Не все так определенно с Офелией. Ее безумие – реакция на смерть отца. В реактивном помешательстве человек не может покончить жизнь самоубийством. Больше того, если он оказывается в ситуации, которая грозит ему смертью, то, как правило, безумие исчезает и наступает просветление. Офелия утонула под тяжестью намокнувшего платья. Правда, зачем она пошла к реке и рискованно взялась за сук:

 
«Ей травами увить хотелось иву,
Взялась за сук, а он и подломись,
И, как была, с копной цветных трофеев,
Она в поток обрушилась».
Тем не менее, священник беспощаден:
«В предписанных границах свой устав
Мы уж и так расширили.
Кончина Ее темна, и не вмешайся власть,
Лежать бы ей в неосвященном месте
До гласа трубного.
Взамен молитв
Ее сопровождал бы град каменьев,
А ей на гроб возложены венки
И проводили с колокольным звоном
До изгороди».
 

(Акт 4, сцена 7)

Больше того, святой отец подчеркивает, рассказывая о грехе Офелии Лаэрту: «Мы осквернили бы святой обряд, Когда б над нею реквием пропели, Как над другими». Действительно, зачем Офелия пошла к реке, как не утопиться!

Но двумя страшными деяниями эллинов Офелия, увы, не ограничивается. Убив себя, она неизбежно убивает последнего представителя своего рода брата Лаэрта! Вряд ли кто усомнится, что дуэль между принцем Гамлетом и Лаэртом могла бы не состояться! Лаэрт был обречен, ибо, еще до смерти Офелии должен был бы выполнить волю Короля и убить Гамлета, принца Датского. Но Офелия свей смертью взяла на себя смерть брата. Совершила гомицид. Таким образом, она оказывается причиной самого страшного человеческого злодеяния – геноцида! Род ее уничтожен. Вот, рискую сказать, истинный смысл слов принца Гамлета: «Порвалась дней связующая нить, Как мне обрывки их соединить!» С Офелией в небытие ушел род: ее дети, ее внучки, ее правнучки… В Англии в эпоху Шекспира жестокое отношение к женщинам-самоубийцам принимало формы, которые рассудку современного человека непонятны. Так, труп самоубийцы могли выкопать из могилы, подвергнут пыткам, судить и казнить! Все, как с живым человеком! Сошлюсь на книгу известного американского историка, профессора Принстонского университета Роберта Дарнтона «Дневник жителя Эдинбурга». Хрущев на ХХ съезде КПСС подвергнул публичным истязаниям труп Сталина. А потом вынул его из «могилы» – мавзолея и зарыл под бетон. Тоже, вероятно, сделают и с мумией Ленина… Ассоциации, ассоциации! А, как иначе, коль в принце Гамлете я вижу своего современника! С Офелией покончено? Кто – следующий? Полоний? Глава администрации Президента… Лаэрт – его сынок.

Шекспир весьма по-нашему, современному, трактует и подает нам Лаэрта. Я понимаю это просто: надо же как-то сделать убийцу принца Гамлета интересным. Сцена похорон Офелии показывает нам какого-то истукана-игрушку. В 60-х годах прошлого века в СССР продавались такие заводные игрушки. Завод один. А, повернешь игрушку влево – и начинает она, например, маршировать. Повернешь вправо – начинает кувыркаться через голову. Разные были истуканчики для детей младшего возраста. Здесь «истукан» – игрушка-идол для детей. Вот он, Лаэрт, пытается хладнокровно вразумить священника отпеть труп Офелии. Когда не получается – начинает его оскорблять. Но, стоит появиться принцу Гамлету и Лаэрт преобразуется! Какая истерика!

 
«Трижды тридцать казней
Свались втройне на голову того,
От чьих злодейств твой острый ум затмился!..
Не надо.
Погодите засыпать.
Еще раз заключу ее в объятья.
(Прыгает в могилу)
Заваливайте мертвую с живым!
На ровном месте взгромоздите гору,
Которая превысит
Пелион и голубой Олимп».
 

(Акт 5, сцена 1)

Поведение принца Гамлета весьма разумно. Он легко «успокаивает» Лаэрта, По-существу одной и той же фразой: «Могу и я».

Лаэрт – повеса и только. Фехтует, в Париже флиртует. И вдруг судьба выносит его на один уровень с принцем Датским, будущим королем! Но – в качестве кого? Киллера! Интересно получается: сначала принца Гамлета предает его возлюбленная Офелия. Еще до желания покончить жизнь в реке. А потом – его приятель:

 
«Лаэрт, откуда эта неприязнь?
Мне кажется, когда-то мы дружили.
А впрочем, что ж, на свете нет чудес;
Как волка не корми, он смотрит в лес».
 

(Акт 5, сцена 1)

В конечной сцене Лаэрт совсем не интересен. Забегая вперед, скажем, как и принц Гамлет и все остальные. Шекспир не напрягался, а, вероятно, предоставил ситуации разрешаться согласно своей, внутренней, логике. Это вообще весьма современная тенденция – пусть все будет, как будет! Как карта ляжет! Таким образом, решается главная задача трагедии «Гамлет, принц Датский». И имя ей – принц Фортинбрас! Действительно, не с Польшей же воевать могущественной, вставшей на ноги Норвегии? Да и Англии нельзя позволить освободиться от власти скандинавов. Послушаем Шекспира:

 
«Игра страстей еще как бы бушует,
В чертогах смерти, видно, пир горой,
Что столько жертв она, не разбирая,
Нагромоздила».
 

Это говорит Фортинбрас, за плечами которого стоят в полной боевой готовности полки,

 
«Просто страх берет.
Английские известья опоздали,
Погиб король, который был бы рад
Услышать, что приказ его исполнен
И Розенкранца с Гильденстерном нет.
Кто нам спасибо скажет?»
 

Это говорит первый английский посол. В его словах уже есть нотки недовольства и, прислушайтесь, торжества, что Дании король убит!

И тут же, как чертик из табакерки, Горацио – слуга Макиавелли! Простите, друг итальянский принца Датского!

 
«Он – едва ли.
Его он и при жизни не сказал.
Он никогда не требовал их смерти.
Но раз уж вы сошлись здесь на крови
Дорогами из Англии и Польши,
То прикажите положить тела
Пред всеми на виду, и с возвышенья
Я всенародно расскажу про все
 

(с какой стати? Удивляемся мы. Принца Датского уже нет. Кто теперь здесь, в чужой и холодной стране, южанин Горацио?)

 
Случившееся. Расскажу о страшных,
Кровавых и безжалостных делах,
Превратностях, убийствах по ошибке,
Наказанном двуличье и к концу —
О кознях пред развязкой, погубивших
Виновников.
Вот что имею я Поведать вам».
 

(Акт 5, сцена 2)

Может прозвучать это банально. Но, очевидно, что миссия Горацио в Скандинавии не окончена. Ему нужен новый друг. Новый принц. И это – Фортинбрас. Его внимание Горацио и завоевывает! А, не прошло и дня, как он хотел умереть вместе с принцем Гамлетом! Политика и бизнес – два сапога пара: вещи, не знающие человеческих эмоций.

 
«Скорей давайте слушать,
И созовем для этого совет.
НЕ в добрый час мне выпадает счастье.
На этот край есть право у меня,
Я предъявлю его».
Фортинбрас раскрывает карты. Горацио тут как тут;
«Я и об этом
Имею слово от лица того,
Чей голос есть судьба голосованья.
Но поспешим, пока умы в чаду…»
 

(Акт 5, сцена 2)

Читатель, тебе еще что-нибудь не ясно в трагедии Гамлета, принца Датского? Но я, тем не менее, не собираюсь на этом ставить точку! И позволю себе сентенцию:

Обратной стороной макиавеллизма является гамлетизм.

То, что Фортинбрас отдает почести принцу Гамлету – не интересно, ибо так положено. Гораздо интереснее последние его слова: «Команду к канонаде!» Трагедия «Гамлет, принц датский», напомню – заканчивается пушечным залпом…

Розенкранц и Гильденстерн… Самые «значимые», на мой взгляд, фигуры. Хотя бы потому, что :

1) Король и Королева просят их помочь им разобраться, что происходит с принцем Гамлетом.

2) Ни с кем принц Гамлет так много не говорит.

3) Ни над кем он так не издевается, как над своими сверстниками, одноклассниками и друзьями.

4) Ни с кем он так коварно не поступает, как с ними.

Забегая вперед, заметим, что одно дело слуги Короля везут приказ казнить в Англии принца. Но, совсем другое дело, что принц, подделывая подписи, обрекает их на смерть. Они-то причем? Для них не было выхода ослушаться Короля. У принца Гамлета было много вариантов спастись и спасти своих одноклассников.

Розенкранц и Гильденстерн, нам представляются действительно трагичными героями, даже в сравнении с принцем Гамлетом. Если Горацию, Бернардо, и Марцелл – итальянские фамилии, то Розенкранц и Гильденстерн – еврейские.

Король вызывает Розенкранца и Гильденстерна в Данию:

 
«Привет вам, Розенкранц и Гильдестерн!
Помимо жажды видеть вас пред нами,
Заставила вас вызвать и нужда.
До вас дошла уже, наверно, новость,
Как изменился Гамлет.
Не могу
Сказать иначе, так неузнаваем
Он внутренне и внешне.
Не пойму,
Какая сила сверх отцовской смерти
Произвела такой переворот
В его душе.
Я вас прошу обоих
Как сверстников его, со школьных лет
Узнавших коротко его характер,
Пожертвовать досугом и провесть
Его у нас. Втяните принца силой
В рассеянье и в обществе с собой,
Где только будет случай, допытайтесь,
Какая тайна мучает его
И нет ли от нее у нас лекарства»,
Королева поддерживает просьбу Короля:
«Он часто вспоминал вас, господа.
Я больше никого не знаю в мире,
Кому б он был так предан.
 

(Акт 2, сцена 2)

(Позволим себе заметить – а Горацио? Король с Королевой явно его недооценивают! – Е.Ч., М.Ч.)

 
Если вам
Не жалко будет выказать любезность
И ваше время можно посвятить
Надежде нашей и ее поддержке,
Приезд ваш будет нами награжден
По-королевски».
 

(Акт 2, сцена 2)

Слушая просьбы Короля и Королевы к своим слугам, хорошо понимаешь, что принц Гамлет, употребляя современный жаргон, их достал! И, когда Розенкранц и Гильденстерн соглашаются, расшаркиваясь в верности перед своими хозяевами, то вновь слышат:

 
(Король)
«Спасибо, Розенкранц и Гильденстерн»,
 
 
(Королева)
«Спасибо, Гильденстерн и Розенкранц.
Пожалуйста, пройдите тотчас к сыну.
Он так переменился!
Господа,
Пусть кто-нибудь их к
Гамлету проводит».
 

(Акт 2, сцена 2)

Гильденстерн сразу понимает, какую тяжкую ношу возложили (перевалили со свих плеч) Величества на их плечи: «Дай бог, чтоб наше общество полней Пошло ему на пользу!» Королева и не скрывает, всю серьезность миссии Розенкранца и Гильденстерна: «Бог на помощь».

С появлением Розенкранца и Гильденстерна вместе с принцем Гамлетом на сцене, Шекспир отбрасывает в сторону, простите, метание бисера перед зрителем. Дальше пойдут мужские дела! Конечно, по ходу разворачивающихся событий, Шекспир еще не раз начнет играть с нами в кошки-мышки! Здесь – и «Офелия», и «Полоний», и «Лаэрт», и «Озрик». Чуть не написала – «могильщики», но – стоп!

Однако! Гильденстерн:

 
«Почтенный принц!»
 
 
Розенкранц:
«Бесценный принц!»
 
 
Гамлет:
«Ба, милые друзья!
Ты, Гильденстерн?
Ты, Розенкранц?
Ну как дела, ребята?»
 
 
Розенкранц:
«Как у любого из сынов земли».
 
 
Гильденстерн:
«По счастью, наше счастье не чрезмерно:
Мы не верхи на колпаке Фортуны».
 
 
Гамлет:
«Но также не низы ее подошв?»
 
 
Розенкранц:
«Ни то, ни это, принц».
 
 
Гамлет:
«Ну что же, превосходно.
Однако, что нового?»
 
 
Розенкранц:
«Ничего, принц, кроме того, что в мире завелась совесть».
 
 
Гамлет:
«Значит, скоро конец света.
Впрочем, у вас ложные сведения.
Однако давайте поподробнее.
Чем прогневали вы, дорогие мои, эту свою
Фортуну, что она шлет вас в эту тюрьму?»
 
 
Гильденстерн:
«В тюрьму, принц?»
 
 
Гамлет одним рывком закрутил все гайки:
«Да, конечно, Дания – тюрьма».
 

Розенкранц неловко пытается восстановить «тональность» разговора:

 
«Тогда весь мир – тюрьма».
 

(Акт 2, сцена 2)

Давление Гамлета в этом армрестлинге, усиливается:

«И притом образцовая, со множеством арестантских, темниц и подземелий, из которых Дания – наихудшее».

А, здесь, представь, читатель, что Розенкранц и Гильденстерн согласились бы с кронпринцем Дании Гамлетом? Они дали бы ему все основания пронзить их шпагой прямо тут, на месте! Принц не оставляет своим школьным друзьям ни шанса в фехтовании словами! Это – и не по-царски, и не по-дружески, и не по-джентельменски! Что оставалось Розенкранцу и Гильденстерну? Первый:

 
«Мы не согласны, принц».
 
 
Гамлет:
«Значит, для вас она не тюрьма, ибо сами по себе вещи не бывают хорошими и дурными, а только в нашей оценке.
Для меня она тюрьма».
 
 
Розенкранц:
«Значит, тюрьмой делает ее наша гордость.
Вашим требованиям тесно в ней».
 
 
Гамлет:
«О боже!
Заключите меня в скорлупу ореха, и я буду чувствовать себя повелителем бесконечности.
Если бы только не мои дурные сны!»
 

(Акт 2, сцена 2)

Вот и подошли мы к главному, возможно к тому, ради чего Шекспир написал «Гамлет, принц датский». Это – сны! По отношению к «главному» следует судить, кто из персонажей является его «носителем»?

Нет, отнюдь, не принц Гамлет!