Белый верх — темный низ

Сразу скажу: мне понравилась эта книга. Это моё пионерское детство — очень правдивое, не слишком привлекательное на сегодня, но уж какое было.
Но есть одно НО...
Еврейский вопрос в детстве.
Вот почему-то тут меня перекрывает.
У меня чувство, что я жила в другом Советском Союзе. Мне повезло?
Я родилась и выросла в Сибири. Слово "еврей" я услышала после 10-12 лет, но даже тогда толком не поняла, что с этими людьми не так.
А самое смешное, что мы завидовали детям у которых фамилии на "-ский" и "-ич" - это ведь красиво!
У меня родная бабушка имела такую фамилию, а её сын, мой отец, был Воробьёв. И я такая же позорница.
У меня подруга дразнилась: Штаны чьи — Воробьёва. Надя чья — Воробьёва. Ужас.
Никогда не дразнили никого жидами. Слова такого не знали. Никогда. Просто даже не понимали этого.
Может, только у нас это было так. Не знаю.
А в основном, всё правда.

В эпизод, где Хаврошечка с помощью колыбельной заговаривает своих сестер-надсмотрщиц, бабушка вкладывала всю душу: не проговаривала, а прямо-таки напевала: «Спи, глазок, спи, другой…» И потом резко обрубала: «А про третий-то и забыла!»
Забыла-забыла-забыла…
Как возможно забыть про самый ужасный глазок?
Или именно так все и устроено: про самый ужасный глазок ты чаще всего забываешь?
Потому что помнить — невыносимо…

Похороните меня за плинтусом – самая первая и непосредственная ассоциация на этот мемуар. Та же история хтони глазами и словами ребенка. Только здесь не мальчик, а девочка, и хтонь не внутрисемейная, а всеохватная. И не художественное произведение, а мемуары – ну как мемуары. Сцены из жизни московской девочки из интеллигентной семьи 1970-х, без особой хронологии.

Я люблю историю повседневности, и в книге много бытовых подробностей, ярких персонажей и остроумных наблюдений (например, как после XX съезда Отца народов стремительно заменили «дедушками»: дедушка Крылов, дедушка Дуров, дедушка Корней (Чуковский). И самый главный дедушка, Ленин). И было бы это очень хорошо, если бы основной прием, рассказ от лица ребенка, с реконструкцией детской причудливой логики, цитатами из «взрослых» и, как следствие, остранением – возможно, неумышленным, но тотальным, – использовался последовательно. Вместо этого над текстом властвует взрослое Я – и не в комментариях постзнания или рефлексии, а непосредственно, давая оценки или просто подливая яду. Примерно так:

Тут тебе открывалась важнейшая характеристика «человека труда»: это тот, кто «не боится ручки запачкать» (народная поговорка). (А тот, кто «боится запачкать ручки», — «белоручка», бездельник, «плохой».) Отсутствие страха перед возможностью испачкать руки для человека, живущего в «нашем обществе», считалось важным психологическим качеством. И в «Гастрономе», где продавали картошку и разливное подсолнечное масло, все отвечало этой воспитательной задаче.

И происходит странная штука: предыдущий абзац, где автор рассказывает о том, как она-ребенок ходила в магазин за этим самым подсолнечным маслом, самодостаточен и без дураков погружает читателя в атмосферу той самой хтони. Но вот добавилось моралите, да еще с бесконечными глумливыми кавычками – и эффект утрачен.

Да бог с ним, с художественным эффектом. Не удалось решить основную задачу, поставленную автором перед собой:

Нет другого способа расколдоваться — только взглянуть на себя в пыльное зеркало своей личной истории и сказать: да, так и было.

У меня сложилось впечатление, что в процессе написания мемуаров автор не столько искала собственную идентичность, восстанавливая историю семьи, сколько раскладывала (додумывала?) факты и фактики в заранее подготовленные ящички. Интересны мне наблюдения автора? Да, безусловно. Совпадает моя картина мира с авторской? Да, во многом. Но вот эта заданность, предначертанность выводов – нет, не так работает литература, пусть и документальная.

Самая же большая неудача книги – не получилось у автора в полной мере раскрыть тему молчания–безъязыкости–страха, которыми были поражены ее старшие родственники, жертвы и свидетели XX века. Она пыталась, и было много достойных попыток, но не получилось. Похоже, преодоление безъязыкости – работа тягостная, не на одно поколение.

Чтобы не заканчивать на совсем грустной ноте, цитата напоследок.

Ленин — это подпольная кличка Владимира Ульянова, который задолго до Великой Октябрьской социалистической революции был сослан царской охранкой в Сибирь за революционную деятельность и жил в поселке на берегу реки Лены, а потом придумал себе псевдоним, образованный от названия этой реки.

Сколько там от Шушенского до ближайшей излучины Лены, километров 1500 по прямой? Вот они, школьные «прочные знания», которые автор так часто поминает в тексте.

Давно не писала о книгах. Читала не меньше обычного, во время чтения мелькали обрывки мыслей, оценок, что-то цепляло, что-то не задевало вообще никакой эмоцией. В целом впечатления укладывались в пару предложений, что не стоило отдельных отзывов. И вот наконец-то книга, после которой не отмолчаться. Впрочем, не стоило и сомневаться, ведь еще ни одна книга Марины Аромштам не оставляла меня равнодушной.

О чем и как
Честная детская автобиография человека, родившегося в 1960 году. Без умиления и без "очернения действительности". Искренняя и пронзительная. С любовью и пониманием к себе и близким, несмотря на частую невозможность оправдания себя и близких за... Да было за что, было. Отсюда - мощная психотерапевтичность небольшой по объему и вполне художественной книги про обычное и по тем временам вполне благополучное советское детство. Про его свободу, и тень которой незнакома детям сегодняшним, и про адову несвободу, тени которой преследуют многих моих ровесников и по сей день.

Из анонса, потому что лучше и точнее автора не скажу: «как взрослые в это самое время молчали. Как у них не было сил что-либо говорить о себе. Как у них не было понимания, что с ними произошло. Как у них для этого не было языка. Как они хотели забыть все, что можно забыть…»

Кому читать
Девочкам 60-х: вспомнить, осознать, понять, проклясть и простить. Принять, но не забыть.
Мальчикам 60-х: узнать, наконец, каким было самоощущение их ровесниц, и из чего на самом деле были "сделаны наши девчонки".

Вот в эту цитату я готова вписать свое собственное имя:
«Я, Аромштам, признаю, что последние десять лет хотела бы состоять в какой-нибудь организации, подрывающей ностальгию по советскому строю, по «школьным годам чудесным» (муз. Д.Кабалевского, сл. Е.Долматовского), по прочным советским знаниям (которые до сих пор отскакивают у меня от зубов), в также по Всесоюзной ленинской пионерской организации».

Кому не читать
Упоротым всех мастей и годов рождения. Им не помогут никакие книги, они не поверят никакой чужой правде. Да и черт с ними!