Глава 6

На сей раз никто не помешал ему выспаться. Он проснулся с больной, но, как ни странно, ясной головой и некоторое время прислушивался. Потом приоткрыл глаза. Острог в Малых Солях был вовсе не страшным. Обычная деревенская горница с печкой и широкой лежанкой, на которую кто-то заботливо пристроил Обра. Только тесно очень, и оконце больно высоко. На оконце, конечно, решетка. Толстая и сделана хорошо, не выломаешь. Дверь из широких, плотно пригнанных плах^[11] заперта снаружи. Дымоход узкий, не пролезть. Может, попробовать разобрать потолок – и на крышу? Можно, но времени понадобится много. У трубы надо попробовать. Обр пошевелил отекшими после вчерашних веревок руками. Руки болели, но слушались.

За дверью заскрежетало, потом, глухо грохнув, свалилось что-то тяжелое. Засов, наверное. Судя по звуку, здоровенный. Уйти через дверь Обр и не надеялся, но все же поспешно сел, спустил ноги с лавки. В каморку боком протиснулся давешний черноусый дядька, хмурый, как разбуженный медведь. Втащил деревянную бадейку на веревочке, грохнул на пол, так что через край плеснула вода, буркнул: «Умывайся» – и ушел.

Обр с удовольствием погрузил ноющие кисти рук в холодную воду и первым делом напился. Потом старательно смыл с лица и тела вчерашнюю пыль, запекшуюся пополам с кровью и потом. Тем временем черноусый вернулся, швырнул на лавку ком серого полотна.

– Одевайся!

И снова ушел.

Обр оделся охотно, так как после ледяной воды его пробрала легкая дрожь. Рубаха оказалась очень просторной, длинной и с широким капюшоном вместо ворота. Но размышлять о странностях местной тюремной моды последышу Хортов было неинтересно, поскольку черноусый вернулся в третий раз, угрюмо произнес: «Лопай» – и пихнул в руки большую миску. Из наполнявшей посудину каши торчали ложка и здоровенная скибка хлеба. Но это не главное. На миг Хорт застыл в блаженном потрясении. В каше томились бараньи ребрышки с кучей мяса. Над всей этой роскошью витал нежный чесночный дух.

Он оторвался от миски, только когда последняя корочка хлеба впитала в себя последние капли жира и была благоговейно отправлена в рот, поставил начисто вылизанную посуду рядом с собой и, довольный, прислонился к стене, закинув руки за голову.

– Пива или вина? – спросил черноусый, не спускавший с него мрачного взгляда.

– Чего? – лениво удивился сытый Обр. – У вас тут что, все время так кормить будут?

– Нет. Только сегодня. Так пива или вина?

– Пиво – гадость, вина не пью. А с чего только сегодня-то? Жадничаете. Несчастному узнику хорошей жратвы и то жалеете.

– Так ты че, не понял ничего? – проскрипел черноусый, теперь глядевший на Обра как на кровного врага. – Совсем не в себе вчера был?

– Вроде того, – благодушно подтвердил Обр.

– Повесят тебя.

– Да ну? Правда, что ли? – Хорт потянулся, устроился поудобней. Дожидаться казни в этой каморке он не собирался. – А когда?

– Сейчас.

– Врешь! А суд?

– Был вчера.

– Ты меня за дурака не держи. Так эти дела не делаются.

После общения с Маркушкой Обр точно знал, как делаются подобные дела в трех сопредельных государствах, не считая родного княжества.

– Для Хортов по распоряжению князя особые правила. Сокращенное дознание и потом это… повесить за шею, пока не умрет.

Казалось, черноусого сейчас стошнит, но Обру уже было на это плевать. Сытую одурь как рукой сняло.

– Я Хорт! – со злобой выкрикнул он. – Благородных не вешают. Только через мечное сечение. А ежели у вас меча или там палача нет, пошлите в Большие Соли. Желаю, чтоб все было по закону.

– Нету для вас закону. Приказ князя. Благородных, может, и не вешают, а всех Хортов повесили уже.

– Всех? Почему всех? – растерялся Обр.

– Ну, не всех. Иных при аресте убили. Кое-кто в тюрьме от ран помер. А остальных того… На торгу в Больших Солях. Пятерых, самых матерых, в столицу свезли. Так тех – там. В назидание всему княжеству. Один ты и остался. Навязался на мою голову. Лучше бы где-нибудь под кустом тихо помер. И чего тебя, дурака, к людям-то понесло?

– Не… Не верю. Не может быть, чтобы всех.

– Хошь верь, хошь не верь. Твое дело. Там священник пришел…

– Зачем? – тупо спросил Хорт.

– Положено так.

Священник оказался тощим нескладным парнем, явно из деревенских, на вид ничуть не старше Обра. Рыжеватые мягкие кустки на подбородке, некий намек на будущую бороду, солидности ему нисколько не прибавляли. Прозрачные глаза, как две капли серой морской воды похожие на глаза бабки с рыбацкого конца, взирали на Обра с явным опасением. Однако черноусого тюремщика он выпроводил кивком головы, дверь прикрыл плотно и, шурша черной ряской, бестрепетно уселся на лавку рядом с узником.

Обр, раздавленный последними новостями, сидел молча. Священник тоже вел себя тихо, глядел прямо перед собой.

– Ну и че? – злобно спросил наконец Хорт. – Чего тебе надо-то?

– Мне – ничего. Может, тебе чего-нибудь надо?

– Надо. Палаш хороший. А лучше – острый шест. Или пику.

– Утешение, значит, тебе не требуется.

Обр хмыкнул.

– И покаяться ты не хочешь.

– Не в чем мне каяться.

– Ты человека убил.

Обр снова хмыкнул.

– И, как я слышал, не одного.

– Да я б их всех перебил, как бы силы были, – с глубокой убежденностью сказал Обр.

Обладатель чахлой бородки только вздохнул, и это обозлило Обра еще больше.

– Я сражался и убил в бою! В честном! Их было два десятка, а я один. Или я, или они. Деда на моих глазах зарубили… Да что я… Тебе не понять. Ты на всю жизнь за ряску свою спрятался!

– А Матвея несчастного за что? – тихо спросил священник.

– Кого? Не знаю такого. Я местных сроду не трогал.

– Да откудова ж тебе знать. Ему, Матвею-то, когда вместе с конями и повозкой подряжали Князев груз вести, не сказали, знаешь ли, что везти надо, куда и зачем. Заплатили правда, хорошо. У него трое, и жена опять беременная, так что он и за половину согласился бы.

Обр даже глаза прикрыл от старания припомнить, как оно там было с возницей.

– Не убивал я его, – уверенно сказал он, – всего-то дал в челюсть. От этого не помирают.

– Ты ему в челюсть, он – с козел спиной вперед, хребет сломал, да еще виском об корень. От чего помер, теперь и не угадаешь.

– Да кто ж его просил соглашаться Князев груз везти, проклятые деньги брать?! Все вы предатели. Хорты за вас бьются, кровь проливают, а вы за добро свое трясетесь, только и ищете, как бы нажиться. Люди Князевы из вас жилы тянут, а вы все кланяетесь. Четыре шкуры дерут, а вы пятую предлагаете.

– Кровь, говоришь? – раздельно переспросил священник, помолчал и также раздельно добавил: – У меня Хорты всю семью вырезали.

– За что?

– За коней. У нас кони хорошие были, породистые. Наша Стрелка от какого-то проходящего жеребца родила однажды. От того жеребенка все и пошло.

– Кони нужны, – с полным знанием дела заметил Обр, – без коней не повоюешь.

– Нужны, – согласился священник, – как без коней в хозяйстве? Ложись и помирай. Отец за так отдать не захотел, да еще говорят, согрубил им что-то. Я, пятилетний, тогда у тетки в Белых Камнях гостил, потому и выжил. А тебя там не было?

– Нет, – мотнул головой Обр, – я тогда, небось, еще совсем мальцом был.

– Ага. Значит, помочь я тебе ничем не могу. Плохи твои дела, раб Божий Александр.

– Я тебе не раб, – оскорбился Обр, – сроду никому рабом не был. А ты че, правда помочь хочешь?

– Хочу, – вздохнул священник, – вернее, должен хотеть. Но путей к тому никаких не вижу.

– Не видишь? – почти весело поинтересовался Обр. – Так это очень просто. Давай махнемся не глядя. Ты мне ряску с капюшоном, а я тебе свои тряпки. Фигурой и ростом мы похожи вроде. Ты останешься, я уйду. Вешать тебя вместо меня они, ясное дело, не станут. А если я тебя оглушу осторожненько, даже пожалеют.

– Понятно, – кивнул священник, – а скажи мне, что ты станешь делать, когда уйдешь?

– Ну это, первым долгом раскаюсь, – хмыкнул Обр, которому этот выход нравился все больше и больше. – Могу даже горсть пыли на голову высыпать и свечку поставить. А уж потом займусь делом. Навещу кое-кого.

Кого именно и зачем, Обр уточнять не стал. Сначала Семерик. Потом добраться до Больших Солей, поговорить с этими… которые братьев вешали. А если очень повезет, то и в столипу можно наведаться.

Размечтался, дурак. Священник успел подняться и уже стучал в дверь.

– Отопри. Тут мне больше делать нечего.

Черноусый распахнул тяжелую створку и вдруг присел на пороге, глядя на священника снизу вверх. Лицо у него дергалось, усы повисли, будто мокрые.

– Этому все равно, – плаксиво сказал он, с ненавистью глядя на Обра, – душегубом родился, душегубом и помрет. А мне-то за что грех на душу принимать?

– Это не твой грех, – устало сказал священник.

– Мой. Положим, по приказу, да все же каждый сам за себя отвечает.

– Это верно.

– Да ты-то чего скулишь? – разозлился Обр. – Не тебя вешать будут. Ты вообще кто такой?

– Я палач! Палач, понял?! Должность у нас наследственная, от отца к сыну. Тихая, надежная. Ну, выпорешь там кого для вразумления или к позорному столбу поставишь. А смертью у нас в Малых Солях уже сто лет никого не казнили. Не умею я вешать. Мне куренку шею свернуть и то жалко. А тут вон… мальчишка… сыну моему ровесник.

– Ну, тогда я пошел, – сказал Обр.

– Щас, разбежался.

– Или хошь, жалобу подам. Мол, так и так, желаю опытного палача, а то местный при виде покойников в обморок падает.

– Молчал бы уж лучше.

– Откажись, и дело с концом, – предложил священник.

– Легко сказать «откажись». Откажусь – должность потеряю. Другой работы мне тут не дадут, а у меня семья. Лучше б его вчера всем миром прикончили.

– Опаздываем, – басовито раздалось из сеней, – там уж народ собрался.

 Уже вознамерившись уходить, Повелитель вспомнил о лишней пешке, осторожно, двумя пальцами ухватил ее за тонкую талию, поглядел в лицо. Очень молодой, напуганный парень с приметной седой прядью. Да, на этот раз никаких ошибок. Повелитель снял пешку с доски и небрежно выпустил из пальцев. Она исчезла, не долетев до пола. Для Повелителя было тайной, как это происходит, но тайной неважной. Без ответа на этот вопрос он вполне мог обойтись.

Глава 7

В каморку набились солдаты. Обр и оглянуться не успел, как оказался на улице, снова со скрученными руками и в окружении красных мундиров. На улице было печально. С неба сыпался нудный бесконечный дождик. Видно, начался он еще ночью, потому что плотная земля главной площади успела превратиться в истоптанную грязь. Несмотря на погоду, народу вокруг Дерева Правосудия скопилось еще больше, чем вчера. Хорт поглядел на дождик, на мокрый дуб и споткнулся взглядом о веревочную петлю, свисавшую с толстой ветки. Другой конец веревки был аккуратно переброшен через сучок, чтоб не запачкался. От Обра до петли было шагов двести.

Ноги сами остановились, наотрез отказываясь идти дальше. До последней минуты он был уверен, что пронесет, удастся вывернуться, как всегда обойдется. Но тут отчетливо понял – не пронесет. Его ощутимо подтолкнули в спину, и он пошел, лихорадочно цепляясь взглядом за любой пустяк: глубокий след от солдатского сапога с рубцами на подошве, красный бабий платок в толпе, дурацкий треух на чьей-то всклокоченной голове, черные глаза вчерашней девчонки. Девчонка стояла в первом ряду, стиснув маленькие кулачки.

– Кто это? – спросил Обр.

Священник, шедший чуть сзади, проследил за его взглядом.

– А, это того самого Матвея дочка. Может, хоть ее тебе жалко?

– Нет. Каждый сам за себя.

На этих словах двести шагов и кончились. Это оказалось так страшно, что Обр понял, сейчас сорвется, будет валяться в ногах, умолять о пощаде, выть как волк в капкане. Выть…

Жуткий звук повис над площадью Малых Солей – предсмертный вой обложенного со всех сторон вожака. Две минуты, пока в глотку ему снова не вогнали на редкость неаппетитный кляп, на этот раз сделанный из солдатской перчатки, Обр наслаждался властью над перепуганной толпой, визжащими бабами, обезумевшими лошадьми и бившимися в истерике собаками. Такого шума Малые Соли не слыхали со времен последнего разграбления.

На исходе второй минуты он уже стоял с капюшоном на голове, с петлей на шее и страстно хотел, чтобы все это кончилось немедленно. Но нет. Сквозь капюшон донесся скрипучий голос городского старшины.

– Приводится в исполнение смертный приговор, вынесенный городским судом Оберону Александру Хорту, обвиняемому в разбойном нападении и убийстве. Основанием для отмены приговора в данном случае могут быть помилование от его сиятельства князя Повенецкого.

– В наличии не имеется, – тут же прибавил кто-то.

– Новые свидетельства, вызывающие сомнения в виновности приговоренного.

– В наличии не имеется.

– Некто, знающий, что означенный преступник осужден невинно и желающий взять его вину на себя.

– В наличии не имеется.

– Девица честного поведения, желающая взять означенного преступника в мужья.

– В наличии не имеется.

– Некто, желающий выплатить выкуп и приобрести означенного преступника…

– Господин Лисовин, данный случай не подпадает…

– Да, действительно. Итак, поскольку никаких предусмотренных препятствий не имеется, приказываю приступить к казни.

– Не надо!

Обр готов был поклясться, что это орет он сам. Но повезло. Кляп спас от позора. Вопль раздавался откуда-то из мира живых, оставшегося за серой тканью капюшона.

– Ах, чтоб тебя, – прямо над ухом выругался палач, – да держите же ее, и без того тошно.

Грязь смачно захлюпала под солдатскими сапогами, а потом задыхающийся, но ясный голос решительно произнес:

– Отпустите его. Я беру его в мужья!

Услышав такое, Обр изо всех сил затряс головой, пытаясь избавиться от капюшона. Серая влажная тряпка неохотно сползла с лица. Прямо под дубом из крепких солдатских рук вырывалась бабка в зеленом платке. Юбка ее была перепачкана, хлипкий кулачок притиснут к груди, видать, чтоб сердце не выскочило, зеленый платок сбился, повис на плечах, открыв на всеобщее обозрение серый, такой же старый и рваный. Красно-мундирник крепко ухватил ее повыше локтя, потянул прочь, но не тут-то было.

– Я хочу взять его в мужья! – задыхаясь, повторила бабка. – Я девушка честная, все знают!

Толпа притихла, не меньше Обра потрясенная этим явлением.

– Это че такое? – в смущении воззвал солдат, понятия не имевший, как унимать бойких теток. Бить такую вроде нехорошо, а слов глупая баба не слушает.

– Кхм… – отозвался солидно стоявший под дубом рыжебородый старшина и попытался поскрести в затылке, отчего пышный парик слегка перекосило, – это у нас городская дурочка. Ты того… полегче с ней. Она безобидная. С детства была малость с придурью, а с тех пор, как отец у нее в море пропал, и вовсе ничего не смыслит.

– Слышь, Нюсенька, – ласковым голосом проговорил стоявший по правую руку от старшины писарь, больше прежнего похожий на печального барсука, – шла бы ты домой. Тебе на такое глядеть не годится. Напугаешься. Иди с дяденькой. Дяденька добрый. Он тебя до дому проводит.

Солдат хмыкнул и снова потянул бабку за собой, но та оказалась упрямой.

– Неправду говорите, господин Лисовин. Не такая уж я дурочка. Сколько лет сама себя содержу-обихаживаю. Милостыню ни разу не просила. Все знают.

– Верно, Нюська, – радостно заорал палач, – в нашем городе и поглупее тебя найдутся! – И добавил потише: – Свезло нам с тобой, парень. Теперь, главное, не спорь и не дергайся.

Обр замычал, намекая, что, раз такое дело, хорошо бы избавить его от кляпа.

– Не, – не согласился палач, – ты лучше помалкивай, а то еще ляпнешь что-нибудь не то – все испортишь.

Тут в дело вмешался священник, решительно шагнул вперед, отстранил солдата, взял тетку за руки, наклонился низко, заговорил тихо, убедительно.

В ответ та отчаянно замотала головой. Зеленый платок свалился окончательно, но она вовремя подхватила его и вновь натянула на самые глаза. Священник повел плечами, повернулся к городскому старшине.

– Могу удостоверить, что сия девица и вправду хорошего поведения и вовсе не так глупа, как многие думают. Но, полагаю, сейчас она вряд ли понимает, что делает.

– Все я понимаю, отец Антон, – строптиво всколыхнулся зеленый платок, – сами знаете, девушке одной не житье. Хочешь не хочешь, а замуж выходить надо. А кто меня такую по своей воле возьмет? Ни кожи, ни рожи. Родни никакой. Приданого – дом насквозь худой да лодка дырявая. Да еще подурушей ославили. Кому я нужна такая-то?

Отец Антон закашлялся. Городской старшина снова поскреб в затылке, да так рьяно, что парик съехал до самых бровей. Писарь скорбно поник головой и пробормотал что-то насчет брачного возраста.

– Подходит она по возрасту! – снова встрял палач, как видно, пуще всего опасавшийся, что Обра все-таки придется вешать. – Скажи им, Нюсь.

Тетка молча прикинула что-то на пальцах и утвердительно затрясла головой.

– Да, припоминаю, – кивнул и городской старшина, – действительно. В таком случае по закону казнь должна быть остановлена. Город, однако, оставляет за собой право после совершения брака применить к преступнику иное наказание.

– Во-во, – бодро добавил палач, – сегодня свадьба, завтра я его по-быстрому выпорю, и пусть катится к молодой жене. Может, еще человеком станет.

– Господин капрал будет недоволен, – зажав в кулак острую бородку, заметил писарь.

– Ну и судил бы военным судом, – отрезал палач, – сам судил, сам бы и вешал. Так нет, понесло его куда-то в самую ночь-полночь. А ежели город судит, то и законы наши.

* * *

Обр сидел у корней дуба, прижавшись щекой к мокрой шершавой коре, глядел вверх, на упругие трубочки молодых листочков, тихонько трепетавшие в черной сети корявых веток. С веток падали крупные капли, мелкий дождик сеялся, прилипал к щекам, и последыш Свена отчаянно жалел, что нельзя ловить его ртом. Мешал кляп. Руки тоже остались связанными. Красные мундиры по-прежнему окружали его, но веревка с петлей валялась в грязи безопасной жалкой кучкой. Зачем его охраняют – чтобы не сбежал или чтобы добрые горожане не набросились, – Обр не знал. За границей пятачка, окруженного солдатскими спинами, страсти накалились не на шутку. Одни требовали не слушать некстати вылезшую подурушу и прикончить, наконец, проклятого Хорта, другие склонялись к мысли, что законы и древние обычаи следует соблюдать, но кроме порки проклятый Хорт заслужил еще и двое суток у позорного столба, и тут уж дело горожан, выживет он после этого или нет. Обр полагал, что разница невелика, но обе стороны орали так, что ясно было – дело скоро дойдет до драки. В голове вяло зашевелилась мысль, что позора порки истинному Хорту не вынести, пусть лучше вешают, но сейчас он не был в этом так уж уверен, врать самому себе не мог и предпочел думать о чем-нибудь другом.

– А он ничего, смазливый, – громко рассуждали совсем рядом какие-то разбитные бабенки, – у Нюськи-то, оказывается, губа не дура.

– Да ну тебя. На нем же живого места нету. Весь в шрамах, аж глядеть страшно.

– Зато дворянская стать есть. Сразу видно, из благородных.

Обр не знал, смазливый он или нет. Выяснить это не было никакой возможности, потому как девок, что городских, что деревенских, он до сих пор видел только издали.

«Бабы – дуры», – скучливо подумал он. В голове было пусто и гулко, как в заброшенных переходах Укрывища.

Наконец, растолкав солдат, к дубу прорвался палач. Его черные усы возбужденно топорщились.

– Вот, – сказал он, сунув в нос Обру раскрытую ладонь, – кольца.

На корявой ладони лежали два звена расклепанной цепи, довольно толстые и немного ржавые. Хорт покосился на них, но особого ликования не ощутил, хотя по сравнению с петлей свадьба с полоумной теткой казалась сущим пустяком. Свадьбу-то он точно выдержит, не моргнув глазом, а вот повешенье за шею – навряд ли.

– Конечно, невесте положено золото, жениху – серебро, – заметил палач, слегка обиженный равнодушием Обра, – но не взыщи, золота не держим.

– Невеста готова! – взмыл над площадью визгливый бабий голос.