© Мария Гарзийо, 2019

ISBN 978-5-0050-4358-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

– Ай спик инглиш нот! – выдаю я в четвертый раз, стиснув зубы от досады.

– I am from England, – неизменно бубнит развалившийся напротив турист, нездорово бледную физиономию которого я имею счастье созерцать сквозь стекло гиганской кружки пива, которую он минут десять назад бесцеремонно водрузил на наш с подругой столик.

Прежде чем продолжить, позвольте представиться.

Меня зовут Света, мне 24 года, четыре из которых я посвятила изучению тонкостей языка Шейкспира в государственном университете. Все это время профессора твердили нам о важности живого общения с носителями языка. И вот вам, пожалуйста, передо мной этот самый носитель, а я как заправский попугай упрямо повторяю свое топорное «инглиш нот».

– Maybe you, girls, know some place we could go dancing? – настаивает британский подданный, пьяно вращая круглыми мутными глазами.

Мы с моей подружкой Верой устало переглядываемся. Чем вызвана, спросите вы, этакая рьяная неприязнь к братьям нашим европейцам? Объясняю. Вот уже второй год эти так называемые братья повадились в нашу маленькую, но гордую страну, с двумя определенными целями. Во-первых, потомки кельтов и англо-саксонцев прослышали про изобилие смазливых и непритязательных дамочек, готовых при виде иностранного рыцаря упасть от счастья в обморок, успев при этом автоматически раздвинуть километровые ноги. С тех пор как, какой-то осчастливленный гражданин привез соотечественникам эту радостую весть, в Ригу так и повалили полчища секс-туристов. Пока их английские леди жарят дома генетически модифичированный бекон, эти горячие сыны своего дождливого отечества сбиваются кучками, закупаются презервативами, и вперед на абордаж. Кроме дешевого и опасного секса в последнее время у зарубежных визитеров появилось еще одно экзотическое развлечение. В то время как, скажем, в Тайланде катаются на слонах, а в Париже лезут на Эйфелеву башню, в Риге повелась традиция справлять малую нужду на памятник Свободы. С каждым годом количество засветившихся писающих мальчиков растет с неимоверной скоростью. Штрафы за подобный вандализм от 50 латов подскочили до 300. Но, видимо, удовольствие все же дороже, потому как угроза потери этой суммы не умаляет количества желающих. Раньше, читая статьи о подобных подвигах, я не могла себе представить, как должны выглядеть эти герои невидимого фронта. И вот, наконец, мне, кажется, представилась подобная возможность. Расползщийся по столу как тесто англичанин всем своим плачевным видом демонстирует полную готовность осуществить упомянутый ритуал.

Ну, что мне ответить на его вопрос про дансинг? Что в его состоянии (еще пол кружки, и пиво, переполнив доверху горло и желудок, польется у него изо рта) подобные телодвижения строго противопоказаны? Что он вряд ли даже до памятника доковыляет, и тогда придется осквернять что-то менее значимое вроде имеющегося на пути МакДональдса? Или все-таки попытаться узнать его мнение по поводу раннего творчества Джона Милтона (имеется в виду, конечно, его близость к пуританской поэзии)? Женская интуиция безошибочно подсказывает мне, что пуританская поэзия вряд ли будет близка этому пивохлебу. Больше всего, конечно, хочется бросить в эту землистую физиономию грубый анекдот про Джеймса Бонда. Но я почему-то все еще сдерживаюсь.

– Послушайте, любезнейший, вы нам мешаете, – Вера берет миссию по избавлению от писающего мальчика в свои руки,

– Спросите официанта. Он вам объяснит, где танцуют такие как вы. Официант не вызывает у танцора ни малейшего интереса. Он продолжает таращиться на нас из-за прикрытия своей кружки.

– Эй, официант! – решительно машет Вера, – Уберите от нас, пожалуйста, этого любознательного господина.

У подошедшего официанта при виде булькающего от пива англичанина заинтересованно вспыхивает левый глаз. Количество писающих иностранцев в Риге равноценно количеству обобранных местной обслугой. Вот и этот, явно почуяв легкую добычу, подхватывает размягшего туриста под локоток.

– Куда катится мир! – старчески охаю я, уткнувшись в свой мохито.

– Ужас. Все уже заполонили! Проходу не дают, – сетует Вера.

По паспорту она вообще-то Вероника. 99% процентов девушек выбрали бы более звучное сокращение – Ника. И только моей подружке больше по душе это простетское, попахивающее стариной и стогами сена «Вера». В этом вся ее суть. Она пренадлежит к категории меньшовских Тось, которые проживают всю жизнь с школьной любовью, купив сначала холодильник, в потом по мере накопления телевизор и прочие элементы роскоши. Я, если продожать сравнивать, предпочитаю роль Людмилы, которой надо все и сразу и побольше. Мое нынешнее «побольше» олицетворяет 23-летний сынок богатого папашки, Константин. Он кажется мне красивым с левого бока и обычным с правого. В анфас он средне-симпатичен. В целом, добыча вроде и ничего, хотя, учитывая, что встречаемся мы еще меньше месяца, определенные выводы делать рано. Вера, как и полагается, состоит замужем за Вовиком, которого когда-то давно ей за парту подсадила судьба. Он некрасив с обоих сторон, не богат, но душевен, романтичен и надежен. Для Веры он является живым воплощением пресловутой каменной стены.

– Ну, как чувствуешь себя в преддверье дня рождения? – интересуется подруга, потягивая свою безалкогольную мешанину.

– Да, как тут можно себя чувствовать, – выпускаю тяжелый вздох я, – На мой взгляд после восемнадцатилетия все последующие дни рождения вполне можно было бы отменить. От них с каждым годом все сильнее подванивает старостью.

– Нашлась старушка! Ты скажи лучше, как будешь праздновать? Твой тебя куда-нибудь зовет?

Боже мой, как меня корежит от этого личного местоимения. «Мой», «твой», плюшевых медвежат что ли в детсаде делим? Я далека от таких собственнических поползновений в отношении упомянутого Константина, потому предпочитаю, чтобы его просто величали по имени.

– Обещал сюрприз, – без особого энтузиазма признаюсь я. Нехватка этого самого энтузиазма в моем голосе объясняется отсутствием у меня к обсуждаемому индивиду глубоких и трепетных чувств и сомнением, что этим самым сюрпризом окажется спонтанная поездка в Венецию.

– Здорово! – из Веры так и прет недостающий мне элемент, – Мой мне один раз такой сюрприз устроил!

Опять этот «мой»! «Мой Додыр» выплевывает ассоциацию брезгливый мозг.

– Представляешь, прихожу я домой…

Когда Вера говорит о своем Додыре выражение лица у нее становится отрешенно сладостное, как у сосущего леденец ребенка олигафрена. Она уходит в нирвану и может прибывать там бесконечно, если не растормашить ее и не вернуть в реальность. Историю про ванну с лепестками роз на поверхности я слышу по крайней мере раз десятый. При первом прослушивании мне подумалось, что Вовик здорово придумал сэкономить на подарке. Прихватил на рынке вялые цветы. Распотрошил в воду, водрузил по краям по свечке и вот вам пожалуйста – романтики через край, жена на седьмом небе. Стоит, конечно, для большей точности присчитать пару латов на рижское шампанское. Но так или иначе выходит нерасточительно. На сей раз выслушивая восторженное бормотание осчастливленной таким малобюджетным образом подруги я задаюсь вопросом – а, может, я просто завидую? Ее вон всю прямо трясет от одного упоминания о своем ненаглядном Вовике. А я… А мне, как уже говорилось ранее, нужно все и сразу. А «все» подразумевает внешность, ум, материальное благосостояние, щедрость и дальше по бесконечно длинному списку. Короче, я максималистка. А нам, максималистам, нелегко приходится в этом несовершенном мире. Душевный полет Вероники обрывает звонок телефона. Хотя звонком это и не назовешь. Аппарат похмельным хриплым голосом канючит: «Бери трубку, жена, твой муж звонит!» И так сотню раз, пока медлительная жена, наконец, не добывает из недр сумки изнывающий Самсунг.

– Да, бусенька? – шелестит она в трубку, вызывая в моем организме очередной рвотный спазм.

Некоторые русские утверждают, что это тошнотное «бусенька» выходец из великого и могучего. Со всей ответственностью лингвиста заявляю – ничего подобного, не мог богатый русский язык зачать такого уродца. «Бусенька» произростает от латышского «buča» – «поцелуй». У меня когда-то был ухажер, который как-то обратился ко мне с на его взгляд должно быть ласковым «дай бусю». Мой желудок болезненно сжался, сдерживая мощный порыв опорожниться на столик, за которым мы сидели. А кулак зачесался от внутреннего позыва «дать», да покрепче, да прямо в глаз. Надо заметить, что это была последняя наша встреча.

– Ты приедешь за мной? Спасибо! Я со Светой в этом, как его…, – Вера поворачивается ко мне, беспомощно хлопая ресницами.

– «Оргазме», – подсказываю я. Она машинально повторяет в трубку.

Информация, судя по всему вызывает, у супруга бурную реакцию, и уже через секунду подруга грозит мне кулаком.

– В «Опиуме», – поправляю я, – Велика разница.

– Да, у МакДональдса, хорошо, буся, целую, – завершает разговор Вера.

– Что уже пора? – расстраиваюсь я, – Буся уже едет?

Едет он по обыкновению на автобусе. На автомобиль молодая семья еще не накопила. Он значится в списке предпоследним номером перед самолетом и виллой в Сан Тропэ. Однако, даже при отсутствии личного транспортного средства предупредительный Вовик считает своим долгом встретить жену и отвести домой на общественном.

– Через пол часа будет у МакДональдса, только сел на маршрутку, – сообщает Вера.

– Хорошо хоть успею допить свой мохито.

Через пятнадцать минут мы выходим из заведения, протискиваясь сквозь толпы потных иностранцев. На улице накрапывает мелкий дождишка, напоминая прохожим, что «скоро осень, за окнами август». Осень ничего положительного по определению в себе нести не может. Ее начало на веки вечные отравлено всякими школьными линейками и университетскими сборами. И пусть я уже несколько лет не впрягаюсь послушно в образовательную упряжку, и смена времен не влечет за собой перемены деятельности, сентябрь так или иначе навивает тоску. Я вздыхаю. Хотя чего мне печалиться? Это лето принесло мне эмбрион новых отношений, новую работу и сносный загар. Провожая его, я оставляю себе все эти завоевания. Последнее уже через месяц придется обновлять в солярии. А остальные два еще менее долговечны, хотя на данный момент, шагая по влажному тротуару, я об этом не догадываюсь.

– Apartamento, spaghetti, amore! – голосит курчавый итальянец, завидя наши обнаженные ноги.

Лишнее зачеркнуть. По всему выходит, что это спагетти. Или же макаронные изделия служат платой за аморе? Было бы мне сейчас 18, я, может, остановилась бы, чтобы внести ясность в поступившее предложение. Узнать, например, сколько комнат в апартаменто, с чем подаются спагетти и вечная ли обещается аморе или так перепих на скрипучем диване. Но мне не 18, а уже почти 25. И потому я точно знаю, что залетная птичка снимает хиленькую квартирку, макароны если и готовит, то плохо, а любовь лелеет к своей супруге, оставшейся в Риме с пятью ребятишками. Эх, я слишком много знаю. С годами из жизни уходит элемент загадки.

– Bella, bellissima, aspetta me! – надрывается разгаданный ребус. У МакДональдса толкутся желающие потравиться на ночь глядя. А вот и Вовик. В приталенной куртке из толстой грубой кожи какого-то слоносвина, потертой на локтях. Возможно, потертости появились еще при жизни животного. На голове неизменная кепка с логотипом фирмы, в которой он трудится. С наступлением холодов Вовик не снимает этот головной убор, а просто водружает сверху на него вязяную шапку. Я ни разу не видела его вообще без кепки, и у меня создалось впечатление, что она накрепко приросла к его черепушке.

– Ну, чего, девчонки, промыли нам косточки? – усмехается Вовик, облобызав свою жену.

Он всегда обращается ко мне как к парню со своего двора. Эта нарочитая фамильярность временами раздражает.

– Вам лично не успели. Порошек закончился, – язвлю я в ответ, – Так что поедете домой с грязными.

– А тебе палец в рот не клади! – продолжает сыпать идиомами он.

– Только попробуй, – морщусь я при мысли о реальном воплощении этого выражения, – Ладно, Вер, пока, созвонимся.

Маршрутное такси, подпрыгивая на ухабах, и травя пассажиров жуткими поп хитами, доставляет меня домой. Родители смотрят на диване какой-то современный фильмец, мама зевает на стрелялках, а папа утыкается в газету, завидев любовные разбирательства. Я разогреваю незамысловатый ужин. Когда первый кусочек печонки приближается к моему рту, мобильный вздрагивает на столе и, отчаянно вибрируя, направляется в мою сторону. Придется печени подождать.

– Котенок, это я!

«Котенок, это я, мышонок». Или «тигренок, это я слоненок». Или «бобренок, это я, крокодиленок». В зоопарке день открытых дверей.

– Костя, я же просила не называть меня котенком! – придирчиво морщится максималистка.

– А солнышком можно?

– Избито!

– Тогда бусенькой?

Он знает о моей лютой ненависти к этому лингвистическомы выкидышу и нарочно издевается. – Ладно, как поживаете, Светлана Сергеевна?

– Отлично, Константин Борисович.

– Денисович.

– Не важно.

– Еще как важно! Что ты сегодня делала, котенок?

Неискоренимо. Англичане говорят «what can’t be cured must be endured» – что нельзя вылечить, надо терпеть. Терпим. Я вкраце пересказываю свои занятия.

– Завтра я заеду за тобой в шесть, – обещает любитель животных.

– И что будем делать?

– Увидишь, это сюрприз.

– Надеюсь, приятный.

– Других не делаем.

Еще как делаете, Константин Денисович. Когда я спрашивала вас, что у вас за марка машины, вы так же загадочно обещали сюрпризец. Если для вас старая Хонда с побитой дверью воплощает в себе приятное открытие, то я о себе подобного сказать не могу.

– Я люблю тебя, – неожиданно хнычет Костя тоном попрошайки, тянущем за рукав прохожего с отчаянным «У вас не найдется монетки?»

Сделать замечание по поводу интонации или тактично заткнуться? Я выбираю второй вариант и многозначительно дышу в трубку. – Простудилась? – сочувственно замечает мой герой, по-своему истолковав затяжные вдохи и выдохи. – Ну, есть немного, – зачем-то соглашаюсь я. – Ничего, завтра я тебя вылечу. Может, он заказал вечер в спа «Балтик Бич», включающий в себя весь комплекс услуг от сауны и джакузи до массажа горячими камнями? Я мечтательно потягиваюсь. Было бы здорово. – До завтра, котенок, – мурлычит он в трубку, – Целую тебя в носик, в ротик.. Спасая оставшиеся незацелованными части тела, я поспешно прощаюсь и отключаю связь. Романтика казалось бы. Носик, ротик, котенок. И чего мне, спрашивается, не хватает? Я запаковываюсь в одеяльный сверток и закрываю глаза. Мне снится ответ на заданный перед сном вопрос. А точнее теплый песок, шелестящее волнами море и сплетение двух тел в мягких ласковых лучах заходящего солнца. Одно из них мое. Второе принадлежит незнакомому красавцу, загорелому мускулистому брюнету с глазами цвета морской пучины. Чем занимаются упомянутые тела в сплетении объяснять, думаю, не надо. Меня пронизывает электрический заряд удовольствия. Прекрасный незнакомец смотрит на меня своими необыкновенными глазами и спрашивает: «Тебе понравилось, бусенька?» Я аж просыпаюсь от такой неожиданной подлости. Удовольствия как не бывало. Лучше бы уж он спросил, как меня зовут.

На часах без пяти семь. Самое время выбираться об объятий сноведений и, предварительно позавтракав и одевшись, скрючиться, скукожиться и почесать на работу. Я зеваю, стряхивая с себя остатки приснившегося сюжета.

– С Днем Рождения!

Мама с папой вплывают в комнату, сияя улыбками из-за громадного букета. А ведь и впрямь я сегодня сделалась на год старше. 25 это вам не хухры-мухры. В этом почетном возрасте уже пора вскарабкаться на высокую ступеньку служебной лестницы и начать обрастать семьей и детьми. Я никуда не вскорабкалась и ничем не обросла. Ладно, не будем печалиться. Вся жизнь впереди, надейся и жди.

Вслед за пахучим цветочным свертком мне торжественно вручается традиционный конверт с наличностью, предназначенной на покупку подарка. Родители после нескольких неудачных эксперементов вот уже несколько лет предпочитают оставлять выбор за мной. Я целую мамину гладкую щеку и папину колючюю.

– Наверно тебя сегодня на работе будут поздравлять, – предполагает мама.

– Да, вряд ли. Я там третью неделю работаю. Им и не вдомек, что у меня день рождения, – трезво смотрю на вещи я.

– Ну, в контракте же указаны твои данные.

Контракт я действительно подписывала. Этакий формальный документишка, красиво выпечатаный на толстой бумаге. В нем содержался список моих прав и обязанностей, а так же была указана сумма, полагающаяся мне за выполнение этих обязанности. Смущал немного тот факт, что подпись на сией договоренности имелась только моя. Но, устраиваясь на работу, я не решилась выдвинуть этот вопрос на обсуждение, чтобы не спугнуть работодателя. Короче поступила как юридически необразованная чухча, каких в нашем прогрессивном капиталистическом обществе уже по пальцам можно перечесть. За что и поплачусь. Но позже. Пока же я уверена, что мне с работой повезло. Нетребовательный начальник – британский верноподданный, приятные коллеги – две местные дамочки необпределенного возраста. Ну, и обещенная зарплата значительно выше прожиточного минимума. Я собираюсь, одеваюсь крашусь, запихиваю по-быстрому бутерброд с колбасой и вперед трудиться на благо общества в лице Вильяма Стоуна.

Пока меня трясет в маршрутке, позволю себе замечание дипломированного переводчика по поводу творений тех еще более дипломированных, что были до меня. Кто мне объяснит, почему все английские имена и фамилии, имеющие несчастье начинаться с «W» в русском переводе получают непроизносимое «У»? Доктор Уатсон. Эшли Уилкс. Или вот, вообще жемчужина перевода – Уильям Уордсворт. Челюсть вывихнешь, пока произнесешь. Возможно, такое уродливое написание родилось из-за недостатка связей с внешним миром во времена Союза? Не у кого было поучиться? Не было возможности подойти к писающему у памятника коренному британцу и, дружески хлопнув по плечу, уточнить, как произносится фамилия возлюбленного Скарлетт О’Хара? Так или иначе позволю себе смелось свергнуть установленные каноны и назвать своего босса более приятным уху Вильямом. Дорога до работы убивает еще двадцать минут отведенного мне на день времени.

Упомянутый выше Вильям встречает меня у дверей радостной новостью.

– У нас для тебя появилась работенка!

Это действительно радует, потому что предыдущие недели я томилась от безделия, вальяжно переводя сайт прозябающей компании на все известные мне языки, и вела философские беседы с Костей по МСНу.

– У нас первый клиент! Британец из Лодона, – пойдем на кухню я тебе все расскажу.

У молодой фирмы еще пока нету своего делового гнездышка, весь интелектуальный и материальный потенциал ютится на съемной квартире в центре. Я усаживаюсь напротив Вильяма (это маленький чернявый мужичек с узкими как у азиата глазами), предварительно заварив себе чашку кофе.

– Его зовут Майкл. 58 лет. В разводе. Очень богат. В Лондоне давно не живет. Имеет дом на Мальорке и квартиру в Старой Риге.

– И что мне делать с этим сокровищем? – вяло интересуюсь я. Дрыхлявый британец не самый привлекательный клиент. Впрочем, не детей же мне с ним делать. Для этой цели у меня вроде уже есть любитель котов.

– Во-первых, Майкл не говорит по-латышски. Следовательно, пока он здесь, ты обеспечиваешь ему контакты с местными учреждениями от оформления документов до покупок в супермаркете.

– А о чем говорить в супермаркете? – ерепенюсь я, – Взял товар, положил на ленту, заплатил. Не надо быть полиглотом.

– Послушай, Светлана, – ощетинивается в ответ Вильям, – ты уже три недели просидела тут, практически ничего не делая. Мы же тебе платим не за болтовню в МСНе. Появилась реальная работа. Ты ее будешь делать или нет?

– Буду, – повинно опускаю голову я.