Раннее утро дня литургии двух всадников.
Сибарис следует за Мегистой. Лёгкой походкой скифянка вторит эллинке. На два коротких шага позади молчаливой тенью спешит за важной хозяйкой. Собой прикрывает спину Мегисты. Сибарис не надо учить манерам добрых. Высокую, прекрасно сложённую красавицу скифянку со стороны можно ошибочно принять за аристократку гаморов, так грациозны её танцевальные шаги. С пяти коротких шагов никто не скажет, что Сибарис вольноотпущенная, совсем ещё недавно рабыня, подаренная на рынке агоры торговцем Писандром Гермократу в довесок к прочим покупкам. Умное лицо девушки благородно. Нет в правильных чертах скифянки рабского испуга, подобострастной готовности «прислужить» или глубоко сокрытых обид на несправедливую долю в жизни. Скифянка не познала горьких унижений рабства. Сибарис не рядовая прислуга, Сибарис в семье Гермократа полноправная компаньонка. Только пронзительно-голубые глаза да белокурый природный цвет волос выдают истинное происхождение девушки.
В простом формованном трапециевидном чехле для двойного авлоса, что за спиной скифянки раздулся странно кожаными боками, сокрыто до поры много необходимых вещей для дня литургии двух всадников. В изящных тонких руках Сибарис расписная амфора, бог Дионис величественно восседает в золотом кресле. В амфоре плещется вино дорогое, сицилийское, лучше с наделов хозяина, для жертвоприношения. Компаньонка сиракузской аристократки достойно несёт дары. Не ломает спину под тяжестью ноши.
Девушка одета в одинаковые роскошные одежды с Мегистой. Тёмно-синий пеплос из тонких египетских тканей элегантно обвивает щиколотки ног при ходьбе. Чёрная накидка с выпуклыми узорами плетения, из прохладной шерсти для лета, подчёркивает девичью стройность компаньонки Мегисты. Причёска, высокая, пышная, сложная, с разноцветными лентами – точная копия праздничной укладки светлых волос жены архонта-фермосфета. Девушка счастлива. Сдержанно улыбается. Её глаза искрятся весельем. Впервые почти равной эллинкам Сибарис отправляется на торжество, богам посвящённое, вступает на камни моста Ортигии. Запах моря окутывает девушку. Сибарис глубоко вдыхает дыхание тёмно-зелёно-синих волн. Закрывает глаза в блаженстве. Утро нового дня щедро обещает дары.
– Аристарх почтенный, прошу тебя, отдай авлос. Буду веселить вас в дороге. – Мегиста обращается перед мостом Ортигии к отставшему гамору. Заполучив двойной авлос и форбею, аристократка оглядывает довольным взглядом компаньонку. Сибарис опускает глаза под её взглядом. Мегиста отворачивается. Жена архонта-фермосфета приветствует следом за мужем всадников Мирона и Граника. Двойной авлос в правой руке поднимается к небу.
– Хайре, гаморы! – поёт медово-сладким голосом Мегиста перед Сибарис. Скифянка почтительно кланяется всадникам на мосту. Мегиста оборачивается к Сибарис. Девушка выказывает понимание хозяйке. Сибарис останавливается. Аристократка открывает мешок для авлоса. Вынимает бранную сальпингу, мило улыбается всадникам, подмигивает, корабельная труба занимает прежнее место.
– Почистила бронзу, моя Сибарис. Вижу, постаралась, – шепчет в благодарность служанке Мегиста. В голосе хозяйки нет беспокойств, страха или тревоги. Мегиста заразительно спокойна. Двойной авлос приникает к губам аристократки. Авлос жены Гермократа беззаботно-весело насмешничает.
– Рада буду умереть сегодня за родную семью, – едва слышно, только для ушей Мегисты, раздаётся от Сибарис. Двойной авлос аристократки после слов скифянки играет чуть громче.
Мост переходит во владение кварталов Ахрадины. Широкие улицы чисты, пустынны. Впереди агора Ахрадины шумит новостями, сплетнями рабов, торгами, криками надсмотрщиков, перетаскиванием грузов, скрипом колёс телег. То скучно-привычные шумы города. Сибарис быстро оглядывается на Ортигию. Тяжёлые крепостные ворота острова бесшумно затворяются. Створки смыкаются на глазах скифянки. На высоких башнях острова появляется стража эфебов. Короткие копья, шлемы, гоплоны на каменных вершинах блестят звёздочками, переливаясь бронзой в лучах восходящего утреннего светила. Более всего этим утром Ортигия напоминает боевой корабль, что вот-вот пристанет к скалам Сицилии. Как знать, быть может, это последний раз, когда видишь живым дом свой? Однако никто из шествующих в театр, кроме Сибарис, не оглядывается назад. Плохая примета – утром искать путь назад. Девушка машет рукой на прощание Ортигии. Несколько золотых звёздочек с башни ворот поднимаются наверх, во взаимности ей отвечая.
Миновав агору Ахрадины, искупавшись в причудливом смешении резких запахов рынков, шествие гаморов встречается с благоухающими дорогими ароматами масел духов трапезитами. Для гаморов у расчётливых трапезитов припасены очаровательные маски-лица. Несколько сотен богачей, граждан и метеков молчаливо приветствуют гаморов. Сибарис не впервые видит «деловых людей с агоры». Не впервые видит их искренность. Скифянка излучает восхищение приёмом трапезитов, оказанным драгоценному хозяину. Сибарис словно сама принимает приветствия. Так приятно видеть широкие объятия, поглаживания лопаток, негромко сказанные пожелания процветания, крепкие рукопожатия, подаренные любимому человеку.
Девушка улыбается. Сияет улыбкой так чистосердечно-тепло, слегка наивно, становясь в лице «милым ребёнком», что умудрённый Ороп прищуривает глаза, уделяет краткое время осмотру компаньонки Мегисты. Жена Гермократа перестаёт играть на авлосе, медленно оборачивается к Сибарис, пытаясь понять причину изумления главы филы трапезитов. Мегиста ревнует, но бакхиадка из рода Ксантиклов слишком горда, чтобы выказать чувства. К трапезитам Мегиста возвращается безлико-равнодушной. Сибарис же заливается краской смущения. Фила известных богачей смотрит на белокурую красавицу сотнями пожирающих глаз. Без стыда трапезиты накидывают на скифянку невидимое покрывало, сотканное из мужского вожделения, опьянения юной красотой, признания за Сибарис женской неотразимости.
– Достопочтенный Гермократ, я не могу открыто восхищаться твоей… уникально прекрасной женой, это будет воспринято за оскорбление чести и достоинства, но могу высказать допустимую лесть… о твоём тонком вкусе… в женской красоте. – Ороп осмотрительно предотвращает зависть-ревность Мегисты. – Смелость твоих людей для меня более неоспорима – идёте семьёй в театр. Ничто не может остановить празднование бога Диониса. Ну тогда и нам не страшно. – Влиятельный глава могущественной филы преподаёт урок взаимного уважения.
– Надеюсь, трапезиты с гаморами хорошие друзья, мой достопочтенный архонт-фермосфет? – Деловые люди агоры переводят слова главы филы в хлопки рук. Гермократ ласково похлопывает по плечу друга Оропа. Мегиста вновь играет на авлосе. Авлос играет немного по-другому – нежнее, хитрее, бархатистее, но всё с той же ноткой нагловатого веселья.
– Мы с вами наилучшие преданные друзья, мой отважный Ороп. Аполлон свидетель словам моим. – Гермократ твёрдо отвечает на «шутливый» тон Оропа. В разговор вступает торговец, аркадец, метек Писандр, слышатся шутки о будущем его духов. Писандр не обижается на саркастические реплики трапезитов, смеётся, выдаёт треском сороки припасённую для утра скороговорку, указывает обеими руками на Мегисту:
Идём погибать в театр под песни благие,
но умрём ли там
мы?
Жребий богов ещё не свершился, песни не спеты,
выживет тот, кто
храбрее.
Эрис заботливая, богиня раздора, крыльями бронзы
прикроет нас от
врагов.
Как же приятно жить, зная и поджидая
время испытания
верно!
Как же приятно доставить всесильным богам
угощение двойное
артистично.
Как же приятно людям храбрость явить,
в царство мёртвых уйти
героями.
– «Мы храбрее врагов… верно. Артистично героями…» будем. Завтра, Писандр, пришли мне спетые строки на папирусе записанными, в ритме разбитыми, – требует тут же властным тоном Ороп у чтеца.
– Лично начертаю слова «гимна достопамятного утра», мой досточтимый Ороп. – «Лиса торговли» Писандр низко склоняет седеющую голову в венке перед главой филы.
Трапезиты-гаморы одобрительно смеются второй раз, поворачиваются к автору строк, поэтессе Мегисте. Писандр получает заслуженные хвалы за исполненную скороговорку. Красавицу Мегисту трапезиты осмотрительно остерегаются осматривать даже в присутствии благодушно настроенного архонта-фермосфета. Для трапезитов Мегисты с авлосом словно бы и нет. Похвалы поэтессе достаются только её мужу. Шествие к театру продолжено. Гермократ, Ороп с жертвенной козой от трапезитов, Аристарх с козой от гаморов возглавляют ряды деловых людей Ахрадины. Замыкает непрерывно увеличивающийся комос Мегиста с компаньонкой Сибарис. Трапезиты-гаморы неспешно, торжественно вышагивают по камням улиц. Накрахмаленные, тщательно отутюженные одежды празднично шуршат при шагах нескольких сотен богатых зрителей. Сибарис тихо шепчет в безмятежное небо молитву-тревогу:
– О, мать-богиня, великая Табити! Тебя, богиню-защитницу, я вопрошаю: останусь живой или умру? А если умру, то кем и где я воскресну? – Мегиста слышит шёпот компаньонки. Двойной авлос напевает положенные фривольно-весёлые шутки комоса. В небе Сиракуз появляется величественный орёл. Хищная птица свободно парит над улицами. Сибарис выдыхает тихо-тихо, очень счастливо:
– Благодарю за знак, моя возлюбленная богиня. Спасибо, что пришла на мой зов. Спасибо, великая мать Табити, с тобой мне не страшно умереть… – Мегиста поднимает двойной авлос. Продолжая игру, аристократка всматривается в парящего орла. Авлос добавляет ноты восхищения в непринуждённые мелодии комоса. Возможно, ревность, испытанная к компаньонке-скифянке, слегка позабылась? Удивительно, но, кроме двух девушек, никто из шествующих не видит кружащего орла. Мужи в оливковых венках всецело поглощены приятельскими разговорами далеко не праздного свойства: обменом видов на пшеничные сделки нового урожая, заблаговременной арендой мельниц, процентами денежных ссуд для разных категорий землевладельцев. Отзываются, иронично балагуря, на приветствия всякого у стен стоящего. До синего, в белых редких облачках неба им, занятым распределением финансов, нет дела.
Сибарис спокойна. До скифянки долетают приятные слова сплетен. Двух девушек встречные зеваки обоих полов лишь только восхваляют. Виднеется театральная площадь. Гаморы, трапезиты, участники литургии приветствуют архонта-фермосфета и зрителей. Двойной авлос Мегисты замолкает. Хозяйка передаёт музыкальный инструмент компаньонке. Форбея расстёгивается. Брови Мегисты грозно сходятся на переносице:
– Сибарис, я красивая? – Дешёвой лестью не провести аристократку. Мегисте требуются клятвы?
– Ты единственная, моя хозяйка. Я помню твою заботу обо мне. Ты спасала меня от голода на судне. Я докажу тебе свою преданность. – Сибарис приносит требуемую клятву. Взгляд бездонных голубых глаз искренен в заверениях.
– Ты видела, Сибарис, что священные птицы Артемиды, перепёлки, весной гостили на Ортигии? – Мегиста прикладывает кончики пальцев к губам компаньонки. Сибарис целует пальцы Мегисты.
– Да, видела весной птиц. Артемида защитит нас сегодня. Это знак нам от богини. – Голос скифянки твёрд. – Старуха сменилась девственницей62. Если твоя душа сегодня расстанется с телом, то примет вид перепёлки? Ты улетишь к Артемиде?
– Моя Сибарис, ты всё понимаешь. После литургии я свожу тебя к источнику Дафниса63, ты принесёшь жертвы в лавровой роще, покачаешься на качелях между двух священных сосен64, богини даруют тебе счастливую любовь.
– Благодарю, гамор Мегиста, за таинства лунных богинь. Я постелю на угли очага Гестии коноплю, лавр, ячмень. Пролью в жертву бычью кровь65, дам тебе её испить у очага. Ты узнаешь волю ревнивых богинь. – Сибарис недолго остаётся в долгу. Обещание на обещание.
– Умеешь играть на двойном или обычном авлосе? – Брови расходятся удовлетворённо от переносицы. Ревность улетает прочь. Впереди дорога страшных испытаний, ссориться с подругой-компаньонкой Мегиста не желает.
– Так, как играет гамор Мегиста, нет. – Тёплая улыбка хозяйки становится ответом «многоумной Сибарис».
Верфи Ортигия. Раннее утро дня литургии двух всадников.
– Тисамен, ты что задумал? – Управляющий верфью удивлён странной активностью художника. – Меня в замысел посвяти.
Маляр охвачен лихорадкой творчества. Тисамен на каменных плитах пола верфи у правого борта триеры сколачивает обрезки струганных досок. Подгоняет куски ели старательно плотно, без малейших зазоров-щелей. Тисамен отставляет почти завершённую работу, встаёт над правильным квадратом размером четыре на четыре локтя.
– Чтимый управляющий Харакс, намереваюсь на ненужных корабельных древах изобразить богиню Тихе, щедро дары раздающую. – Тисамен отчего-то уверен в получении дозволения на художества от управляющего верфей.
– Волнующе изображай покровительницу Тихе. Сицилийку-эллинку рисуй. С первого взгляда каждому должно быть понятно, – Харакс встаёт в позу оратора, – вот как глаза на картину поднял, сразу образ сложился – сицилийская Тихе пред ним, а не какая-нибудь там… привозная афинская. В лице Тихе божественную негу дарительницы счастья передай. Повязкой глаза не закрывай, просто опусти ей ресницы, словно спит. Пусть красота богини будет очевидно зрима. Когда с повязкой Тихе вижу – теряю восхищение. Только на повязку и смотрю. Но ведь от повязки характер богини переменчивый, не от слепоты Тихе щедрая для избранных ею счастливцев. Понимаешь меня, художник Тисамен?
Тисамен молча кивает, преданно смотрит в глаза управляющего верфей, соглашаясь с детальным видением Харакса образа богини.
– Может быть, твоя рисованная богиня Тихе вызволит нас из верфей? Право, последняя надежда на твою картину. Увидит богиня Тихе свой образ, поможет нам покинуть тюрьму. Чем рисовать будешь? Углём? Нет? Сразу, без наброска, кистями?
Управляющий разрешительно машет молчуну рукой. Лёгкие сомнения в способностях Тисамена проскальзывают тенью по лицу управляющего.
– Надеюсь, у тебя, Тисамен получится, как получилось в прошлый раз, на свадьбы гаморов. Краски дорогие только бездумно не переводи. На один слой рисуй. Без золота обойдись. Золото у нас заказчики забрали. Серебро есть – используй его. Киноварь, краски, лак возьми из запасов. Возьми столько, сколько разумно потребуется.
Проявив разумную щедрость в священных искусствах, Харакс горбится, шаркая сандалиями, удаляется к роскошному резному ложу из собственного дома. Тисамен прижимает руки к груди. С радостью, безумно блестя глазами, маляр возобновляет прерванную работу. Но увы, совсем ненадолго. Тисамена отстраняют, вежливо, впрочем, прочие мастера. Вынужденное безделье нечем занять искусным рукам. Работники отправляют Тисамена готовить краски. В три пары рук мастера высверливают в досках неглубокие отверстия. Старший мастер по сборке лично скрепляет на клей деревянными гвоздями раму и доски. Проводит ладонью по поверхности досок. Остаётся недовольным их гладью. В две руки работники полируют поверхность, закругляют края, придают квадрату завершённые пропорции. Прикрепляют тонкими скрепками к бокам квадрата узкий ремень для подвешивания.
– Твори, Тисамен, будем любоваться твоими стараниями над образом богини. – Старший мастер по сборке торжественно выставляет чистый правильный размерами квадрат на свет. Три камня у наружной колоны верфи становятся опорами для художника. Тисамен встаёт на камни, водружает квадрат на бронзовое крепление факела. Утреннее солнце освещает доски. Тисамен принимается за грунтовку поверхности. Нанеся грунтовку на доски, маляр разводит краски, готовит тонкие кисти из конского ворса. Работники занимают места на площадке перед верфью.
Тисамен не заставляет товарищей по гетерии долго ждать. Поверх грунтовки наносится матово-чёрный фон. Тёплый ветер с моря дружелюбно сушит краску. Не дожидаясь полной просушки краски, художник берётся за работу. Тыльным острым концом кисти Тисамен процарапывает на чёрном фоне набросок картины. Где-то вдалеке раздаются первые звуки театрального представления, повергая работников, мастеров и управляющего в печаль. Отложив кисть, Тисамен беззвучно, стоя на коленях, молится.
– Правильно-правильно, Тисамен. Испроси согласие у богини Тихе на картину. – Работники верфи, управляющий теряют интерес к трудам художника. Выстраиваются в линию, вытягивают шеи, вслушиваются в обрывочные звуки ликующего театра. Город затихает. До верфей доносятся аплодисменты зрителей. «Слушатели трагедии» из Ортигии долго наслаждаются праздником. Фантазия подсказывает возможный ход постановки. Управляющий шумно-горько вздыхает:
– Эх-эх! Моя жена-красавица, смешливая Клитемнестра, – управляющий закрывает глаза, вспоминая горячо любимую, – наверняка с родственниками в театре именно в этот момент радуется песнопениям. – Харакс открывает глаза, сжимает в гневе кулаки. – А я, горемычный, утратил свободу. В вечное рабство к гаморам попал. А поплыви она морем! – Харакс ненавидяще смотрит в огромный глаз триеры.
Слова управляющего вызывают сочувствие у работников. Мастеровые верфей тяжело сопят, злясь на несправедливую долю заложников боевой триеры. Но тугие кошели, полные серебра жалования, висящие приятным грузом на поясах, запечатывают уста для протестов. В театре поёт бранная сальпинга. Неожиданно далёкой театральной певице отвечает такая же недовольная сальпинга с ворот Ортигии, потом рявкает сальпинга с верфей военных Ахрадины, тянет протяжно-зло с гимнасия третья сестра-близнец.
Лох гоплитов-гаморов перестаёт прикидываться спящими брёвнами. Гаморы оживают, бренча на ходу снаряжением, оружием, выходят из тени стен верфи. Лица у гостей верфи суровые. Поправляются портупеи, доспехи, закрытые спартанского типа шлемы надеваются на головы. Копья обнажаются. Командиры строят воинов в… боевые шеренги!
О проекте
О подписке