотречение удовлетворяет беспокойную жажду сердца к самореализации» [175, p.295]. В соответствии с августиновским учением об онтологической силе любви-агапэ появляется двойное движение в любви: при онтологическом конце Вселенной Бог будет любить человека за то, что он наконец стал кем-то. Бог любит людей, чтобы люди могли соответствовать их предназначению. Как представляется, следует рассматривать будущую любовь Бога к людям (в эсхатологическом смысле) как бесстрастный эрос и настоящую любовь Бога как Любовь-агапэ. Человек не способен сам по себе наслаждаться Богом в вечном общении. Однако люди становятся такими, потому что Бог проявляет Любовь-агапэ к людям в настоящем.

Следует также подчеркнуть намерение любви Бога, который любит людей. Божественная Любовь-агапэ обладает онтологически формирующей силой, которая меняет человеческое существо.

По мере развития отношений с Богом верующий все больше и больше наполняется любовью-агапэ, которая позволяет ему жертвовать собой ради ближнего, т. е. осуществлять личный кенозис. Любовь-агапэ человека при этом участвует в божественной любви-агапэ. Тогда эта любовь будет иметь онтологическую силу. Человеческое «Я», являющееся объектом Божественной любви к верующему и любовь верующего к его/её ближнему – это сущности, которые рождаются любовью.

Ближний может быть прямым объектом любви. Любовь трансформирует индивида так, чтобы он мог стать человеком с полным самосознанием, способным вступить в общение Богом. Это настоящее обращение любви к ближнему не лишает его свободы в реализации самосознания. Любовь ориентируется на будущее общение, в котором принимают участие человеческое «Я» и ближний. Будущее общение в любви между людьми, объединёнными в любви к Богу и друг другу, действительно являются надлежащим объектом эроса. Хотя Бог стоит в центре этой картины, там присутствует и ближний. Эрос, который тянется к тому, кем может стать ближний, остаётся направленным на то, что выше. Напротив, агапэ может излиться на то, что ниже, и при этом не принять уровень бытия своего объекта. Любовь-агапэ овладевает своим объектом, который ниже его по уровню бытия, чтобы поднять его вверх. Это не обесценивает ближнего как нынешнего объекта любви-агапэ. Любовь-агапэ подталкивает верующего не смотреть на ближнего в его настоящем бытии, а увидеть его личность в единстве прошлого, настоящего и будущего, чтобы охватить весь процесс её становления.

Бог не является посредником между верующим и ближним, поскольку Христос есть истинный получатель и распространитель любви-агапэ к ближнему. Его «посредническая» мотивация (любовь к ближнему) обуславливается не послушанием или подражанием, где в любом случае верующий относится только к Христу, делая наличие фактического ближнего случайным. Барретт иногда говорит так, что в первую очередь привлекательность божественного кенозиса вдохновляет нас на милосердие, имитация не является движущим механизмом во взаимодействии эроса и кенозиса. Скорее, с точки зрения Барретта, Бог участвует в наших делах кенозиса. Бог опосредует дела любви в плане того, как любовь передается. Его участие позволяет несовершенному ближнему стать непосредственным получателем акта любви.

При альтернативном прочтении труда С. Кьеркегора «Страх и трепет» [41] повторяющееся возражение де Силентио гласит: «То, что один конкретный человек выше, чем универсальный человек, но это не означает, что Бог может … приказывать человеку нарушать требования этики. Вместо этого де Силентио подразумевает, что истинная ценность личности устанавливается не в логической сфере абстрактного универсального, но в пространстве, где каждый из нас стоит один на один перед лицом Бога. Если человек осознает ценность себя не как универсального, а как единичного человека, тогда потребность в любви предстает как абсолютный призыв к конкретной личности ближнего. Эта ценность личности в глазах Бога действительно поддерживает этический кодекс, согласно которому Бог есть любовь. Поэтому Бог является конкретным Богом, который относится к конкретным людям («Я Господь, и нет Другого; кроме меня нет Бога. Я укреплю тебя…»)[175, p.297].

Требование Кьеркегора о том, что Бог должен быть посредником во всех отношениях любви, необходимо, чтобы вывести человека за пределы начального уровня бытия, при котором любовь к человеку зависит от эгоистичного удовольствия. Тем не менее за этикой, понимаемой как универсальная норма, стоит взгляд на этику, где мы снова встречаемся с ближним лицом к лицу. При этой встрече рождается любовь.

Когда Христос что-то говорит, очень важно, чтобы это сказал Христос и чтобы это были сказано конкретному человеку. Кьеркегор описывает любовь с точки зрения созидания ближнего, чтобы он стал тем, кем он призван являться. Таким образом, дело любви осуществляется ради самого ближнего, как человека, которым он становится через любовь и цель Бога. Действительно, в «Чистоте сердца» Кьеркегор страстно клянётся, что никто никогда не сможет отговорить его от убеждения, что каждому человеку дано вечное предназначение [153].

Телеологическая цель человека сосредоточена на Боге, в конечном итоге у каждого человека есть элемент специфичности, который нельзя растворить во всеобщем утверждении: «Конечная цель каждого из нас есть Бог». По мнению автора монографии, само по себе всеобщее определение предназначения человека является бессмысленным по причине уникальности каждого жизненного пути, и предназначение каждого конкретного человека не может быть описано в формулировках всеобщности и абсолютности.

Барретт интерпретирует в следующих словах утверждение Кьеркегора о всеобщности теологической цели. «Божья любовь радуется явной уникальности возлюбленного; творческая любовь Бога породила инаковость» [175, p.298].

Итак, можно сделать вывод, что сравнительный анализ учений Августина и Кьеркегора дает нам богатый материал для углубления в проблематику эроса и агапэ, который предоставляет возможность выявить сущность христианского понимания любви-агапэ. И Августин, и Кьеркегор рассматривали любовь-агапэ как онтологически формирующую человеческое сознание и человеческую личность силу. Любовь Бога к людям позволяет говорить о любви между людьми. Тот, кто самоотверженно «теряет» себя в любви-агапэ, оказывается в единстве с Богом.

1.2.2. Гносеологический аспект: любовь как знание

Гносеология любви получила развитие в русской религиозной философии. Выдающий ее представитель С.Н. Булгаков выступает против «гносеологических защитников мистического эмпиризма», которые сводят веру к простому «экзистенциальному суждению» («Бог есть») [24, c.38]. Данная редукция препятствует на пути истинного мистического познания любви-агапэ. «Вера не абстрактна, но конкретна: это значит, что вера необходимо родит догмат того или иного содержания, или же, наоборот, догмат есть формула того, что опознается верою как трансцендентное бытие» [24, c.38]. Истина в высшем смысле этого слова как Божественная Истина не может сосуществовать с другой истиной. Истина стремится сохранить свою уникальность, иначе она утрачивает свою сущность. Прежде всего, благодаря любви и вере, высшая истина раскрывается. Это онтологическое фундаментальное утверждение раскрывается в следующих словах С. Булгакова о троичности веры, надежды и любви: «Вера – это любовь, потому что истина не может быть познана без любви к ней: истина проявляется только в любви. С другой стороны, вера это, по сути, не что иное, как любовь, но любовь, стремящаяся, сжигающая до пепла все, что ей чуждо» [27, c.39]. С. Булгаков цитирует Евангелие от Луки (12:49), книгу «Песнь песней» и П. Флоренского, определяя качество этой любви как ревность. «Ревность – это сила любви, потому что любовь не может не быть ревнивой, даже если любовь, превращенная в ревность, теряет свою сладость и нежность и становится требовательной и суровой» [27, c.39]. В Ветхом Завете Бог открыл Себя как «Бог ревнивый» и «поглощающий огонь». С. Булгаков подчеркивает в большей степени, чем П. Флоренский, отрицательную сторону ревности, а также её трансформацию, искажающую любовь-агаэ, – если, конечно, ревность не понимается как защитное отношение. Любовь может быть требовательной и суровой, но только если этого требует благо любимой личности.

Таким образом, несмотря на то, что творчество Булгакова носит метафизический характер, особенно в отношении софиологии, мы сделали акцент на гносеологическом аспекте его философии любви.

1.2.3. Аксиологический аспект любви: любовь как ценность

Особое восприятие любви как высшей ценности и как высшей добродетели характерно для христианской культуры. Любовь – это духовная и моральная ценность. Любовью к ценностям движется все бытийствующее. Именно в русской религиозной философии осуществляется реализация ценностей, в том числе любви-агапэ, которая состоит в том, что любовь-агапэ ставится в центр духовно-нравственных ценностей личности.

Для ряда других культур и религиозных традиций любовь оказывается лишь частью земного пути человека или частью процесса просветления. Например, в индуизме и в целом ведической традиции любовь как ценность характерна для деятельности человека в рамках его земного существования. Однако индуизму чужда конкретизация в понимании соотношения любви и в целом ценностной сферы бытия человека. М. Г. Смирнов подчёркивает, что любовь согласно традиции индуизма претерпевает серьезные трансформации. Как видим, в Бхагавадгите «путь следования ценностям и путь любви расходятся, и, в то же время, следуя представлениям о едином пути, взаимно дополняют друг друга. В частности, любовь в бхакти-марга проходит следующее превращение – она отчуждается от дуализма субъектно-объектных отношений, свойственного земной любви и через абстракцию Бога приходит к монизму универсальной любви в самой себе.

При этом человек не замыкается в себе, а полностью посвящает себя трансцендентному… Почитатель сливается с бытием Бога. В человеке действует уже не преданная Богу личность, а мощь духа в своей божественной свободе» [84, c.66]. Христианская любовь не предполагает «слияния» с Абсолютом или растворения в нем (что характерно для буддизма), а представляет собой свободное со-единство личностей в любви-агапэ. Ценность любви обретается и раскрывается в своей полноте как результат этого со-единства и со-бытия двух свободных личностей. При этом свобода человеческой личности не утрачивается, а наоборот, получает бесконечную перспективу для своего развития. Таким образом, в отличие от индуизма, ставящего любовь в зависимость от действия закона кармы, христианская аксиология любви основывается на идее бесконечного развития свободы человеческой личности в любви, при котором любовь оказывается абсолютным максимумом бытия, к которому можно бесконечно приближаться, но не быть в нем растворенном как в океане божественной энергии. При этом позволительным оказывается все, что не противоречит любви. В христианстве единственным универсальным этическим критерием является духовное видение человека как образа Божия. Все остальные моральные нормы, правила поведения и законы «впитываются» любовью, которая является для них объединяющим началом.

1.2.4. Духовный аспект любви-агапэ

Прот. В. В. Зеньковский (1881–1962) писал о связи духовности и любви. «Начало духовности в человеке не есть отдельная сфера, не есть некая особая и обособленная жизнь, а есть творческая сила, энтелехийно пронизывающая собой всю жизнь человека» (и разум, и тело) и определяющая новое «качество» жизни. Начало духовности есть поэтому начало цельности и органической иерархичности в человеке…» [35, c.46]. Любовь же есть источник и осуществление этой целостности.

В отличие от святых отцов и русских философов, некоторые западные исследователи, также осознавая перекрывание смысловых областей духовности и религиозности, для аналитических целей операционализируют их как независимые конструкты. В частности, Пол Винк определяет религиозность как «значимость институционализированных религиозных верований и практик в жизни индивида» [184, p.121]. В духовность вносится другой смысл: духовность – это «значимость деинституционализированных религиозных верований и практик в жизни индивида (например, акцент на сакральной связанности с Богом или природой; смешение различных религиозных и мистических традиций)» [184, p.121]. Духовность воспринимается здесь как деинституционализированная и эклектичная религиозность. При этом часть западных авторов подчеркивают тесную связь разных видов духовности и дел жертвенной любви, что подтверждается рядом исследований [182].

Таким образом, духовной аспект любви-агапэ состоит в том, что любовь-агапэ – это духовное состояние человека, а не душевные чувства и эмоциональные состояния. Для любви обязательно постоянное неуклонимое стремление личности следовать высшим ценностям в своей жизни.

1.2.5. Космический аспект любви-агапэ