Его номер я блокирую и неожиданно для себя начинаю плакать. Мне бы тоже машину времени – чтобы там, в прошлом, обойти Дениса за тридевять земель и вообще никогда с ним не встречаться.

Я не могу Лерку осуждать. Да, не могу, как ни странно. Она пытается защитить свое, не понимая, что у нее ничего нет, увы, что бы стоило защищать. И дело не во мне. Дело совсем в другом, а она не понимает. В этот гадюшник вообще не надо было соваться, но как это объяснить человеку, слепо кинувшемуся в отношения, каких у нее никогда не было? Повелась внезапно на брутальную внешность, на то, что интересы общие. И не услышала того, о чем я говорила. Вернее, услышала, но поняла иначе – будто я наговариваю, чтобы не потерять. Не сдался он мне, давно уже не сдался, я давно знаю, что никогда мы не возобновила ничего – ни в жизни, ни – тем более – в Теме. Я умудрились дважды наступить в одну и ту же воду, но плыть уже не смогу. И она не сможет, увы. Он болен, и это, похоже, понятно даже ему самому.

– О, а я тебя потеряла! – раздается за спиной голос Ляльки, она берет меня за плечо, разворачивает: – Ты плачешь, что ли?

Ну нет же, это февральский дождь! Почему люди всегда задают такие глупые вопросы, совершенно не требующие ответа? А ведь они его ждут, ответ этот!

– Мари, что случилось?

– Ничего, все в порядке.

– Болит что-то?

Этот вопрос еще более глуп в своей банальности – я никогда не плачу от физической боли. Ну, во всяком случае, на улице этого не делаю. Но рассказывать Ляльке о душевных страданиях совершенно бесполезно – она искренне считает, что у меня не может быть проблем, я ведь счастливая – у меня есть мужчина, это гарантированно защищает меня от всего и от всех. Почему я никогда не замечала, что она совершенно не признает за мной права иметь хоть какие-то проблемы? Мужчина – гарантия от всех бед, ну, надо же…

Но одну ценную мысль Лялька, которая все-таки не настолько плохо меня чувствует, выдает мне позже, у меня в съемной квартире, когда я лежу лицом в подушку, а она сидит на стуле и нервно крутит в руках телефон – ждет звонка от принца, который, кстати, так и не позвонил ни разу:

– Почему ты не можешь сказать Олегу, что устала от постоянного присутствия в ваших отношениях человека с психическим расстройством? Ну, ведь только он может тебя защитить от этого идиота! Будь ты хоть раз не железной Мари, а просто женщиной, просто нижней – такой, как они должны быть – покорной, ласковой, беспомощной. Ну, за полчаса с тобой ничего не случится ведь. И попросить о помощи тоже не так сложно. Сделай над собой усилие и увидишь, что получится. Ты ведь все можешь, Мари, ты ведь из него веревки вьешь. Он тебе даже меня простил. А если ты попросишь…– с нажимом произносит она, и я вдруг думаю, что она права.

Лялька действительно оказалась права, и Олег, слегка удивленный моим поведением и словами, мгновенно обрезал все контакты с Денисом и Лерой, которую вообще перевел в другой филиал, а мне посадил нового управляющего – спокойного молодого парня. Удивительное дело – нам стало словно бы легче, как будто Денис занимал в нашей жизни столько места, что нам самим его начало не хватать. Собственно, мне всегда казалось, что так и есть.

После моих слезных просьб Верхний решает, что нам бы пора сократить до минимума присутствие моего бывшего в нашей жизни. Это дает мне возможность какое-то время спокойно дышать, зная, что риск прийти к Олегу и увидеть там Дениса сведен к нулю. Что они делают, когда меня нет, меня не касается тоже. Как и то, что делает Денис единолично. Слухи о том, что он по-прежнему с Лерой, до меня, конечно, доходят – с остальной частью нашей небольшой тусовки мы продолжаем иногда пересекаться.

Говорят так же, что Лера теперь нижняя, что мне лично странно, хотя… Зная Дениса много лет, я, конечно же, не исключала такого варианта. Он ни за что не потерпит рядом с собой женщину, равную себе – по его понятиям, конечно. И Верхняя Лера ему не нужна, зачем соревноваться.

Удивительно другое – как она пошла на это, придя в Тему относительно недавно и с острым желанием доминировать, быть сверху, научившись хорошо владеть ударными девайсами. Разумеется, Денису это не нужно совсем. Они какое-то время пытались работать в паре, искали нижних, но что-то, видимо, пошло не так. Наверное, им просто разное было нужно от этой самой нижней.

Денис всегда хотел абсолютной власти, слепого подчинения, беспрекословного послушания. И всего этого он в свое время пытался добиться от меня. Конечно, я ему не во всем подходила, это было очевидно. Я не умею смотреть в рот, не умею покорно опускать глаза и трепетать от каждого прикосновения. Я все время сопротивляюсь, соревнуюсь и доказываю собственную точку зрения. Он терпел, но иногда, если чаша переполнилась, срывался и здорово мстил за подобное поведение. Чаще – в тот момент, когда я меньше всего была готова отражать атаку. И это всегда было больно. Но мы были квиты.

Сейчас в моей жизни все иначе. А я разучилась понимать, хорошо это или нет, когда тебя любят, а не гнут в дугу. Наверное, впервые рядом со мной мужчина гораздо умнее меня. И знает он меня куда лучше, чем я сама. И потому все делает правильно, не оглядываясь на мои бзики. Я впервые смотрю снизу, а не сверху.

Болезнь напоминает о себе всегда неожиданно, в тот момент, когда ни я, ни окружающие к этому совершенно не готовы. Но так уж это устроено… Так стало трудно обманывать всех. Наверное, потому, что разучилась обманывать себя. Ничего уже не будет хорошо. Никогда. И я давно уже не живу, а делаю вид. Вялые фрикции при полном отсутствии возбуждения.

Я сейчас похожа на металлический стержень, который с виду прочный и крепкий, а на самом деле его тронь, и он в труху рассыплется, потому что давно внутри проржавел. Я стараюсь вести себя нормально, говорю бодрым голосом, что-то обсуждаю, делаю вид, что все хорошо, а на самом деле…

У меня новый чехол для телефона, с цветущей сакурой. А нужна новая печень, новое сердце и лимфатическая система.

Как золушка, ждешь полуночи, чтобы превратиться если не в тыкву, то уж точно – в липкое желе, трясущееся от боли. Никому нельзя показывать, никто не должен видеть. Днем надо держаться, разговаривать, улыбаться, что-то кому-то объяснять, о чем-то говорить. Ночью можно отодрать от лица маску с вежливым оскалом вместо улыбки, накрыть голову подушкой и выть от боли. Анальгетики, выписанные врачом, закончились, наступило то самое время, когда из обезболивающих только коктейль «сила воли плюс характер». Но его вряд ли хватит надолго.

Надо успеть закончить все дела. Дотянуть. В Москву мне лететь только через две недели, а сил держаться уже нет – настолько, что я порой позволяю себе слезы и сопли. Когда же совсем край, и нет сил жить, Олег говорит мне – с вечера, ложась спать, найди причину просыпаться утром, все равно, что это будет – пусть хоть варенье сварить, торт испечь, шторы выстирать, неважно. Просто найди причину, ради которой ты утром откроешь глаза.

И это на самом деле работает. Но я себя ненавижу – такую:

– Эта болезнь делает меня сентиментальной.

– Эта болезнь делает тебя женщиной.

Может, он и прав. Но от этой правоты еще хуже.

– Ну, хочешь, я полечу с тобой?

– Ты же прекрасно понимаешь, что ответ будет отрицательным.

– Понимаю. Но всякий раз надеюсь, что ты передумаешь.

Вместо ответа беру его руку, утыкаюсь в нее лицом и мотаю головой. Нет. Не надо лететь со мной. Я не хочу, чтобы ты видел, какой я могу быть слабой.

В Москве все время пасмурно, хотя и не так холодно, конечно, как у нас. После лечения каждый день наматываю круги по району – доктор велел много ходить, даже если плохо себя чувствую. Гуляю одна, хотя можно позвать Ляльку. Но я стараюсь не делать этого – зачем бередить себе все внутри, потом Олегу опять придется разбираться с моими загонами. Нет, мне и одной хорошо. Ну, как – «хорошо»? Одиноко, а мартовская погода в этом каменном сером мешке только усугубляет мое состояние.

Номер в гостинице крошечный, похожий на одиночную камеру – кровать, телевизор, окно, которое все время приходится держать зашторенным, так как первый этаж и оживленная улица, и это все при моей клаустрофобии просто смерть, еще и поэтому я целыми днями брожу по улицам, чтобы вернуться сюда только переночевать.

Олег звонит дважды в день, на ночь обязательно читает мне книгу – до тех пор, пока я не засыпаю. Его голос в наушнике дает иллюзию близости, того, что он рядом. И именно эта иллюзия как раз то, что мне нужно – не его реальное присутствие, а вот это ощущение.

– Я встречу тебя в аэропорту, – говорит он накануне моего вылета.

– Можно, я поеду к тебе? – вдруг спрашиваю я, и даже по телефону чувствую, как сбилось дыхание у моего Верхнего – обычно я собираюсь домой.

– Мари… ну, что ты, милая… конечно, – и я чувствую, как он рад этому.

В аэропорту я вдруг вешаюсь ему на шею, чем ввожу своего самурая в ступор – все вообще идет как-то иначе, не так, как было все эти годы. У него в руке большой букет цветов, а на лице почему-то смущение, так странно… Мы, обнявшись, идем к машине, и я чувствую, как меня понемногу отпускает напряжение, в котором я постоянно нахожусь в Москве.

Дома у него пахнет чем-то знакомым, но я никак не могу понять, чем именно. В кухне обнаруживаются готовые к жарке сырники – одинаковые, ровные, как будто вырезанные формой. И запах этот – ваниль.

– Иди в душ, я пока пожарю, – облачаясь в фартук, предлагает Олег.

– Я думала, ты пойдешь со мной…

– Мари! – смеется он. – Позже, все будет позже.

Понятно – карательная кулинария, этап первый… Ухожу в ванную, вижу на полке тюбик лимонного геля для душа – даже это предусмотрел. Ему в последнее время нравятся на мне какие-то гастрономические запахи – лимон, кофе, шоколад. На крючке висит кимоно Олега, в которое я после душа с удовольствием заворачиваюсь, как в халат.

В кухне идиллия – завтрак в образцовой семье. Подрумяненные сырники, взбитая с сахаром и ванилью сметана, вишневое варенье, зеленый чай с молоком – я такой пью.

– Садись, Мари.

– Вошел в роль мужа? – откидывая со лба мокрую челку, спрашиваю я.

– Тебе неприятно?

Мне – стыдно, потому что я такими вопросами стараюсь сбить его с ванильного настроя. Мне сейчас не это нужно от него, не забота-заботушка, а ремень или – еще лучше – веревки. Об этом и говорю, разламывая вилкой сырник. Олег отставляет чашку с чаем, тянется за сигаретами, закуривает:

– Почему всякий раз, когда ты оттуда возвращаешься, первое, что мы делаем, это я тебя вяжу по рукам и ногам так, чтобы у тебя дыхание останавливалось? Что ты пытаешься удержать в себе таким способом? То, о чем не можешь говорить со мной?

– Фигня. Я обо всем могу с тобой, давно уже могу. Просто в принципе говорить люблю меньше, чем слушать. И веревки мне нужны… ну, не знаю, зачем, не могу объяснить, но ты прав – именно после поездок первое, чего всегда хочу, это шибари. Меня рвет изнутри на части, и веревки – тут ты прав тоже – помогают собраться. И в принципе в марте мне всегда тяжело, ты ведь знаешь. Март для меня – начало и конец. Конец. Как у веревки – и я его сжимаю в руке, и вот уже он весь разлохмачен моими пальцами… а я все держу и никак не могу выпустить. Не могу, прости. Не могу представить себя без тебя – но и без нее пока тоже не могу, за это тоже прости.

Он обходит барную стойку, обнимает меня, целует в макушку, тяжело дышит, как будто только что отмахал свою традиционную утреннюю пробежку:

– Мари… неужели до сих пор так болит, моя девочка?

– Нет, но… я не знаю, не знаю! Не могу объяснить! Я чувствую себя предательницей – как будто снова тебя предаю… Даже когда просто дышу одним с ней воздухом в этой клятой Москве… Вот не поверишь – я стараюсь не заходить к ней без особой нужды, я целыми днями шатаюсь одна по улицам… уже давно ничего не чувствую, но, всякий раз приезжая туда, снова как будто окунаюсь в эту боль.

Он вдруг поднимает меня на руки, находит мои губы своими и долго-долго целует. И только после этого несет в спальню, где опускает на кровать и берет мешок с джутовыми веревками:

– Если это единственное, чем я могу тебе помочь…

– Нет! Нет, не единственное! Ты со мной – вот только это и помогает. А веревки… ну, пусть и веревки тоже…

Сегодня, кроме тугой обвязки, он еще и подвешивает меня на крюки за шест, к которому привязаны мои руки. Со стороны это – я знаю – выглядит очень страшно, как будто все суставы вывернуты, а висящий человек испытывает страшную боль. Но это не так. Руки плотно прижаты веревками к шесту, и на них практически нет давления. Так можно висеть довольно долго… но такое ощущение, что впервые это все не помогло.

Олег снял меня ровно в тот момент, когда я почувствовала, что начинаю задыхаться от слез. Веревки он никогда не снимает сразу – делает это медленно и долго, позволяя тканям наполняться кровью постепенно. Это очень крутое ощущение… После этого очень хорошо заходит обычный ванильный секс – совершенно иной кайф. А уж в чем-в чем, а в кайфе мой Верхний разбирается.

Мне иногда даже любопытно наблюдать за его попытками исподволь, думая, что я не замечаю, влезть мне в голову. Профессиональный навык, который он реализует на мне, но почти всегда неудачно. Я никого давно не пускаю ни в голову, ни в душу – спасибо учителям. Но наблюдать интересно. У него даже тембр голоса меняется, когда он заводит такие разговоры, и, поддавайся я гипнозу, наверное, уплывала бы. Но нет. Он всегда говорит правильные вещи, более того – он всегда поступает ровно так, как декларирует. Я почти научилась подчиняться и почти научилась получать от этого удовольствие. В кои-то веки мне нравится отдавать куда больше, чем брать. Наверное, я так компенсирую свою эмоциональную отстраненность и холодность. Тело компенсирует душу, блин…

Почему-то мне стали часто приходить на ум слова Юнга – «я то, что я с собой сделал, а не то, что со мной случилось». Олег говорит, что это не так, а Юнг во многом был неправ, но я думаю, что это потому, что лично Олегу ближе Фрейд. Я же постоянно думаю, что тут Юнг, скорее, не ошибся. Я – то, что я с собой сделала. Сама. И то, что позволила с собой сделать. Будь ты неладен, Денис – когда уже твой образ окончательно исчезнет из моей головы?

Все было так хорошо целых полтора года. Полтора года, когда мы не встречались, не были рядом, не видели друг друга. У Дениса началась, наконец, другая жизнь, пусть не такая, как казалась бы нормальной мне, но – без меня зато. И он вроде даже был счастлив в этой своей новой жизни, где ему, наверное, позволяли делать все, чего он не мог со мной.

И вот мы встречаемся – и все, конец, всему конец. Ему снова нужна я – не просто нужна, а необходима, и он с легкостью готов отказаться от той жизни, что успел построить, ради того, чтобы снова изводить себя и меня и знать, что ничего больше не будет. Меня возвращать не нужно – не надо было терять, вот что. И теперь все, что ни скажи, оно мимо. Я много лет живу совсем иной жизнью в Теме, и меня это полностью устраивает.

Да, существует такое понятие, как память – мышечная, эмоциональная, обонятельная. Не хочу. Олег всю ночь обнимал меня, как будто чувствовал… Так противно – как будто я настолько без головы, что встану из постели, где у нас с ним только что все было, и пойду в другую – где ничего быть не может.

Повод для встречи – день рождения Севера, который отмечают по традиции на даче Дениса. Я весь день старалась не попадаться на глаза Денису, ходила за Олегом хвостом, и он, понимая причину, то и дело брал меня за руку, обнимал, притягивал к себе, просто садился рядом – делал все, чтобы я поняла, что он всегда рядом, всегда защитит. Денис, видя это, делался все мрачнее – ну, ему до сих пор трудно признать, что мое поле зрения сузилось до размеров, вмещающих лишь Олега. Мы вообще выглядим так, словно вокруг нас никого нет, все привыкли, а вот Денис так и напрягается.

Сегодня он почему-то один, без Леры, но мне даже это неинтересно. В кухне хозяйничают Ира с Леной, я туда даже не суюсь – с Ирой отношения напряженные, к чему обострять еще? Ленка в этом смысле попроще, и, будь она одна, мы бы нормально поладили. Но Ира… вот уж кто всем своим видом демонстрирует, как не рада меня видеть. Мне-то поровну, конечно. Ира не понимает, что своим поведением провоцирует только одно – я оказываюсь в мужской компании, где со мной общаются на равных, не то, что с ними. Я для них не нижняя, я для них просто женщина, с которой можно и поговорить о чем угодно, и о Теме не умалчивать. На месте отчаянно ревнующей Севера к любой юбке Иры я бы сделала все, чтобы занять меня на кухне. Но – нет, так нет.

Сегодня, к счастью, обходятся без экшенов, незатейливо пьют водку, что, конечно, нам с Олегом только на руку – ему не придется приглядывать за этой гоп-компанией, а мне – сидеть одной наверху в комнате, так как с некоторых пор чужие экшены вызывают у меня стойкое отвращение, и Олег не препятствует тому, чтобы я уходила и занималась своими делами на втором этаже. Ну, а раз никто не хочет сегодня крови и зрелищ, мы сможем уйти наверх вдвоем. Правда, есть вероятность, что у замочной скважины окажется Денис, но это не наши проблемы.

Воздух за городом свежий, чистый, и, надышавшись, я чувствую себя совершенно уставшей. Мы ложимся под теплое одеяло, Олег обнимает меня, развернув к себе спиной, устраивается на боку и дышит мне сзади в шею и волосы:

– У тебя вид совсем усталый, Мари…

Ну, еще бы… я не отошла толком от поездки, все еще пью таблетки горстями и совершенно не имею возможности выходить из дома – чертова изоляция… Мы практически не видимся, Олег впервые позволил себе вот такую вольность, как эта поездка, потому что решил, что мне нужно на воздух. Он привозит мне продукты и ставит под дверь, общение перешло в разряд телефонного, он боится за меня – иммунитет ослаблен лечением. Я, как ни странно, вообще никак не думаю о возможности заразиться и заболеть, даже не знаю, почему. Наверное, если постоянно о чем-то думать, то оно и случится, так к чему испытывать судьбу? А за это время я успела так по нему соскучиться, что даже не представляю, как вообще с ума не сошла.

– Ну что, малыш, сделать пару вещей – или устала? – шепчет Олег мне в шею, и я чувствую, как сильно он уже меня хочет.

– Надеялся на отказ?

Он со смехом шлепает меня по ягодице, рывком переворачивает на спину и ложится сверху:

– Поцелуй меня.

Я высвобождаю зажатые его телом руки и, взяв в ладони его лицо, начинаю целовать. Мы, кстати, стали делать это довольно часто – вот так целоваться, хотя раньше почему-то избегали этого. Пока я целую его, руки Олега успевают стащить с меня белье. Я обхватываю ногами его спину, чуть подаюсь вверх…

За дверью – шорох, Олег закатывает глаза:

– Придурок… Денис! Иди на хрен! – говорит громко. – Прости, малыш… – это уже мне на ухо.

– Я от него устала…

– Мари… ну, хочешь – домой поедем?

На дворе – ночь, машина подперта машиной Историка, это значит, что надо всех взбаламутить, открыть ворота, выгнать один джип, выгнать второй…

– Ладно, потреплю…

Мы позволяем себе небольшой экшн с «кошками», я распластываюсь потом по постели и пытаюсь восстановить сбившееся в конце дыхание. Олег ложится на спину рядом, тоже дышит тяжело – махать плетьми дело нелегкое, требующее, помимо навыков, физической силы, выносливости и концентрации.

Он дотягивается рукой под кровать, достает бутылку минералки, отвинчивает крышку и подносит горлышко к моим губам:

– Попей.

Делаю пару глотков, вода льется на грудь, Олег растирает ее рукой по и без того влажному телу.

– Ты, Мари, совершенно невозможная, когда не упираешься в экшене своими рогами и не пытаешься мне доказать, что ты сильнее.

– Тебе я этого не доказываю давно.

– Да уж конечно… хотя… Твое тотемное животное – козел, это многое объясняет.

Я чуть привстаю, подпираю рукой голову и, задумчиво глядя на Олега, произношу:

– Интересно только, почему это тотемное животное таскается за мной по пятам вот уже столько лет, правда?

Олег оглушительно хохочет, подминая меня под себя:

– Не все козлы, видимо, травоядны, некоторым мясо подавай…