Глава 2

Приди же, я буду петь тебе песни, которым научили меня кладбищенские души!

Чарлз Роберт Мэтьюрин

– Вот тебе и на! – воскликнул мужчина с несколько смущенным смехом, когда лодка окончательно исчезла из виду. – Ну и женщина! Кто бы мог подумать?

В самом деле, кто бы мог представить подобное! Сэр Филип Брюс-Эррингтон, баронет, весьма состоятельный человек и завидный жених, за которого мечтали выдать своих дочерей многие дамы, занимавшие видное положение в высшем обществе, объект восхищения и вожделения, способный стать прекрасной партией для любой знатной молодой леди… И вдруг ему оказан такой холодный прием, им, можно сказать, пренебрегли – и кто? Какая-то заблудившаяся принцесса, а то и вообще просто крестьянка. Размышляя по поводу случившегося, он зажег сигару и принялся расхаживать по берегу, причем черты его красивого лица выражали нечто близкое к раздражению. Он не привык к пренебрежительному отношению к себе, даже в шутливом разговоре. Его завидное положение в обществе позволяло ему практически всегда чувствовать свое превосходство, и большинство людей ему льстили или пытались добиться его дружбы. Он был единственным сыном баронета, известного как своей эксцентричностью, так и размерами своего состояния. В детстве его очень баловала мать. Теперь же, когда его родители умерли, он, унаследовав богатство отца, остался один на всем белом свете и ощущал себя совершенно свободным во всех своих действиях. Своеобразной платой за его богатство и внешнюю привлекательность было то, что дамы буквально преследовали его, и потому теперь его изрядно раздосадовало высокомерное равнодушие, которое проявила одна из красивейших – если не самая красивая женщина в его жизни. Он был уязвлен, его самолюбию нанесли ощутимый удар.

– Я уверен, что мой вопрос был совершенно безобидным, – угрюмо пробормотал он себе под нос. – Она вполне могла бы на него ответить.

Мужчина окинул воды фьорда нетерпеливым взглядом. Однако своей яхты, возвращающейся обратно, вновь не обнаружил.

– Да где же они? – раздраженно проговорил он. – Если бы на борту не было лоцмана, я бы решил, что они посадили «Эулалию» на мель.

Докурив сигару, мужчина бросил окурок в море. Затем, остановившись у самой воды, он принялся уныло наблюдать за тем, как небольшие волны ласкают гладкий коричневый берег у его ног. При этом он продолжал думать о странной девушке с прекрасными лицом и фигурой, с огромными голубыми глазами и копной золотистых волос. Она поразила его своим изяществом и гордой, независимой манерой держаться.

Встреча с ней стала для баронета своеобразным приключением – первым за долгий период времени. Он уже давно ощущал странную усталость, вызывавшую резкие перемены настроения. В результате такого внезапного порыва он и покинул Лондон в самый разгар сезона и отправился на яхте в Норвегию с тремя спутниками. Один из них, Джордж Лоример, вместе с которым баронет учился в Оксфорде, на данный момент был его закадычным приятелем – и, в частности, его, так сказать, жрецом-прорицателем, преданным другом, пользующимся абсолютным доверием. Именно благодаря тому, что этот молодой джентльмен, обычно довольно вялый и бездеятельный, в последнее время испытывал прилив энергии, Филип Брюс-Эррингтон в данный момент оказался один, хотя обычно нигде не появлялся без хотя бы одного из своих приятелей, а в большинстве случаев – без компании из троих молодых людей. Пребывание в одиночестве для него было очень странным и редким явлением, и потому казалось удивительным. Но Лоример Томный, Лоример Ленивый, Лоример, который остался совершенно равнодушным и сонным даже при виде великолепной панорамы норвежского побережья, включая Согне-фьорд и нависающие над берегом пики ледника Йостедаль; тот самый Лоример, который мирно спал в гамаке на палубе даже в те моменты, когда с борта яхты можно было насладиться красотами Мельснипы; так вот, этот самый Лоример, когда судно пришло в Альтен-фьорд, великолепный в лучах светящего постоянно солнца, вдруг обнаружил внезапный и какой-то ненормальный всплеск интереса к местным пейзажам. Находясь в этом необычном для себя состоянии, он выразил желание «произвести наблюдения» за полуночным солнцем с острова Сейланн, и даже объявил о своем намерении почти невозможного: взойти на ледник Джедке.

Эррингтон, узнав об этой идее, расхохотался.

– Только не говорите мне, – сказал он, – что вы собираетесь карабкаться на самую вершину. Неужели вы думаете, что я поверю, будто вас – именно вас, а не кого-то другого – настолько интересуют небесные тела?

– Почему бы нет? – отозвался Лоример с непринужденной улыбкой. – Это земные тела меня нисколько не интересуют – за исключением моего собственного. Что же касается солнца, то это очень приятный персонаж. В его нынешнем состоянии оно вызывает у меня симпатию. Оно устроило вечеринку, которая затянулась, и никто не может заставить его отправиться спать. Мне прекрасно известны чувства, которые оно должно испытывать. И мне просто хочется увидеть его нетрезвый лик с какой-нибудь другой точки. Не смейтесь, Фил, я серьезно! И к тому же мне в самом деле хочется проверить мои навыки альпиниста-любителя. Да, восхождение будет нелегким (тут Лоример с трудом подавил зевок), но я люблю преодолевать трудности. Это станет для меня неплохим развлечением.

Лоример настолько серьезно настроился предпринять вылазку, что сэр Филип не стал даже пытаться его отговоривать, но отказался составить компанию под тем предлогом, что планирует закончить эскиз, над которым недавно начал работать. Поэтому, когда на «Эулалии» развели пары, подняли якорь и яхта направилась к расположенным неподалеку островам, ее владелец по собственному желанию остался один на берегу в укромном местечке на побережье Альтен-фьорда, где сумел запечатлеть в наброске развернувшееся перед ним великолепное зрелище. Однако краски неба явно вышли за пределы доступной ему цветовой палитры, и после нескольких попыток перенести на холст невероятные оттенки пейзажа, он в отчаянии бросил это занятие и погрузился в сладостное безделье и созерцание окружающих красот. Затем он снова переключился на приятные, но в то же время грустные воспоминания и стал представлять себе голос неизвестной девушки, которая так поразила его воображение и в то же время так задела его тем, что в ее чудесных глазах он прочел нечто похожее на презрение.

Поскольку с ее отъездом его интерес к окружающему пейзажу несколько остыл, он остался глух и к пению уже проснувшихся птиц. В его памяти то и дело всплывали лицо и голос незнакомки. Более того, он испытывал недовольство собой из-за того, что повел себя неправильно и допустил промашку, обидев девушку и таким образом оставив у нее неблагоприятное впечатление о себе.

– Пожалуй, я в самом деле был груб, – произнес он через некоторое время. – Во всяком случае, ей, судя по всему, так показалось. Боже милостивый, ну и взгляд она на меня бросила! Крестьянка? Ну нет, только не она. Я бы не слишком удивился, если бы она назвалась императрицей. И потом, у нее такая фигура, такие белоснежные руки! Нет, никогда не поверю, что она простая крестьянка. Быть может, наш лоцман, Вальдемар, знает, кто она такая. Надо будет его спросить.

Внезапно сэр Филип подумал, что было бы интересно взглянуть на пещеру, из которой появилась незнакомка. Она находилась совсем рядом и представляла собой естественный грот с высоким сводом в виде арки. Мужчина решил его обследовать. Взглянув на часы, он обнаружил, что еще нет и часа ночи. Тем не менее со стороны близлежащих холмов отчетливо раздавались крики кукушки, а вокруг стремительно чертили по воздуху ласточки, чьи крылышки временами поблескивали, словно драгоценности, в теплом свете так и не ушедшего за горизонт солнца. Подойдя ко входу в пещеру, сэр Филип заглянул под свод. Пол пещеры, проделанной в прочной скальной породе водой, был покрыт толстым слоем отшлифованных волнами камней-голышей. Войдя, он смог сделать лишь несколько шагов в полный рост. Затем потолок пещеры начал понижаться, а пространство сузилось. Сразу стало темнее. Сюда, в глубину, пробивался лишь тоненький лучик света, так что, не видя толком, куда ступает, сэр Филип был вынужден зажечь фальшфейер. Сначала он не заметил никаких следов пребывания человека – ни веревки, ни цепи, ни крюка, необходимых для того, чтобы держать здесь лодку. Фальшфейер быстро погас, и сэр Филип зажег еще один. Оглядевшись вокруг более внимательно, он различил на плоском скальном выступе небольшую старинную лампу, этрусскую, судя по форме, сделанную из металла и исписанную странными, похожими на буквы значками. В лампе оставалось масло, а ее фитиль сгорел до половины. Нетрудно было понять, что лампой пользовались совсем недавно. Он решил зажечь ее.

Фитиль загорелся ровным пламенем, и появилась возможность получше разглядеть все вокруг. Прямо перед ним располагались уходящие вниз кривоватые ступеньки, ведущие к закрытой двери.

Замерев, сэр Филип прислушался. Его уши не уловили ничего, кроме плеска волн у входа в пещеру. Толстые каменные своды глушили все остальное – и веселый щебет птиц, и другие звуки просыпающейся природы. Тишина, промозглый холод и почти полная темнота оказали гнетущее воздействие – Эррингтону почудилось, что даже кровь понемногу остывает и медленнее циркулирует по жилам. Другими словами, сэр Филип испытывал примерно те же ощущения, какие возникают даже у самого беззаботного и жизнерадостного путешественника, впервые оказавшегося в римских катакомбах. Человеку становится зябко, тело начинает бить мелкая дрожь, а в душе возникают безотчетный страх, ощущение безнадежности и предчувствие ужасного. Преодолеть это неприятное телесное и душевное состояние можно только одним способом – быстро вернувшись на поверхность земли, залитую яркими солнечными лучами, и выпив хороший глоток вина.

Сэр Филип, однако, держа над головой горящую лампу, осторожно спустился по неровным ступенькам, которых насчитал двадцать, и остановился перед закрытой дверью. Она была сделана из прочного, твердого как железо дерева, потемнела от времени и казалась почти черной. На ней были вырезаны замысловатые символы и надписи. При этом в самом центре отчетливо виднелось написанное крупными буквами слово – «ТЕЛЬМА».

– Боже милостивый! – воскликнул сэр Филип. – Вот я и узнал его! Конечно же, это имя девушки! Это, должно быть, ее частное прибежище – что-то вроде будуара моей леди Уинслей, но только в несколько ином виде.

Мужчина громко рассмеялся, вспомнив обшитые изысканным золотистым атласом панели комнаты в одном богатом особняке на Парк-лейн, где некая дама аристократического происхождения, из высшего света, законодательница мод, занималась с ним тем, что очень близко к занятиям любовью, но все же позволяет женщине не потерять репутацию порядочной и сохранить высокое положение в обществе. Хохот громким и странным эхом отразился от сводов пещеры, словно какой-то невидимый демон, веселый, но страшный, как все демоны, насмехался над непрошеным пришельцем. Мужчина долго, с любопытством и даже восхищением прислушивался к отзвукам, которые, казалось, доносились с разных сторон.

– Такое эхо произвело бы фурор при представлении «Фауста». Если бы Мефистофель так адски хохотал – «Ха! Ха!», – а эхо вторило бы ему, это было бы просто шедеврально, – сказал сэр Филип, а затем снова занялся разглядыванием имени на двери. Внезапно он, ощутив странный порыв, громко крикнул: – Тельма!

– Тельма! – повторило эхо.

– Это ее имя?

– Ее имя! – снова продублировало эхо.

– Я так и думал! – выкрикнул сэр Филип и снова рассмеялся – и эхо послушно захохотало в ответ. – Такое имя кажется очень подходящим для норвежской нимфы или богини. Тельма – это звучит очень колоритно и уместно. Но, если я не ошибаюсь, в английском языке это имя ни с чем не рифмуется. Тельма!

Филип ощущал странное удовольствие, проговаривая эти звуки.

– В звучании этого имени есть что-то таинственное, неземное. Оно словно музыка, доносящаяся издалека. Ну, а теперь, я полагаю, мне следует попробовать войти в эту дверь?

Баронет легонько толкнул дверь рукой. Она лишь слегка подалась. Он повторил свое движение еще раз, и еще, но без особого результата. Тогда он поставил лампу на пол и изо всех сил налег на дверь плечом. Раздался неприятный скрип, и дверь дюйм за дюймом растворилась. За ней царила темнота, и поначалу Филип не увидел ничего. Он снова поднял лампу над головой, посветил в проем, и из его груди вырвался возглас удивления. Внезапный порыв ветра, прилетевший со стороны моря, погасил лампу, и вокруг снова сгустилась непроглядная тьма. Нисколько не смущенный этим, сэр Филип нащупал мешочек с фальшфейерами – оставался всего один. Он торопливо зажег его и, с осторожностью прикрывая свет рукой, снова поджег фитиль лампы, а затем смело шагнул в глубь таинственного грота под шелест и бормотание ветра и волн, напоминающие голоса невидимых духов.

Он очутился в просторном тоннеле, который, по всей видимости, вырубили в скале человеческие руки. Удивляли стены – они были облицованы раковинами моллюсков самых разных форм и цветов. Некоторые тонкие, словно лепестки роз, другие толстые, с острыми выступами, третьи походили на отшлифованную слоновую кость. Нашлись и такие, которые сверкали и переливались всеми цветами радуги, и белоснежные, словно морская пена. Многие были развернуты к свету блестящей внутренней частью – пурпурной, молочно-белой или жемчужной. Все они были выложены в определенном, математически правильном порядке, образуя разнообразные фигуры – звезды, полумесяцы, бутоны роз, соцветия подсолнухов, сердечки, скрещенные кинжалы и другое холодное оружие, даже корабли. И все это было выполнено с удивительной тщательностью, словно каждая фигура или эмблема, каждое изображение служило своей определенной цели.

Сэр Филип шел по тоннелю медленно, восхищенный открывшимся ему необыкновенным зрелищем, то и дело останавливаясь, чтобы получше рассмотреть каждый участок стен, представавший перед ним. И, разумеется, он размышлял о том, для чего была создана эта замечательная пещера, которую кто-то украсил так кропотливо и старательно.

«Вероятно, это какое-то культовое сооружение, – думал он. – Должно быть, таких много спрятано в различных частях Норвегии. Это не имеет ничего общего с христианской верой, потому что среди всех этих фигур и эмблем я не видел ни одного креста».

И действительно: крестов нигде не было. В то же время очень часто встречались самые разные изображения солнца – восходящего, заходящего, в зените. Лучи его выкладывались из крохотных ракушек, размером с замочек английской булавки.

«Кто-то потратил на это очень много времени и усилий, – продолжал рассуждать сэр Филип. – Кто стал бы это делать в наши дни? Страшно подумать, сколько старания и терпения потребовалось, чтобы расположить все эти раковины в нужном порядке! Причем все они закреплены с помощью раствора, то есть предполагалось, что вся эта конструкция будет очень прочной и просуществует долго».

Крайне заинтересованный, он продолжал продвигаться вперед, проходя под многочисленными арками, каждая из которых также была богато украшена, – пока не дошел до высокой круглой колонны, которая, похоже, поддерживала свод всей пещеры, поскольку все арки с разных сторон сходились именно к ней. Колонну сверху донизу украшали бутоны и листья роз, сделанные из розовых и сиреневых ракушек, среди которых были разбросаны вкрапления из полированного янтаря и отшлифованного малахита. В свете лампы, которую сэр Филип держал в руке, все это сверкало, словно сплошная масса самоцветов. Поглощенный созерцанием, сэр Филип не сразу заметил, что из самой дальней арки также струится свет. Арка вела дальше вниз, куда он еще не успел заглянуть. В этот момент его внимание отвлек яркий блеск на одном из фрагментов гигантского панно из раковин. Быстро подняв голову, он, к своему изумлению, увидел на участке облицовки странное сияние с красновато-розовым оттенком.

Повернувшись в ту сторону, откуда оно должно было исходить, сэр Филип в нерешительности замер. Неужели там, в одном из дальних концов пещеры, куда, по всей видимости, вел проход, часть которого он уже миновал, кто-то есть? Кто-то, кому могло не понравиться его дерзкое вторжение? Скажем, какой-нибудь эксцентричный художник или отшельник, для которого пещера служила жилищем? А может, пещера служит убежищем контрабандистам? Сэр Филип в тревоге прислушался, но вокруг не было слышно ни звука. Выждав минуту или две, он без колебаний двинулся вперед, намереваясь разрешить загадку.

Арочные своды, под которыми он шел, здесь были ниже, чем в других коридорах пещеры, где он уже успел побывать. Вскоре ему пришлось снять шляпу, а затем и наклониться, чтобы не цеплять потолок головой. Когда сэр Филип добрался до площадки, к которой вел коридор, и смог выпрямиться, ему сразу стало ясно, что он оказался в святилище. И властвовала в нем не Жизнь, а Смерть. Ниша в теле скалы, где он находился, имела квадратную форму. Она была украшена раковинами с еще большей щедростью и великолепием, чем все остальное пространство грота. У восточной стены располагался алтарь, вытесанный из цельной скальной породы и отделанный крупными кусками янтаря, малахита и перламутра. На алтарь были нанесены непонятные эмблемы и символы какого-то давно забытого культа, также украшенные раковинами изысканных цветов и форм. Но при этом на алтаре стояло распятие из черного дерева и резной слоновой кости, а перед ним – зажженная лампа, излучающая устойчивое красное сияние.