Палач засуетился, ухватил Хорта за шкирку, поднял на ноги и, слегка подталкивая коленом пониже спины, повел к храму. Солдаты по бокам оттесняли буйных горожан. «Красиво живу, – подумал Обр, – второй день с почетом водят. Охрана не хуже, чем у князя». Тут его затолкали в храм и поставили напротив аналоя. В церковь последыш Свена раньше заглядывал с Маркушкой, который был очень суеверен и никогда не упускал случая поставить свечку. Так что здесь он ничего нового не увидел, только прикинул, что в Больших Солях иконостас побогаче будет.

Шурша ряской, пришел отец Антон и первым делом спросил про кольца. Палач с гордостью передал требуемое.

– А ты крещеный? – поинтересовался священник, недовольно глядя на жениха. Обр помычал утвердительно. Он был законнорожденный, крестили его в Больших Солях, и надлежащая запись об этом имелась в церковной книге. Маркушка растолковал ему это однажды и велел запомнить накрепко.

– Ну и как я его, такого, венчать буду? – настроение у отца Антона было явно нерадостное.

– А что? – палач по-отечески обдернул на Обре смертную рубаху, пятерней отвел с лица влажные волосы. – Хорош! Красавец!

– Кляп из него вынь.

– А может, не надо?

– Надо. Он на вопросы отвечать должен. И руки ему развяжи.

– Это еще зачем?

– Сейчас обручение будет. Как он кольцо наденет?

Палач нехотя подчинился, шепотом посоветовав Обру не баловать. Хорт баловать не собирался. Смысла не было. Народ в церковь не пустили, зато солдаты надежно стояли у двери и под всеми окнами. У двери же плотной кучкой толпились городской старшина и еще какие-то господа в париках, начальственного вида. Поодаль пригорюнились две старушки из тех, что непременно заводятся в любой церкви.

Вместо баловства Обр принялся разминать руки, которым сегодня снова досталось, и так увлекся этим занятием, что и думать забыл, о чем там бормочет священник.

– Обручается раб Божий Александр рабе Божией Анне. Руку давай. Правую.

Жених послушно протянул правую руку, почувствовал холод скользнувшего на палец кольца.

– Надень кольцо невесте.

Он поднял взгляд – и чуть не свалился на пол.

– Эй! Ты кто?!

– Анна, – тихо раздалось в ответ.

– Не, – растерянно хмыкнул Обр, – какая же ты Анна…

Рядом с ним стояло худосочное дитя нежного возраста, все в белом, в белоснежном платочке, плотно повязанном вокруг бледненького, остренького личика. На личике имелись тонкие ровные бровки, розоватый, слегка облупленный носик и знакомые прозрачно-серые глаза.

– Кончайте насмешки строить. Не моту я на младенцах жениться.

– Если верить записи в нашей книге, – бесстрастно сообщил священник, – девица Анна уже достигла брачного возраста. Ты решительно отказываешься брать ее в жены?

– Только откажись, – зашипел в самое ухо палач, – только попробуй. Я тебя тогда не просто повешу. Я тебя сначала как Сидорову козу! Семь шкур спущу. Эх, говорил же – не надо кляп вынимать.

– Не отказываюсь я, – пробормотал ошеломленный Обр, – валяйте, венчайте.

– Кольцо невесте надень.

После этого жених покорно делал все, что велели: менялся кольцами, брал невесту за холодную тощую лапку, на все вопросы отвечал «да» и терпеливо ждал, когда всему этому придет конец. Палач, ни на секунду не отходивший от Обра, лично держал над ним венец и время от времени пихал в спину, подсказывая ответы.

Наконец он облегченно вздохнул. Хорт почуял, что дело сделано и теперь, пожалуй, можно будет как-нибудь и сбежать.

– Можешь поцеловать невесту, – сухо сказал священник.

Невеста послушно подняла лицо и почему-то зажмурилась.

«Еще чего», – подумал Обр, но коварный палач ловко толкнул его в затылок. Пахнуло морской травой, сушеной полынькой, в подбородок ткнулись сухие шершавые губы. Хорт отшатнулся, зашипел на палача, как дикий кот с пустоши.

– Ишь, зверюга какая! – ухмыльнулся палач. – Даже погладиться не дается.

– Эй, не теряйся, – глумливо хохотнул кто-то из солдат, – не такая уж она страшная.

Невеста опустила голову, а жених нашел весельчака взглядом и подержал немного, запоминая. Так, на всякий случай.

– Зверюга или нет, а на улицу его сейчас выпускать нельзя, – заметил отец Антон, – да и Нюсе пока выходить не стоит.

– Да, пожалуй, – согласился господин Лисовин, прислушиваясь к громкому ропоту за дверью, – сторожка, помнится, еще пустая стоит.

– И запирается, – вставил палач.

– Хорошо, – сказал священник и кивнул Обру, приглашая следовать за ним.

* * *

В сторожке было светло от недавно выбеленных стен, чисто и пусто. Белая печка, свежевыструганный пол и одинокая табуретка в углу.

Невеста робко остановилась посреди горницы. В беленькой рубашке с кружевцами и какими-то бледными цветочками, в простенькой, до белизны застиранной полотняной юбке она казалась такой тонкой, что так и подмывало ткнуть пальцем в туго затянутый голубой шелковый поясок, проверить – переломится или нет.

Обр, в крови которого после вынужденного поцелуя скребли-стучали остренькие частые молоточки, заставлявшие все время двигаться, пружинисто обошел вокруг нее, как хищник вокруг насмерть перепуганной жертвы.

– Так сколько тебе на самом деле?

– Пя… Пятнадцать, – пискнула молодая жена.

– Н-да, старость не радость. А может ты, того… как мара лесная? К вечеру старая, с утра опять молодая?

Серые глаза широко раскрылись, тонкие бровки полезли вверх.

– Ты все это время думал, что я старуха? А я-то боялась, что ты ко мне приставать начнешь…

Обр взял красную сморщенную лапку с тяжелым кольцом на безымянном пальце, поднес к лицу, чтоб рассмотреть поближе.

– Чего у тебя с руками-то?

– С руками? – Анна осторожно отняла руку, поглядела на нее задумчиво. – Ну, я же на людей работаю. Мало ли что делать приходится. То стирать-полоскать, то рыбу солить… Соль, она едучая. Да у нас на рыбацком конце у всех руки такие.

– А одежа? Тряпки эти старушечьи откуда выкопала?

– А что одежа… Ношу, что люди дадут. У нас люди добрые, сирот жалеют. Вот, юбку и платок почти новый тоже отдали. А рубашка моя. Мамино приданое. Мама у меня белошвейка была. Для хороших домов шила. Красиво, правда?

Оправила складочки, обдернула юбку, повернулась кругом, слегка приподняв длинный подол.

– Страсть как красиво, – согласился Обр, смутно подозревая, что от него ждут чего-нибудь в этом роде.

Новых башмаков добрые люди сироте не отдали. Под юбкой оказались не очень чистые босые ножки. Маленькие, тесно сжатые детские пальчики. Чтоб не глядеть на них, Обр отступил к широкому окну, одним махом взлетел на подоконник, устроился в оконной нише.

– Красиво-то, оно красиво. А вот что мы теперь делать будем?

Девица Анна вздохнула, чинно уселась на табуретку, аккуратно сложила руки на коленях.

– Так это очень просто. Дел сколько хочешь. Во-первых, крышу залатать надо. Потом щели в доме заделать. Еще огород вскопать. Одной мне не по силам было, а вдвоем справимся. Сажать поздновато немного, но ничего, лето теплое будет – все вырастет. Свои овощи заведутся – голодать не будем. А еще лодку починить. Ты конопатить умеешь? Вар у соседей попросим, а пеньку я уж давно запасла. Будет лодка – будет рыба. Я отцовские места знаю. Наймусь на солеварню, за работу солью возьму. Наловим – себе насолим, остальное продадим.

Обр внимал этим хозяйственным речам с приоткрытым ртом как некоему загадочному пророчеству, но при слове «рыба» встрепенулся и сказал: «Нет!»

– Что нет? Конопатить не умеешь?

– Не умею, – честно признался Хорт, – и крышу чинить не умею, и огород. А если съем еще хоть одну рыбу, у меня жабры прорежутся и хвост вырастет.

– Да ты не огорчайся, – утешила его Анна, – научишься. Жить-то надо.

– Ты че, правда думаешь, что я с тобой жить буду? Ты вообще соображаешь, что наделала? Или в самом деле так замуж приспичило, как ты им там расписывала?

– Нет. Замуж мне еще рано. Я слабая. Тяжелую работу делать не могу. Хвораю часто.

– Но тогда зачем?

Анна подняла на него серые глаза, полные чистосердечного изумления.

– Они бы тебя убили.

– Ладно. Я твой должник, – признал Обр. – Потом сочтемся. Но ведь я-то здесь не останусь, все равно уйду.

– Если уйдешь, тебя снова ловить начнут.

– Не поймают.

– Однажды уже поймали.

– Случайно. Не повезло. Так вот, пойми своей глупой головой, я уйду, а тебе здесь жить. С этими… – Он мотнул головой в сторону площади. – Тебе же никакой жизни не будет. Загрызут.

– Ну что ты. У нас в городе люди добрые. А разве тебе у меня было плохо? Ушел – и сразу вон чего сталось.

Обр уткнулся подбородком в сцепленные на колене руки.

– Плохо ли, хорошо ли, а я как всякий поганый смерд жить не стану. Я Хорт.

– Я знаю.

– Да что ты знаешь-то?! Мы, Хорты, – начал он и подавился словами.

Все, сказанное ему утром, все, о чем он просто не успел подумать, вдруг встало перед ним во всей своей ужасной сути. Будто туман разошелся, и он увидел это… Ряды виселиц в Больших Солях. Блеск серьги в ухе мертвого Германа. Кровь на лице Маркушки.

Нет больше Хортов.

Да, его никто особенно не любил. Да, о последыше Свена вспоминали, только когда ему удавалось учинить какую-нибудь удачную пакость. Не вернись он однажды в Укрывище, никто бы и не заметил.

Но все же они всегда были за его спиной. Дед и отец, дядья и братья. Семь поколений воинственных предков. Могучий, опасный род Хортов, готовый вступиться за любого из своих и жестоко отомстить за малейшее оскорбление. И вот теперь он остался один, один против всего мира. Как вчера в Укрывище. Как сегодня на площади.

Вырваться бы отсюда. Бежать, двигаться, нестись сломя голову… Обр всем телом прижался, приник к оконной решетке. Стекла не было. Сырой воздух беспрепятственно вливался внутрь, холодными каплями оседал на разгоряченном лице.

А Маркушка… Ведь его тоже. Не будет больше ни кривой ухмылочки, ни рассказов, ни гостинцев, принесенных из Больших Солей, ни руки, отвешивавшей отеческие подзатыльники и изредка трепавшей Обра по волосам.

Стоя на коленях на подоконнике, Обр вцепился в решетку, рванул изо всех сил. Решетка даже не звякнула.

За решеткой бушевала черемуха. Маленький садик, зажатый в углу меж двух кирпичных стен храмовой ограды, до краев был полон дрожанием мокрых веток, цветочным запахом, белой цветочной пеной. Выбраться. Нырнуть с головой в сырую прохладу. Руки сами напряглись, разгибая прутья. Фигурные украшения в виде замысловатых завитушек впились в ладонь, сдирая кожу до крови.

Сзади что-то стукнуло. Обр оторвал от решетки саднившие ладони, вытер о рубаху, медленно обернулся.

Посреди горницы валялась упавшая табуретка. Рядом, бессильно откинув руку с тяжелым кольцом, лежала девица Анна.

– Эй, ты чего?

Никакого ответа. Больше всего Обра напугали открытые, совершенно пустые глаза. Мигом слетев с подоконника, он навалился на дверь, которая, разумеется, не поддалась. Хорт забарабанил по ней руками и ногами. Внезапно толстые доски двинулись прямо на него. Он отскочил, едва не получив по лбу, и с опозданием сообразил, что дверь, похоже, и не была заперта. На пороге возник отец Антон в своей потрепанной ряске, поглядел вопросительно и тут увидел Анну.

– Что ты с ней сделал?!

– Ничего, – растерянно сказал Обр, – мы разговаривали и все. Честно. Ничего такого.

Отец Антон сгреб Анну в охапку, развернул к себе, принялся торопливо похлопывать по щекам.

– Нюсь, – позвал он, – Нюся! Чего ж ты сомлела-то? Сроду за тобой такого не водилось. Этот тебя напугал?

– Нет, – шепнула Анна, – не пугал он меня… я не знаю… что-то голова закружилась…

– Да ты ела сегодня?

– Ела. А как же.

– Врешь. А это грех. Когда ты в последний раз ела как следует?

– Да я…

– Лучше не ври. Красиво выходит, как я погляжу. Последний месяц ты работала с утра до вечера, за день в два, а то и в три места норовила поспеть. Платили тебе, конечно, мало. Дурочку обмануть – дело нехитрое. Но ведь платили же – где едой, а где и деньгами. Голодать ты не должна. Я думал, ты на новую обувку копишь. Однако обновок у тебя никаких не прибавилось, да и еда, выходит, впрок не пошла. Так где ты прятался, парень?

– В лесу, – глядя прямо в укоризненные серые глаза, четко сказал Обр: нечего ее в это дело впутывать. – Знать ее не знаю и вообще в первый раз вижу. А если она чего говорить будет – не верь. Сам знаешь, она дурочка, ничего не смыслит.

– Угу. Она не смыслит, но ты-то должен. Как же ты, сидя в своем лесу, не заметил, что она не ест ничего, все тебе скармливает?

Обр уставился на бледную Анну. Ничего такого он, конечно, не заметил, да и не приглядывался особо, чего она там ест. Конечно, добровольно отказаться от своей доли могла только полная дура.

– Мне много не надо, – прошептала Анна.

Юный священник тяжело вздохнул, явно пытаясь не выпустить наружу все те слова, которые ему очень хотелось сказать Обру.

– Вот что, пойдем-ка посмотрим, что у меня на кухне делается.

С этими словами он подхватил Анну на руки и быстро вышел. Только черный подол в дверях взметнулся. Обра к трапезе не пригласили. Но он не огорчился. Дверь сторожки так и осталась нараспашку. Последыш Хортов выждал немного. Все тихо. Никто не топает, не орет, оружием не бряцает. Тогда он снова метнулся к окну. Толстые прутья, конечно, раздвинуть не удалось, но острые витые финтифлюшки все-таки оказались погнуты. Щель все равно была слишком узкой. Но ведь об этом никому, кроме него, неизвестно.

Обр зацепился краем рукава за острое украшение, дернул посильнее. На решетке повисла полотняная полоска. Для пущего правдоподобия он обтер об нее все еще кровоточившие ладони и только после этого бросился к двери. Темный крытый коридорчик без единого окна. Направо – наверняка в дом священника. Оттуда тянуло пшенной кашей и доносились приглушенные голоса.

Хорт, не теряя ни минуты, кинулся влево. На одном дыхании миновав темную галерейку, он с разгону выскочил в пустой храм. Здесь любой шелест казался грохотом. Прерывистое дыхание Обра прокатывалось под сводами грозным эхом.

В главные двери, заложенные изнутри засовом, ломиться наверняка не стоит. За ними площадь, а на площади – добрые жители Малых Солей. Окна высоко и тоже в решетках. Ага, вот еще одна дверь. Стараясь не коситься на суровых святых, которые взирали на него крайне неодобрительно, Обр бесшумно пролетел через открытое пространство, нырнул под арку, взбежал по чугунной винтовой лестничке, выскочил в открытый люк и едва не врезался лбом в большой колокол. Но это было к лучшему.

Он невольно согнулся в три погибели раньше, чем сообразил, что тут ни в коем случае нельзя вставать в полный рост. Ползком, под сложным переплетением планок, рычагов и веревок, подобрался к фигурным чугунным перилам, распластался на полу, осторожно посмотрел вниз.

Внизу была площадь с развесистым дубом посредине, серая крыша острога в светлых заплатах свежей дранки, небольшая, но злобно гудящая толпа у дверей храма. Так, подниматься нельзя. Сразу заметят. Хорошо хоть, что красных мундиров нигде не видно. Ан нет, вон двое у самых дверей. Так же, ползком, Хорт перебрался на другую сторону колокольни. Теперь под ним была крыша храма. Не так уж высоко, если повезет, можно бы и спуститься, но не получится. Здесь тоже заметят. Ага, вон и еще солдаты. Стоят вдоль стены черемухового садика. Вон красный кивер^[12] маячит. И еще один. И еще. Обр вздохнул поглубже. Растянулся поудобнее на мокрых досках.

Нудный дождик и не думал переставать. Сеялся и сеялся. На колокольне все было мокрым. На перилах дождик собирался в прозрачные крупные капли, веревки поседели от капель мелких, темные бока колоколов влажно блестели. Серое брюхо тучи висело так низко, что, казалось, его можно потрогать рукой. Или это Хорт забрался слишком высоко? Сейчас он видел все Малые Соли – скопище мокрых крыш, темно-красных черепичных и черно-пестрых, крытых осиновой дранкой^[13]. Крыши горбатились, тянулись вдоль серого моря, которое нынче сливалось с таким же серым и влажным небом совсем близко от берега. Это давало надежду. Темно по-настоящему сегодня не будет… Время почти летнее. Но все же… все же…

Впрочем, пока свобода оставалась такой же далекой, как если бы он по-прежнему сидел в остроге. Колокольня была всего лишь ловушкой. Надо ждать. Внизу тулко лязгнуло, послышались голоса. Сейчас поднимутся сюда, а деваться некуда. Ловушка! Придется драться, но это не поможет.

Позовут на помощь – и все, конец. Тогда уж не уйти. Обр даже за руку себя укусил от досады. Внизу грохнуло сильнее, снова послышался металлический лязг – и все, тишина. Заперли дверь и ушли. Совсем. Теперь, должно быть, уже до утра.

Понемногу сгущались сумерки. Толпа перед храмом быстро редела. Становилось все холоднее, но Обр терпел, с надеждой глядя на вал серой мглы, медленно приближавшийся к городским крышам. Вот исчезли причалы и домики рыбачьей слободки, вот мгла коснулась полосы крыш, вот очертания дуба стали расплывчатыми. Редкие огни на площади потускнели, окутались бледным ореолом. Город, и без того не шумный, будто накрыли толстой периной. Ну, еще чуть-чуть. Любопытно, почему до сих пор отец Антон не поднял тревоги? Не заметил, что его нет? Все еще утешает несчастную дурочку? Это немного покоробило Хорта, будто дурочка была его собственная. Надо рассчитаться с ней. Как-нибудь потом, когда дела пойдут получше.

И тут дела обернулись совсем скверно. Туманная тишина внезапно наполнилась стуком и грохотом. На площадь ворвался конный отряд. Всадники спешились. Явственно послышался голос капрала. Слов было не разобрать, но чувствовалось, что сей воинственный муж очень зол.

Обр понял, что ждать больше нельзя. Привстав на колени, очень осторожно, чтоб никакой дурацкий колокол не звякнул, не брякнул, где руками, а где и зубами отвязал одну из веревок. Мгновенно захлестнул ее на чугунных перилах со стороны крыши, перемахнул через них и заскользил вниз, стараясь держаться как можно ближе к стене колокольни, чтоб не было видно с площади. Веревки до конца, конечно, не хватило. Хорт отцепился от нее и упал на свинцовую крышу. Без стука не обошлось, но он получился приглушенным. По-прежнему прижимаясь к стене колокольни, огляделся и понял, что ему повезло. На Малые Соли лег, наконец, тот густой непроглядный туман, которого он ждал весь вечер. Не стало видно ни креста, ни купола, ни самой колокольни.

На площади между тем разгорался скандал. Капрал орал на кого-то так громко и самозабвенно, что Обр решил рискнуть. Оторвался от стенки, не прячась, уповая только на туман, побежал к тому краю крыши, где, как он помнил, солдат не было. Слишком высоко, прыгнешь – без ног останешься, а то и хребет сломаешь. Некстати вспомнив несчастного Матвея Дудку, Оберон Хорт уцепился за водосток, повис на вытянутых руках, зажмурился и разжал пальцы. Падать он умел, но удар был все-таки очень сильным. Ноги пробило болью, отдалось в спине, отозвалось в недавно сломанных ребрах, захватило дыхание. Однако повезло. Земля под ним была мягкой, влажной. Повозившись немного и кое-как собрав руки-ноги в кучку, Обр повернулся и прямо перед собой увидел темные очертания домов, туманный просвет между ними и рванулся туда, не обращая внимания на боль. Куда угодно, лишь бы подальше от проклятой площади, петли под дубом и капрала.

* * *

Редкие освещенные окна казались бледными размытыми пятнами. В каком-то дворе закатилась, залаяла собака, шарахнулся в сторону случайный прохожий, но орать «Держи его!» не стал. Должно быть, ничего не разобрал в тумане. К счастью, большинство жителей отсиживалось по домам, пережидая непогоду. Длинная извилистая улица была пуста. Обр летел по ней в сумраке, густом, как вода, в душном черемуховом запахе, а она все не кончалась и не кончалась. Сады, призрачно-белые цветочные облака над черными заборами, черные островерхие силуэты домов повторялись, будто это длился сон, один из тех, когда бежишь куда-то и никак не можешь добраться.