Здание сельсовета, располагалось в большом доме на окраине деревни. Кто канцелярией назвал его, кто конторой… Хотя и просторный, дом был старый: бревна покосились и потрескались, оконные ставни облупились, а доски крыши позеленели от времени. Говорили, что когда-то это был дом кулака. Его сослали в Сибирь, а дом отдали под сельсовет. Это было так давно, что Танзиля еще и говорить не умела. За зданием был неболҗшой двор, где содержались кони. Их было всего несколько, но все как на подбор – красивые, резвые. На них ездили начальники или запрягали в тарантасы. В поле или на другие работы их не привлекали. За домом почти вплотную возвышалась пожарная каланча. С нее было прекрасно видно, что происходит внутри сельсовета, но, к сожалению, ничего не было слышно. Впрочем, и без звука порой было интересно. А порой – до боли жаль…

Вскоре из районного центра подъехали две полуторки и остановились возле сельсовета. Из кузова одной машины вышли трое военных. Офицер, приехавший в кабине, кивком поприветствовал собравшихся и поднялся на подобие трибуны у крыльца сельсовета. Его уже ждали председатель колхоза и бригадир. Председатель поздоровался с прибывшим, о чем-то посовещался с ним и начал речь:

– Дорогие товарищи, уважаемые односельчане! Все вы знаете, что наша страна в опасности. В такое время от каждого из нас требуются железная дисциплина, организованность и единство. Ради великой победы, ради нашей Родины мы должны бороться, не жалея себя…

В этот момент одна из женщин в толпе громко зарыдала, с другой стороны ей вторили еще несколько. Председатель на мгновение замолчал и решил не затягивать речь:

– Мы – самая сильная держава в мире. Мы победим! И сегодня наши односельчане призываются пройти этот славный путь к победе. Не плачьте. Не горюйте. Это достойный путь. Быть опорой своей Родине в трудный час – это честь для каждого.

Его проводили редкими аплодисментами, и слово взял офицер из районного центра. Он также вкратце рассказал о ситуации в стране, попытался успокоить и воодушевить людей. Затем перешел к сути дела:

– Сегодня мы призываем ваших односельчан на славный путь – очистить нашу Родину от захватчиков. Сейчас я буду называть имена и фамилии, а названные мужчины пусть выходят сюда и становятся в строй.

Наступила тишина. Даже те женщины, которые только что не могли сдержать слез, затихли. Офицер посмотрел в бумагу и начал читать фамилии:

– Аркадий Аверченко.

Крепкий мужчина с вещмешком подошел к указанному офицером месту и встал.

– Георгий Абазадзе.

Бородатый мужчина тоже направился туда.

– Ахметгарай Аминев.

Ахметгарай, мужчина лет двадцати пяти, обнял и поцеловал стоявшую рядом жену, затем поднял и приласкал свою четырехлетнюю дочь. Уже собираясь уходить, он обернулся и погладил живот жены. Она была беременна. После этого он подошел к месту сбора. Офицер уже успел назвать следующую фамилию. На этот раз никто не отозвался, никто не двинулся с места. Пока люди переглядывались и перешептывались, офицер достал ручку из нагрудного кармана, поставил какую-то отметку в бумаге и назвал следующую фамилию.

Таким образом, офицер зачитал множество фамилий. Он уже читал быстрее. Мужчины с вещмешками тоже привыкли и, как только слышали свое имя, тут же становились в строй. Место, куда он указывал вставать, быстро заполнялось, и почти все мужчины с вещмешками перешли туда. Тем не менее, многих из названных не было на месте. Офицер ничего не говорил, а лишь делал отметки в своем списке.

Закончив читать список, офицер повернулся к деревенским властям. Они о чем-то поговорили, сверяясь со списком. Затем офицер снова обратился к народу:

– Есть ли здесь мужчины, чьи имена не были названы?

– Есть, есть! – послышались голоса мужчин, поднимавших руки. – Мы здесь.

Одна из стоявших рядом женщин закрыла рот мужу ладонью и тоненьким голоском прокричала:

– Нет, нет!

При виде этого Танзиля невольно рассмеялась. У остальных на лицах тоже мелькнули улыбки.

– Вы собирайтесь здесь,– сказал офицер, кивнув стоявшим в стороне военным. – Сейчас ваши имена запишут.

Один из военных принялся составлять список, а двое других отвели названных мужчин в сторону. Они отошли на несколько метров от толпы и выстроились в ряд.

– На прощание с уходящими на фронт дается пятнадцать… – Офицер посмотрел на часы и поправился: – Нет… Полчаса.

Услышав это, женщины бросились к мужчинам, уходящим на фронт. Толпа поредела. Вскоре и военный, составлявший список, закончил свою работу и приказал всем мужчинам с вещмешками встать в строй.

В какой-то момент возле солдат появились подруги Танзили. Наташа, Ольга и Катя с вещмешками за плечами встали рядом с уходящими на фронт мужчинами и с гордым видом стали оглядывать окружающих.

– А вы что здесь стоите? – спросил военный, увидев их. – Идите-ка вон туда.

– Нет, мы уходим на войну! – отрезала Наташа.

Военный усмехнулся и окинул взглядом каждую из них:

– В этот раз мы вас не берем. Ждите повестки. Пока вы нужнее в деревне.

– А если война закончится? – нахмурилась Ольга. – Мы хотим быть победителями.

– Да,– поддержала Катя. – Мы сами пойдем на войну. Вы только посадите нас в машину.

– Нет,– военный едва сдерживал смех. – Возвращайтесь. Ждите повестки. Она скоро придет.

– Не будем ждать! – отрезала Наташа. – Уходим сегодня. Когда война закончится, нам повестка не нужна.

Военный тяжело вздохнул и пошел дальше. Вскоре мать Наташи заметила девушек и, подбежав, схватила Наташу за плечо:

– Что ты здесь делаешь?

– На войну уходим.

Мать Наташи окинула взглядом девушек. Она то хотела рассмеяться, то отругать их. В конце концов, она взяла себя в руки и спокойным, но непреклонным тоном сказала:

– Идите, возвращайтесь домой.

Проводы были душераздирающим зрелищем. Хотя председатель колхоза и офицер старались воодушевить людей словами о "славном пути и гордости", Левитан еще вчера ознакомил всех с ситуацией на фронте, и многие понимали, что гордиться нечем. Фашисты с ужасающей скоростью продвигались вперед, Красная армия отступала, крупные города сдавались врагу. В таких обстоятельствах не было места ни славе, ни гордости – здесь господствовала лишь смерть.

Вон там мужчина, присев на корточки, крепко обнял двоих детей и замер. Казалось, он даже не дышит. Только слезы двумя лентами стекали по щекам. Стоящая рядом жена молча всхлипывала, глядя на них. Момент, достойный кисти художника. Они оба понимают, что муж уходит на смерть. В этой войне, несущей столько ужаса, само выживание кажется чудом. Последнее прощание людей, готовых пожертвовать собой ради блага страны. Безмолвное, без слов прощание. Даже слезы текли тихо, покорно принимая судьбу…

Неподалеку девушка трясла своего возлюбленного за грудки, умоляя сквозь слезы:

– Не уходи!

Танзиля знала эту девушку. Это Лейсания. Она работает в медпункте, а ее парень – Ревмир. Он работал в клубе. Когда привозили кино, детей не пускали, а Танзилю Ревмир всегда пропускал. Танзиля восхищалась ими, думая, что они созданы друг для друга. Она пыталась представить на его месте своего любимого, но ничего не получалось.

– Не уходи… Осталось всего три дня…

– Вернусь, милая, вернусь… – пытался успокоить ее Ревмир.

– Всего три дня! – словно не слыша его, повторяла Лейсания. – Всего три дня. Ради меня. Ради ребенка, которого я ношу… Не уходи…

– Так надо, милая.

Лейсания с отчаянием бросилась на Ревмира, тряся его за грудки.

– У тебя же не только страна… – говорила она, доходя до грани отчаяния. – У тебя есть любимая. Есть я. В моем животе твой ребенок… Хоть раз послушай меня… У тебя есть не только страна…

И, оттолкнув возлюбленного, она встала перед офицером:

– Товарищ офицер, прошу вас, не забирайте сегодня моего Ревмира. Оставьте его всего на три дня. Через три дня у нас должна была быть свадьба. Гости уже приглашены. А он уходит. Оставьте его всего на три дня, а… Я хочу побыть его женой… Пусть он не уходит всего три дня… Потом он пойдет… Он ведь никуда не убежит… Товарищ офицер, вы меня слышите?

Офицер смутился. Он пытался отвести взгляд, но взял себя в руки.

– Нельзя.

– Почему нельзя? Это всего три дня!

– Вернется- сыграете свадьбу,– попытался подбодрить офицер. – Вернется…

– Товарищ офицер… – Лейсания в отчаянии схватила офицера за грудки, но ее руки бессильно опустились. Она неуверенными шагами подошла к Ревмиру, который уже был рядом, обняла его и зарыдала: – Вернись, любимый. Вернись назло всем смертям. Я буду тебя ждать. Я буду ждать тебя до самой смерти.

И, внезапно вырвавшись из его объятий, она начала шарить по карманам. Немного повозившись, она достала кусок марли, нарезанный квадратиками.

– На! Это тебя убережет. Вернешься, сыну из нее соску смастеришь.

Ляйсания целует кусочек марли и вкладывает его в руку Ревмиру. Юноша тут же прячет его в нагрудный карман и заключает любимую в объятия:

– Я вернусь, Ляйсания. Ты жди… Вы ждите…

Ляйсания немного успокаивается и вдруг, словно охваченная внезапным порывом, крепко обвивает шею Ревмира руками, прижимается к его губам и всем своим существом словно растворяется в нем. Они замирают в объятиях, стремясь впитать тепло тел, тепло душ, всю любовь, что переполняет их сердца.

– Пять минут осталось! – кричит один из военных. – Через пять минут построение!

Эти слова словно подгоняют прощающихся, заставляют их торопиться сказать все самое важное, высказать все пожелания. Но время в такие моменты летит неумолимо быстро. И вот уже звучит зычный голос офицера:

– Стройся!

Когда мужчины выстраиваются в шеренгу, офицер окидывает их взглядом и командует:

– По машинам!

Уходящие на войну забираются в кузов грузовика. Места нет, они и стоя еле помещаются. В толпе прощающихся раздаются крики, плач, пожелания – все это сливается в оглушительный гул. Когда машины трогаются, толпа некоторое время бежит следом. Вскоре крики перерастают в дружный, всеобщий плач.

Плач не был для Танзили чем-то новым. Она росла, слыша его с самого детства. Где бы ты ни находился, из-за угла всегда доносился чей-то плач. Рано утром, днем, темными ночами. Плачут женщины. У кого-то умер ребенок, у кого-то забрали мужа, у кого-то еще какое-то горе. К этому в какой-то степени привыкаешь. Потому что эта деревня не перестает обливаться слезами.

Но такое Танзиля видела впервые. Когда плачет весь народ, это звучит невыносимо, выворачивает душу наизнанку. Если все плачи слились воедино, значит, беда пришла в страну немалая. Наверное, сегодня плачет вся страна. Прощаются навсегда, обливаясь слезами.

Наблюдать за людьми в таком состоянии было невыносимо, и Танзиля ушла от конторы, направившись вдоль берега реки. Даже отойдя на приличное расстояние, она все еще слышала этот плач. Вдруг девушка вспомнила об ушедших в лес. Они сегодня не плачут. Но их молчание кажется не счастьем, а предательством всеобщего плача, слез всей страны. Все равно это неправильно. Конечно, девушка их понимала. Она сама пережила нечто подобное, думала так же и ждала каких-то перемен. И войну она встретила с радостью не из-за желания совершить подвиг, а в надежде на изменение жизни. Кто знает, может, новая власть освободит ее отца, а мать перестанет плакать ночами…

Словно желая доказать справедливость этих чувств, мысли Танзили устремились в прошлое, в тот день, когда началась трагедия. Для Танзили она началась с того момента, когда забрали отца.

4

Неподалеку от дома Танзили текла речушка. Маленькая, безымянная – ее просто называли Речкой. Вероятно, один из рукавов Большой реки, что текла на окраине села. На ее берегах, усыпанных мелким песком, для детей открывался целый мир свободы. Они предавались всевозможным играм, возводили причудливые замки. В то время любили играть в дочки-матери. Это было давно, когда Танзиля была совсем маленькой. Прошло три… нет, почти четыре года. Танзиля увлеченно украшала стены своего песчаного дома, когда Катя вдруг воскликнула:

– Девчонки, смотрите!

Все обернулись. К мосту приближался черный, лощеный автомобиль. Танзиля видела такое впервые в жизни – до этого ей доводилось лицезреть лишь видавшую виды полуторку, что громыхала по деревне. Она застыла, не в силах отвести взгляд. Оля и Катя, казалось, находились в таком же оцепенении. И только Наташа, распираемая гордостью, поспешила блеснуть своими познаниями:

– Да это же Эмка! Эмка! Я видела такую с отцом в городе.

Танзиля поморщилась. Она никогда не видела ни этих "Эмок", ни больших городов, где ездят такие машины. Подруги смотрели на Наташу с завистливым восхищением. А та не унималась:

– Эмка, это Эмка! – твердила она.

Ну и выскочка, право слово… И название-то знает! Эмка, видите ли. Видела она, как же. Нет, этому нельзя было позволить продолжаться.

– А я даже ездила на такой,– небрежно бросила Танзиля и, поймав на себе недоверчивые взгляды подруг, добавила: – Это наши родственники.

Глаза девочек полезли на лоб, но тут же вернулись на место, а лица расплылись в улыбках. Не насмешливых, но полных сомнения, выражающих скорее неверие. Танзиля еще не знала букв, но лица подруг читала, как открытую книгу. Не верят.

– Врешь ты все,– прищурившись, сказала Ольга. – Если бы это были твои родственники, они бы остановились у вас…

Она не успела договорить – ее глаза широко распахнулись от изумления. Она переводила взгляд с подруг на Танзилю и обратно на автомобиль.

– Вот тебе на!

Машина проехала по мосту и остановилась прямо у ворот дома Танзили. Оттуда вышли трое и направились к калитке, а вскоре к ним присоединился военный и, прислонившись к дверце автомобиля, закурил.

– Ну давай, покажи нам, как ты умеешь кататься на этой машине,– ехидно улыбнулась Наташа. – Раз это твои родственники.

Танзиля вскинула подбородок и окинула подруг взглядом. Затем улыбнулась:

– Пойдемте, и вас прокачу.

– Нет, мы постоим, посмотрим,– ответила Наташа.

Катя и Оля поддержали ее:

– Иди сама. Если захочешь, потом позовешь.

– Эх вы, трусихи! – воскликнула Танзиля и побежала к машине. В душе у нее тоже затаился страх – ведь это были совсем незнакомые дядьки, кто ее пустит в такую машину? Если бы только подпустили поближе, а то ведь и прогнать могут.

И тут ее осенила хитрая мысль. Подбежав к военному, она обхватила его за ноги и, подняв голову, лучезарно улыбнулась:

– Дяденька, покатайте меня на машинке,– прошептала она. – Мы с подружками поспорили, а они смотрят. Ну покатайте, дяденька, хоть чуть-чуть…

Когда она так обнимала отца за ноги, он всегда уступал ей, исполнял любое ее желание. Так будет и в этот раз, так и должно быть. Но стоявший у машины дядька был совсем не ее отцом. На мгновение он опешил от неожиданности. Затем на его лице появилось выражение брезгливости. Он попытался высвободить ноги, но у него ничего не вышло. Тогда он слегка наклонился и отцепил руки девочки.

– Пошла вон, соплячка!

– Дяденька, на машинке…

– Ты что, не понимаешь, что тебе говорят? Проваливай отсюда! – и он грубо толкнул девочку.

Танзиля потеряла равновесие, сделала несколько неуверенных шагов и упала на землю. Но тут же вскочила и посмотрела в сторону подруг у реки. Они все видели. Теперь насмешек не избежать. Зря она только соврала. Ну да ладно… Танзиля отряхнула одежду и, опустив голову, направилась во двор. Но, увидев, что из дома кто-то выходит, присела на скамейку возле ворот.

Безмолвно они вышли к калитке. На их лицах застыло равнодушие. "Все решено, мы ничего не можем сделать". Отец казался подавленным. Хотя и старался не показывать своего настроения. На лице матери застыла безграничная тревога, казалось, она вот-вот разрыдается. Выйдя к калитке, мать не выдержала, обняла отца за шею и прижалась лицом к его груди.

Приехавшие некоторое время наблюдали за этой сценой. Услышав рыдания, один из них произнес:

– Время.

Второй поддержал его:

– Давайте, не затягивайте.

Отец отстранился от матери и посмотрел ей в глаза:

– Не плачь… Держись,– и попытался улыбнуться. – Разберутся и отпустят. Какая-то ошибка вышла.

И вдруг, стремительным движением, подхватил Танзилю на руки. Крепко прижал к себе. Нежно и сильно одновременно. Осыпал поцелуями ее лицо. Его щетина приятно щекотала щеки. Затем, глядя в глаза Танзиле, улыбнулся:

– Не теряйся, дочка. Я скоро вернусь,– и, заметив, что Танзиля пытается вырваться, добавил: – Не плачь, дочка. Никогда. Будь сильной.

– А если не вернешься? – с горечью воскликнула мать. – Сейчас ведь многие так…

Отец опустил Танзилю на землю и повернулся к жене:

– Вернусь,– улыбнулся он. – Ведь я ни в чем не виноват.

– Хватит! – раздался резкий голос. – Пора ехать.

Он махнул рукой, и военный, все это время стоявший у машины, подхватил отца под руку. С другой стороны его взял человек в фуражке, и они повели его к автомобилю.

Мать застыла на мгновение, а затем, словно очнувшись, закричала:

– Нет! – Нет, не забирайте его!

И бросилась к машине. Отца уже успели усадить на заднее сиденье.

– Оставьте его! Он ни в чем не виноват!

Когда она потянулась к задней двери, тот самый военный схватил ее и оттолкнул в сторону. Но мать не сдавалась и снова бросилась к двери. На этот раз военный отбросил ее с такой силой, что она потеряла равновесие и упала. Пытаясь подняться и догнать уезжающую машину, она обессиленно рухнула на землю и разрыдалась.

Танзиля подбежала к матери, обняла за шею и, желая утешить, стала гладить ее по волосам. Мать обняла в ответ, но не могла перестать рыдать, невнятно бормоча:

– Доченька… Моя девочка…

Машина выехала на мост. Танзиля вырвалась из объятий матери и побежала за ней. Почему она так поступила, она и сама теперь не понимала. Но через какое-то время ее ноги ослабели, она споткнулась обо что-то и упала посреди дороги. Кажется, что-то сильно заболело, в глазах посыпались искры. Но девочка не обратила на это внимания. Быстро вскочив, она помчалась вслед за машиной. Но ее уже не было видно. Однако Танзиля знала, что они могли остановиться у конторы.

Так и оказалось. В машине никого не было. Танзиля поднялась по ступенькам и на мгновение замерла. Собрав всю свою смелость, она потянула дверь на себя. Дверь не поддалась. Еще раз… Еще… Нет. Дверь была заперта изнутри.

– Папа! – отчаянно закричала она. – Папа!..