1

На вид Танзиле едва ли можно было дать тринадцать лет. Миниатюрная, худенькая девочка. Из-под выцветшего платка виднелись две ровные пряди смоляных волос. Как у отца. Если бы пошла в мать – были бы цвета соломы. Обычно она была как юла, не могла усидеть на месте. За эту неугомонность часто попадало от матери. Но, несмотря на свой озорной нрав, глаза были задумчивые, печальные, словно познала все горести этого мира.

Но сегодня была сама не своя. В глазах плясали искры, она словно пританцовывала на месте, душа чего-то ждала, куда-то рвалась… Мать, худощавая женщина лет тридцати пяти, положила руку ей на плечо, устремив взгляд на репродуктор, висевший на столбе. Словно пытаясь унять ее волнение, она то и дело сжимала пальцы на плече дочери. Иногда Танзиле доставался и укоризненный взгляд, но девочка не обращала внимания, целиком поглощенная своим внутренним миром – полным надежд, энергии и нетерпения.

У столба, возле конторы, собрались люди, чтобы послушать радио. Все были серьезны. Кто-то почернел лицом, кто-то, сдерживая ненависть, поджал губы, кто-то нахмурился и сжал кулаки, кто-то отстраненно смотрел по сторонам, отрешившись от мира, а на чьих-то лицах играли тайные нотки торжества. Хотя все были из одной деревни, новость, прозвучавшая по радио, каждый воспринял по-своему.

Какими ветрами занесло эту весть в деревню Качкы, что в Смоленской области, недалеко от границы с Белоруссией, но люди с самого утра шептались:

– Говорят, война началась. Немцы напали.

– Ох, господи, что же теперь будет…

– Да наши их мигом вышибут!

– Может, и к лучшему это… Не больно-то советская власть нас жаловала…

– Да ладно вам, сплетни все это. Говорят же, у наших с Германией договор. О мире.

Новость передавалась из уст в уста, но мало кто верил в ее правдивость. И раньше говорили о вооруженных столкновениях на границе. Но ни разу это не подтвердилось, во всяком случае, официально. Но на этот раз весть о войне была правдой. К полудню по деревне разнеслось: "По радио про войну говорить будут". У кого не было срочных дел, заранее заняли удобное место у столба с репродуктором. У кого дела были – старались далеко не отходить, работая и прислушиваясь к радио.

Вскоре раздался голос народного комиссара иностранных дел Молотова. Его слова: "Граждане и гражданки Советского Союза!" – в мгновение ока собрали у столба всех жителей деревни. Многие бросили работу, забыв про вилы и грабли.

Качкы была старинной татарской деревней, но после революции, сослав одних в Сибирь, расстреляв других, население сильно поредело, и сюда переехали люди разных национальностей. Хоть и не общались они так тесно, как прежде, но и открытой вражды не было, жили дружно. Теперь это была обычная деревня, где жили советские люди разных национальностей, а не только татары.

Мать с Танзилей тоже ворошили сено на лугу на окраине деревни. Услышав голос, они, как и все, бегом прибежали к столбу. Первые же слова Молотова показались девочке забавными. Он сказал не "гражданки", а как-то странно – "граждынки". И не только Танзиле это показалось странным. У столба ее догнала подруга Наташа:

– Эй, граждынкы, куда торопишься,– смеясь, она тронула Танзилю за локоть.

Обе звонко рассмеялись. Но мать Танзили тут же одернула их:

– Рты закрыли! – сказала она, отводя дочь подальше от Наташи. – Тут не до смеха. Война началась.

Танзиля постаралась больше не смеяться, не показывать радость, которая бурлила внутри нее. Но все равно она словно пританцовывала на месте, и чем больше осознавала серьезность слов, звучавших из репродуктора, тем больше ей казалось, что за ее спиной растут крылья.

– Эта война навязана нам не германским народом, не германскими рабочими, крестьянами и интеллигенцией, страдания которых мы хорошо понимаем, а кликой кровожадных фашистских правителей Германии, поработивших французов, чехов, поляков, сербов, Норвегию, Бельгию, Данию, Голландию, Грецию и другие народы,– продолжал Молотов.

"Кровожадный…" – скривила губы Танзиля, услышав это. Советская власть, которая обвинила ее деда и бабку в кулачестве и сослала в Сибирь, которая забрала отца, назвав его "врагом народа", которая то и дело вызывала мать в контору на допросы. Вот где "кровожадные правители"! Власть, которая годами издевалась над собственным народом, сажала в тюрьмы, расстреливала. Уродливое общество, питающееся кровью, слезами и душевной болью своих же граждан. Вот где самый настоящий кровопийца!

Люди, не отрываясь, смотрели на репродуктор и молча слушали. А Молотов говорил:

– Правительство Советского Союза выражает твердую уверенность в том, что все население нашей страны, все рабочие, крестьяне, интеллигенция, мужчины и женщины отнесутся с должным сознанием к своим обязанностям, к своему труду. Весь наш народ теперь должен быть сплочен и един, как никогда. Каждый из нас должен требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности, достойной настоящего советского патриота, чтобы обеспечить все нужды Красной Армии, флота и авиации, чтобы обеспечить победу над врагом.

Казалось, Танзиля слышала только то, что отзывалось в ее душе. "…требовать от себя и от других дисциплины, организованности, самоотверженности…" Значит, цепи, сковывающие свободу людей, затянутся еще туже. Войну используют как повод, чтобы усилить гнет. Заставят делать все возможное и невозможное. Вот о чем говорит народный комиссар иностранных дел.

– Правительство призывает вас, граждане и гражданки Советского Союза, еще теснее сплотить свои ряды вокруг нашей славной большевистской партии, вокруг нашего Советского правительства, вокруг нашего великого вождя товарища Сталина.

После этих слов в толпе послышался шепот:

– А где сам товарищ Сталин?

– Почему он не выступает?

Кто-то пресек эти вопросы:

– Война ведь началась. Ему сейчас не до этого.

В это время голос Молотова, казалось, задрожал, но тут же зазвучал увереннее и энергичнее:

– Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами!

Эти слова прозвучали не просто как слова, не как мечта или цель, а как реальность, как уже достигнутый успех. Наша цель – правая. Врага мы уничтожим. Победа будет за нами. Этого было достаточно для людей, которые десятилетиями верили в величие и мощь своей страны. Они уже готовы были аплодировать, представляя себя героями, взявшими Берлин. Танзиля тоже захлопала в ладоши. Слова произвели на нее сильное впечатление.

После выступления Молотова слово взял председатель колхоза. Танзиля не стала его слушать, а подошла к Наташе. Ей хотелось разделить с кем-нибудь радость от начала войны. Наташа, казалось, тоже не могла сдержать своего восторга, она схватила Танзилю за руку:

– Пойдем к Кате,– сказала она и пошла вперед. Потом они втроем отправились на поиски Ольги.

Так, собравшись вместе, подруги спустились к реке. Хоть и безымянная была речка, протекавшая через деревню, но берега ее поросли ивами, и это было любимое место для встреч молодежи. Отойдя подальше от людей у конторы, они вчетвером закричали во все горло:

– Ура! Ура! Ура!

Вскоре, взявшись за руки, начали прыгать и кричать:

– Ура!

Выплеснув первую волну эмоций, повалились на траву и начали смеяться. Насмеявшись до изнеможения, затихли, лежа на земле. Через некоторое время тишину нарушила Наташа:

– Я иду на войну! – сказала она с непоколебимой решимостью. – Подруги, кто со мной?

– Подождать немного надо,– сказала Ольга. – Где воевать-то будем, еще неизвестно.

– Нет, ждать не будем! – Наташа была непреклонна. – А то опоздаем. Если немцев прогонят без нас, что там делать-то?

– Когда собираешься уходить? – улыбнулась Ольга. – Хоть пару дней надо же подготовиться.

– Да чего там готовиться-то? – Наташа вскочила с места. – Возьмем еды в дорогу – и все. Там солдатскую форму дадут, и оружие. От нас только храбрость требуется. Согласны? На завтра?

– Согласна,– Катя села.

– Не на завтра, а послезавтра,– сказала Ольга.

– Ладно,– согласилась Наташа. – А ты, Танзиля?

Танзиля пожала плечами:

– Я не пойду. Сами побеждайте.

– Почему? – Наташа вытаращила глаза. – Почему не идешь?

– Я же маленькая,– в глазах Танзили засверкали искорки. – Все равно толку от меня не будет.

– Танкистом будешь,– сказала Наташа, словно только этого и ждала. – Или разведчиком.

– Разведчиком! Разведчиком! – Катя даже захлопала в ладоши. – Раз маленькая, тебя никто не увидит.

– И не попадут,– добавила Ольга. – В тебя, чтобы попасть, надо долго целиться.

– Все равно не пойду,– сказала Танзиля. – Не хочу я воевать.

– Надо идти,– отрезала Наташа. – Такая возможность проявить героизм больше может и не представиться. Упускать нельзя. Подумай до завтра, Танзиля.

Закончив говорить о войне, сельчане перешли к обсуждению полевых работ. Перед канцелярией народ стал расходиться.

– Народ расходится,– заметила Катя. – Нам тоже пора. Иначе влетит.

– Бежим! – Ольга сорвалась с места. – А давай наперегонки!

– Я первая! – Наташа внезапно ускорилась и обогнала Ольгу.

Девушки, смеясь, понеслись к канцелярии. Это была не просто игра. Опоздание на работу даже на минуту было чревато последствиями. Если бригадир или председатель заметят, можно было забыть о трудоднях. За малейшее промедление приходилось расплачиваться целым днем бесплатной работы. И даже если начальство не видело, всегда находились доносчики. Потом вызывали в канцелярию на допрос: "Где шлялась? Почему не была на рабочем месте?" Некоторые из женщин не особо обращали внимания на такие вопросы и огрызались с особым удовольствием. Мать Наташи, вон, всегда яростно защищалась, добиваясь своего любой ценой. Говорили, что в районном центре у нее какой-то родственник занимает высокую должность. Поэтому ей все сходило с рук. А мать Танзили не могла позволить себе такого. Она была кроткой женщиной, да и мужа ее отправили "туда". Ни Танзиля, ни ее подруги не могли тягаться со старшими и добиваться своего. Поэтому приходилось бежать, не опаздывая ни на минуту.

– Где это ты опять прохлаждаешься? Опять хочешь бесплатно вкалывать? – встретила ее мать недовольным ворчанием. – Давай быстрее. Наши уже вовсю работают.

Танзиля молча последовала за матерью. Она не работать хотела, а есть. Но что поделаешь… Придется терпеть до вечера. И словно назло, день тянулся бесконечно долго.

2

В селе Качкы жизнь подчинена своим устоям. Здесь правят трое: председатель колхоза, счетовод и бригадир. Первые двое больше заняты бумажной волокитой и важными совещаниями, а вот с народом бок о бок трудится бригадир – Барый Василович Борханов, человек с непростой судьбой и острым языком.

Искалеченный на Германской войне, этот мужчина лет пятидесяти, известный в народе как Барбос, каждое утро с рассветом обходит дома, разнося крепкое словцо и подгоняя народ на работу. Его грозный голос, кажется, слышен в каждом уголке села:

–Эй, сонные тюлени! Солнце уже высоко, а вы еще дрыхнете? Коммунизма ждете, олухи царя небесного? Так он сам не придет, его завоевывать надо! Бездельники! Почему вчерашнюю работу не доделали? Думали, дед Мазай за вас все доделает? Сегодня до обеда чтоб все было готово! Сам проверю. Если не успеете или сделаете тяп-ляп – никаких вам трудодней и хлеба не видать! Кто не работает, тот не ест! Понятно? Сегодня все на свои участки! Через полчаса чтоб были на месте, а не то я вам все трудодни урежу, чтоб знали!

С этими криками Барбос переходит от дома к дому, барабаня в двери и разнося бодрящие ругательства:

–Что, как в тюрьме, днем с огнем заперлись? За решетку захотелось? Сейчас позвоню куда надо, вас живо оттуда поволокут! Открывайте! Кто сегодня за вас на работы выходит? Да вы еще и не одеты, лодыри! Всех вас, бездельников, в Улят-базы, чумной барак в лесу, сослать надо! Работать-то хоть умеете, дармоеды? Или я, калека, за вас пахать должен? Живо марш в поле! Поле ждет прополки. Самые заросшие участки для вас приберег, черти ленивые! Если сегодня к вечеру управитесь, двойной трудодень поставлю, а нет – вчетверо урежу! Живо за работу, чтоб вас!

Несмотря на грубость и сквернословие, никто не смеет перечить Барбосу. Люди привыкли к его манере и знают, что за резкими словами скрывается доброе сердце. Он всегда готов заступиться за своих работников перед начальством, выгородить перед районным начальством, найти оправдание даже самым провинившимся.

Однажды, когда Зайнаб-апа, была поймана на краже горсти зерна, именно Барбос вызволил ее из тюрьмы.

–Это я ей разрешил,-заявил он прибывшему из района чиновнику. -У нее мать при смерти, пятеро детей мал мала меньше. Голодают. Что, смотреть, как они умирают? Я уверен, что поступил правильно. Зато на следующий день Зайнаб перевыполнила план вдвойне…

–Вы не имеете права распоряжаться государственным имуществом по своему усмотрению,-возразил районный чиновник. – Вам таких полномочий никто не давал.

Но Барбоса это нисколько не смутило:

–Это не государственное имущество,– отрезал он стальным голосом. -Это ее хлеб, за счет трудодней.

Почувствовав поддержку сельчан, районный начальник предпочел не спорить и отступил. Народ ликовал и аплодировал Барбосу. А тот, хоть и говорил про трудодни, и мысли не допускал удержать что-то у бедной женщины. Мелочиться не в его правилах.

Вот почему жители села уважали Барбоса, слушались его, несмотря на ругань и брань. Начальство из района тоже не слишком придиралось, ведь показатели колхоза были отличными.

И каждый день, чуть солнце выглянет, Барбос появлялся на околице села, будил народ и отправлял на работу. А потом и сам объезжал поля и пастбища, справлялся о нуждах работников, помогал решать проблемы, а если кто нарушал порядок, то ругал, как последнего пса.

Но на второй день войны Барбос не появился с рассветом. Лишь после того, как ушло сельское стадо, он объявился. И на этот раз он не колотил в двери и не извергал проклятия. Напротив, он был необычайно тих и сдержан. Казалось, даже немного смущен и виноват. Тихонько стучал в двери и, когда хозяин выходил, говорил, пряча глаза:

–Здравствуйте, односельчане! Богатыри в вашем доме есть? Нужно сегодня к девяти утра собраться возле конторы с вещами. Из военкомата приедут. Объявили экстренную мобилизацию. К обеду уезжать придется.

Так он обходил дом за домом, объясняя ситуацию. О работе не было сказано ни слова. Быть может, он не хотел, чтобы женщины и матери оставались в поле, пока их мужья и сыновья уходят на войну.

Весть была воспринята по-разному. Кто-то молча кивал, кто-то начинал тихо плакать, кто-то застывал в оцепенении, словно получив удар обухом по голове.

–Почему так скоро, война ведь только вчера началась? -спрашивали некоторые.

Барбос терпеливо пытался объяснить:

–Фашисты наступают очень большими силами, нужно много людей, чтобы их остановить. Срочно. Иначе они и сюда доберутся.

После ухода Барбоса село пришло в движение. Из труб домов повалил дым. На улицах появились женщины и дети, бегающие от одного соседа к другому. Вскоре показались и мужчины с вещмешками. Они собирались группами и поодиночке, и шли по улице. Танзилю больше всего поразило разделение мужчин на две группы. Одни неспешно направлялись к конторе, другие спешили в сторону леса. Возле конторы собралась большая толпа. В лес уходили тоже немало.

Танзиля чувствовала себя зажатой между этими двумя группами. Она не знала, что ей делать. Еще вчера и по радио, и в разговорах твердили: "Нужно защитить Родину! Прогоним фашистов, не дадим им топтать нашу землю!". Говорили с уверенностью. Человек, уверенный в своей правоте, всегда кажется убедительным. И Танзиля начинала им верить. Действительно, нельзя отдавать страну захватчикам, чужакам. Разве пришлый человек будет ценить твою землю? Качкы ведь раньше был татарским селом, жил своими обычаями и традициями. После революции под разными предлогами сюда навезли людей разных национальностей. И эти пришельцы не знают и не уважают старые обычаи, ведут себя по-своему, пытаются установить свои порядки. Так будет и с фашистами, наверное. Они будут навязывать свои правила. Поэтому нужно защищать свою землю от чужаков.

Но Танзиля не могла осуждать и тех, кто уходил в лес. В селе было немало недовольных Советской властью. И их нельзя было винить. Танзиля уже многое понимала и знала, почему некоторые не любят Советскую власть. Ведь эта власть разрушила налаженную жизнь многих, перевернула их мир с ног на голову. В результате революции, гражданской войны, красного террора и всяческих репрессий многие семьи понесли огромные потери, столкнулись с горем и страданиями. Многие и сегодня живут в страхе за свою судьбу, подвергаясь унижениям и притеснениям. Так кому же захочется воевать за эту Советскую власть? Конечно, такие люди уходят в лес.

По правде говоря, Танзиле и самой не нравились порядки, установленные Советской властью. Хоть и кричали на каждом углу про "справедливость, равенство и народное счастье", казалось, что эта жизнь создана лишь для того, чтобы мучить людей, держать в тисках и издеваться над ними. И хоть ей было всего тринадцать лет, она хорошо это понимала, ведь эта правда прошла через ее сердце ужасным кошмаром. Она уже не была ребенком.

3

Близилось девять утра, и все деревенские мужчины, согласившиеся отправиться на фронт, уже собрались у здания сельсовета. Женщины тоже пришли – жены, невесты, матери, сестры – все до единой. Все они стояли, объятые тягостным предчувствием, стараясь казаться невозмутимыми. То тут, то там слышались приглушенные рыдания, которые женщины тщетно пытались скрыть. Мужчины шептали: "Не плачь, это ненадолго… Прогоним их и вернемся…"