В квартире было еще пустовато – «стенка», диван да стол, и поэтому нам с куклой совершенно некуда было деться.

– Мама, он и мне подработку нашел. – Света кивнула в сторону заваленного бумагами стола. – Я теперь сценарии перепечатываю.

Кукла, становясь на подоконник, слегка пошатнулась, и ее мохнатые ресницы удивленно хлопнули.

– Нет, нет, нет, – шептала я ей, – я тебя не уроню. Ты просто постой, а я тебя рассмотрю.

И красавица, гордо выпрямив спину, царственно предоставила мне возможность ею полюбоваться.

А Света уселась рядом с Бабушкой на диван и наконец спросила:

– Мама! Ты так шумишь! С твоим приходом в квартиру вломился весь Курский вокзал! У тебя что-то случилось?

– Случилось, – твердо сказала Бабушка за моей спиной. – Света! Я знаю, что у вас сейчас сумасшедшие расходы. Но… мне нужны деньги. Сейчас. От тебя я поеду на вокзал.

– Кто-то умер? – тревожно спросила Тетя.

– Слава богу, пока нет. Но – может.

Из-под лиловой оборки платья куклы выглядывали кружева снежно-белых панталончиков. Не дыша, я вытащила из коробки казавшуюся мне страшно хрупкой соломенную шляпку и, чуть-чуть оттянув тончайшую белую резиночку, аккуратно надела ее на изящную горделивую кукольную головку.

– А куда ты собралась так спешно ехать?

– Во Владикавказ.

– О господи! Зачем? Так далеко. И там так неспокойно! – всплеснула руками Света.

– То-то и оно. Но мне очень надо. Ты помнишь Зинаиду Степановну?

Даже я помнила Зинаиду Степановну, хотя общаться с ней мне пришлось совсем недолго. Она жила в нашем подъезде на третьем этаже в махонькой комнатенке в коммунальной квартире. Много лет назад похоронив мужа – о ее вдовстве свидетельствовало широкое старинное, потускневшее золотое обручальное кольцо на левой руке, – эта миниатюрная чистенькая старушка коротала время с соседками возле нашего подъезда и очень дружила с Бабушкой, частенько помогая ей и со мной, и по хозяйству. Например, в те дни, когда шла сессия и Бабушка буквально зашивалась с зачетами, экзаменами, вечерниками и заочниками, добрейшая хлопотунья Зинаида Степановна забирала меня из сада, выводила Бима, кормила нас с ним ужином, укладывала спать и читала мне сказки. В горячую пору студенческо-педагогической лихорадки она могла и подмести квартиру, и сварить суп, так что, когда едва ворочающая языком Бабушка вваливалась домой, ей оставалось только помыть руки и сесть, подперев голову над дымящейся тарелкой ароматнейшего борща.

– Что вы не едите? – нервно, чуть помигивая ресницами, тревожно спрашивала обычно Зинаида Степановна. – Он вкусный, вкусный. Маша даже вторую тарелку попросила налить.

– Зинаида Степановна, миленькая, я просто так устала, что, кажется, ложку не подниму.

– А, ну тогда ничего, ничего. Тогда посидите, посидите. Чайку сразу налить или вам потом горяченького?

«Плата», которую «взимала» с Бабушки Зинаида Степановна за всю свою доброту, была поистине мизерна: она до самозабвения любила сериалы. Своего телевизора у Зинаиды Степановны то ли не было, то ли он сто лет как сломался. А может быть, она просто не могла переживать за своих любимых героев в одиночку?

Поэтому каждый раз вечером, вне зависимости от того, была ли Бабушка дома или нет, в замочной скважине входной двери тихонько скребся ключ. Зинаида Степановна семенящей походкой опасливо приближалась к телевизору, нажимала кнопку и, словно воробей на жердочке, скромно угнездившись на краешке стула, сложив свои неожиданно большие для такой маленькой женщины сработанные руки на животе, терпеливо ждала, когда же медленно нагревающийся и подсвечивающийся агрегат покажет ей, как в тридевятых царствах, под растрепанными теплыми ветрами пальмами, на берегах безбрежных синих океанов, в умопомрачительных костюмах и интерьерах страдают и мучаются ее любимые Изауры, Марианны, Розы, Марии и Кассандры. И подчас гораздо интереснее было наблюдать не за извращенными извивами сюжета, порожденного параноидальной фантазией его создателей, а за выражением милого, округлого, румяного личика Зинаиды Степановны, на котором отражались все мыслимые и немыслимые человеческие эмоции. В событиях, претендующих на то, чтобы считаться трагическими, ее и без того круглые глазки и вовсе превращались в букву «о», дыхание сбивалось, щеки заливала мертвенная бледность, все тело напрягалось, словно натянутая струна, руки нервно начинали крутить на пальце обручальное кольцо. Казалось, еще минута – и пора бежать капать ей пресловутые двадцать пять капель валокордина или корвалола, настолько близка была к обмороку эта милейшая женщина. Но когда все разрешалось и напряжение спадало, ее грушевидная фигурка словно обмякала, «матрешечное» личико загоралось алыми пятнами румянца, она, счастливо смеясь, оборачивалась то к Бабушке, то ко мне, не смея, однако, вслух выразить рвущуюся из нее радость.

Оставаясь с Бабушкой после «серии» попить чайку, она могла говорить только о том, что сейчас пережила, – невыраженные чувства рвались из нее бурным потоком, и отказать ей во внимании к ним было бы по меньшей мере бесчеловечно.

– Нет, ну вы подумайте, какие люди! – возмущалась она, тихонечко болтая ложечкой в чайной чашке. – Это же надо умудриться! Почему же все такие жестокие, ну как же это можно…

Героинь своих она любила страстно и самоотверженно, переживала за них, как за родных детей, и частенько, если серия оканчивалась чем-нибудь тревожным и неприятным, старательно носовым платочком с обвязанным кружевами краем утирала свои круглые, нервно и часто мигающие глазки.

– Зинаида Степановна! Ну что же вы так расстраиваетесь? – в таких случаях говорила Бабушка. – Но это же всего лишь кино! Да к тому же сериал. Здесь точно все хорошо закончится, можете не сомневаться. Иного жанр не позволит.

– Да-да-да, – кивала Зинаида Степановна, утирая мелко и стремительно бегущие по спелым щечкам слезки. – Я знаю, я знаю… Но все же… а вдруг он ее не найдет? Как же она одна-то… с ребеночком… Это же так трудно, одной, с ребеночком…

Зинаида Степановна, как активный член новостного агентства «ОБСДД» («одна баба сказала, другая додала»), приносила свежие новости нашего дома, двора и микрорайона. Если бы не она – мы бы сроду не представляли, кто живет через подъезд, чья свадебная машина или похоронный катафалк остановился под окнами, к кому приехала «Скорая помощь», кого забрала милиция или кто выиграл в лотерею. Наиболее бесценными в этом «потоке сознания» были «новости торговли», а именно сведения о том, «где, чего, когда и по сколько штук в руки дадут». В достоверности их можно было не сомневаться: в отличие от нас, Зинаида Степановна была в хороших отношениях со страшной Ниной Ивановной с первого этажа, работавшей в гастрономе по соседству и потому всегда бывшей в курсе, когда какие талоны чем можно будет отоварить. Правда, «дружба» эта была несколько односторонней – Нина Ивановна была скуповата на благодарность. Но Зинаида Степановна была безотказна на услуги и мало задумывалась о том, кто, чем и за что ей был обязан. Кто знает, может быть, таким способом она спасалась от своего одиночества на девяти квадратных метрах коммунальной жилой площади?

Нина Ивановна тоже была одинока. Старожилы нашего подъезда глухо помнили о каком-то громком ее разводе с мужем, в результате которого Нина Ивановна получила крутую душевную травму: утратила свою любимую дачу, поскольку разжалованный супруг пожелал остаться в деревне, уступив ей трехкомнатную квартиру в Москве. Были ли у нее дети и где, имела ли она родственников, устные летописи нашего дома умалчивали. Зато достоверно известно было то, что, поскольку Нина Ивановна никак не могла смириться с отсутствием возможности разводить свои любимые розы у крылечка, она бросила «неденежное» место на заводе, где проработала практически всю жизнь. И через какое-то время в белом фартучке, с аккуратной кружевной наколкой на голове, внезапно для всех, ее знавших, объявилась за прилавком ближайшего гастронома.

Так стартовала в ее жизни весьма печальная история под названием «покупка новой дачи», невольным активным участником которой стала наша добрейшая Зинаида Степановна. Из года в год скрупулезно копя деньги путем приторговывания всяким дефицитом прямо из дому, Нина Ивановна беззастенчиво пользовалась услугами Зинаиды Степановны, без ее ведома приспособив ее особу в нечто среднее между торговым представителем и рекламным агентом. Ведь наша добрая хлопотунья, будучи посвященной в «святая святых» завоза продуктов, по простоте душевной всегда пробалтывалась кому-нибудь на лавочке, где же, кроме магазина, «по сходной цене» можно взять чего-нибудь сверх определенного в талонах количества!

От покупателей не было отбоя. Особенно окошко на первом этаже третьего подъезда по ночам жаловали алкоголики! И тем не менее Нина Ивановна постоянно сетовала, что ей «все еще не хватает на то, что она хочет». Поэтому, в ожидании собственного «деревенского рая», наш подъездный цербер, прихватив своего мелкого писклявого пуделя, каждые выходные и в отпуск отбывал куда-то в Тверскую область к подруге. А Зинаида Степановна на это время покорно переезжала в квартиру на первом этаже, своим присутствием охраняя подразумеваемые всем подъездом «немереные ценности» доблестного работника прилавка, поливая цветы и стирая пыль с многочисленных фарфоровых статуэток, гнездившихся зачем-то на комоде Нины Ивановны. За это Нина Ивановна совсем изредка – разве что по очень большим праздникам! – угощала Зинаиду Степановну тем, чего достать нельзя было ни по каким талонам и ни за какие деньги.

Зинаида Степановна была неизменным гостем и помощницей на всех наших семейных торжествах, непременным «атрибутом» новогодней ночи и дней рождения Бабушки. Без хлопот и помощи Зинаиды Степановны на Светиной свадьбе мы были бы просто как без рук.

Но что мы все знали о ней? По сути, совсем ничего. Одинокая, безотказная, заботливая, подвижная «матрешка», у которой вроде бы где-то очень далеко есть дочь и внучки. Но она о них никогда ничего никому не рассказывала, как будто они и не существовали вовсе. Как, впрочем, ничего никогда не говорила она и о том, как прожила не такую уж и короткую жизнь – возраст ее упрямо подбирался к восьмидесяти.

И так бы все это и шло и чем бы кончилось, неизвестно, если бы однажды Зинаида Степановна не заболела воспалением легких. Провалявшись месяц в больнице, куда не Нина Ивановна, а Бабушка исправно, как на работу, ездила к ней каждый день, доставая лекарства и привозя своих пирожков, оладушков и супу, Зинаида Степановна вдруг заговорила о близкой смерти.

– Да что вы такое говорите! – сердилась на нее Бабушка за очередным вечерним чаем. – Вам еще жить и жить! Не выдумывайте!

– Нет! Нет! – тяжело вздыхала Зинаида Степановна, по обыкновению задумчиво глядя в чай. – Возраст мой уже большой. Лешенька, видимо, меня уже зовет… Сниться мне стал все чаще и чаще. – Она нервно щупала на пальце широкое обручальное кольцо. – Умирать в чужих людях нехорошо. Надо ехать к своим.

– А вы уверены, что эти «свои» вас ждут?

– Ну, дочка же… внучки… похоронят уж как-нибудь… Свои все же.

– Какие они «свои»? – кипятилась Бабушка. – Я вас уж лет десять знаю, за все это время ни одну из них тут не видела.

Но мысль об отбытии во Владикавказ к родственникам прочно засела в голове у нашей беспокойной соседки. И все чаще и чаще за вечерним чаем возникали на нашей кухне горячие споры.

– Кому я тут нужна? – печально спрашивала Зинаида Степановна. – А там все ж хоть на могилку раз в год да придут. Как-никак дочка… внучки…

– То есть в больницу к вам я могу мотаться, а на могилку к вам я не приду? – задиристо спрашивала Бабушка.

– Нет, нет, нет, – часто-часто моргая, говорила Зинаида Степановна. – Нет, что вы, я такого не говорила…

– Ну, так что же вы тогда болтаете глупости! – Бабушка уже всерьез обижалась. – Дело, конечно, ваше, но…

– Да, Зинаида Степановна! Мама, видимо, права! – однажды вмешалась случайно попавшая в этот разговор Света. – У дочери вашей, наверное, давно своя жизнь. И внучки ведь у вас тоже не маленькие?

– Не маленькие, не маленькие. Двенадцать, четырнадцать и семнадцать лет. Вот, Валя, Наташа и Люба. – И Зинаида Степановна вдруг достала из кармана карточку, на которой высокая женщина с надменно вскинутой головой стояла в окружении трех девочек-подростков, удивительным образом как две капли воды похожих с матерью и совсем ничем не схожих с Зинаидой Степановной.

– Сколько вы уже не видели их? – Света, взглянув на карточку, тревожно посмотрела на Бабушку.

– Лет пятнадцать как не видела… В моем возрасте уже не наездишься…

– Ну, они-то молодые. Могли бы за все это время хоть раз приехать и навестить маму и бабушку! – сурово сказала Света.

– Работа, работа, работа… Дочка работает много, она с ними одна. У девочек учеба… времена трудные…

– Вот вы их оправдываете все время, – так же жестко продолжила Света. – А между тем нам вот с мамой кажется, что они и сами могли бы подумать о том, что вы здесь одна и… – тут Света немножко запнулась, – в возрасте… Хотя бы полюбопытствовать, как вам тут живется. Не говоря уж о том, чтобы вас забрать к себе. Они хоть раз пытались звать вас к себе?

– Давно, давно, давно… когда внучки маленькие были, дочь звала… – засуетилась Зинаида Степановна. – Как муж от дочки ушел, так и звала. Да я не поехала. Я же работала. Денежку им посылала. Посылочки.