Он начал по памяти «Грезы любви» Листа, любимый ноктюрн его двоюродной бабушки Симоны. Мэй Уэст подошел и свернулся клубочком у ножки.

Всего несколько тактов… и громыхнул кулак, завершив его сольный концерт.

– Сироп для старых дур, вот это что. Чего-нибудь получше у вас не найдется?

Он заиграл «Хлеб с маслом» Моцарта, вальсок одним пальцем. Не сдаваться же сразу.

Закончив (играть пришлось недолго, эту вещицу зальцбургский гений сочинил, когда у него еще не прорезались зубы), Джослин повернулся на табурете. Дракон взирал на него свирепо.

– Вы умеете играть рег?

– Рег?

– Регтайм! – рассердилась она на его непонятливость.

– Гм. А ноты у вас есть?

– Там их целая папка рядом с ширмой.

Папка действительно нашлась на столике с выгнутыми ножками, увенчанными орлиными когтями.

Он выбрал Maple Leaf Rag Скотта Джоплина. Репертуар был незнакомый, но ему вдруг захотелось угодить старой чудачке.

Несмотря на неделю трансатлантического простоя и неопытность в дробных ритмах, сыграл он талантливо и с душой. Пришла уверенность, ноты пустились в пляс, зазвучали выше, чище, виртуознее, как на сеансах Лорела и Харди и Чарли Чаплина в кинотеатре «Трианон», где Джо бывал маленьким, еще до войны.

Он закончил пьесу с чувством удовлетворения и искреннего счастья. Эта музыка ему по-настоящему нравилась.

Он заиграл Pineapple Rag… Руки летали по клавишам, пальцы неслись вскачь… Ему щекотала душу эта американская музыка, мелодии gay nineties^[13] и старой дамы, сидевшей за его спиной.

В завершение он сыграл Walking the Dog Гершвина и, уменьшив стопку партитур на несколько сантиметров, остановился. Пальцы ныли, дыхание сбивалось, как будто он два часа звонил в соборный колокол. Артемисия открыла глаза, только когда он встал. Зеленые молнии ударили в Джослина.

Но это были молнии сожаления, благодарности, блаженства.

– Недурно, – только и буркнула она.

Дверь открылась. На пороге стояла миссис Мерл, прижав руку к судорожно вздымающейся груди.

– Это вы… музыкант?

Голос как будто прокрутили в стиральной машине.

– Ты не забыла постучать, Селеста? – прошипела ее сестра.

Джослин нутром чуял, что не в этом истинная причина ее раздражения. Миссис Мерл вошла – и улетучилось волшебство.

– Ну что ты, конечно, я стучала. Уже пять минут стучу. Вы не слышали. Юный виртуоз добивается невероятной силы звука, не правда ли, Артемисия?

Пальцы Селесты Мерл лихорадочно, но методично перебирали верхние пуговки на платье. Ни одна их не избежала.

– Артемисия… Ты же знаешь, что я всегда говорила: в хороших домах обязательно должно играть пианино…

– В этот дом допускаются только женщины! – огрызнулась Артемисия.

– Ни одна из них на пианино не играет, – не сдавалась миссис Мерл. – А в каждом хорошем доме обязательно должно играть пианино.

– Вот заладила.

– Послушай, у меня есть идея… Что, если предложить молодому человеку нашу студию в подвале? Туда можно войти с улицы. С девушками он, можно сказать, пересекаться не будет.

Сердце Джослина отчаянно заколотилось. Мамин суп был первым шагом, неужели музыкальными упражнениями он заслужит отпущение грехов от этого двинутого дуэта?

– И навлечь на себя неприятности с полицейским участком 87-го округа за аморальное поведение?

– Неприятностей не будет, – горячо заверила миссис Мерл. – Это я беру на себя.

Несколько мгновений они словно играли в гляделки.

– Это приличный юноша.

– Месяц, – процедила сквозь зубы Артемисия, намотав на палец хвост Мэй Уэст. – Тридцать дней испытательного срока.

Миссис Мерл поспешно ухватила Джослина за плечо.

– Отлично. Идемте, Джо.

Артемисия подняла руку всё тем же генеральским жестом, останавливая наполеоновское войско.

– А в покер вы там у себя играете?

Вопрос второстепенный – на первый взгляд. Джослин сразу смекнул, как он важен… и какие за ним кроются ловушки. Не раздумывая, он солгал:

– Очень даже часто. С моим кузеном Вивианом, – мысленно умоляя себя не покраснеть.

Под ресницами Минни Маус заиграла садистская радость.

– Ваша кузина Вивиана? – переспросила она по-французски.

– Не Вивиана – Вивиан. Кузен, а не кузина.

– Что за чудаки эти французы, надо же додуматься награждать своих мальчиков именами девочек.

И она расхохоталась. Даже на лестнице, за закрытой дверью еще был слышен ее богатырский смех.

– Вот и славно, – заключила миссис Мерл. – Немного пианино и… гм, покер по разумной цене. Я завтра же приведу в порядок подвал.

Он не посмел спросить, собираются ли его замуровать в погребе или сбагрить в гараж. У него целый месяц, будет время найти, куда перебраться.

Преспокойно совершив свой маленький домашний путч, Селеста Мерл сделала ему знак следовать за ней и привела в комнату, очевидно, служившую дополнительной гостиной, на том же этаже.

Там стояла собачья корзинка, и лежала в ней, вполне предсказуемо, собака. Когда они вошли, песик открыл левый глаз, поднял соответствующее ухо и снова уснул.

– Наша комната отдыха, – сказала миссис Мерл, церемонно указав на стул. – Какая чудесная музыкальная гостиная здесь получится, не правда ли?

Широкое французское окно выходило на кирпичную террасу, вентиляционные трубы прятались под зарослями плюща. Он разглядел желтые, как подсолнухи, шезлонги, бутылочку лосьона на полу. Девушки, должно быть, загорали здесь в купальниках…

Джослин помотал головой, сосредоточив все свои мысли на миссис Мерл.

– Теперь я должна познакомить вас с правилами нашего маленького сообщества.

Она подчеркнула (жирно) революционный характер присутствия мужчины в «Джибуле» – вполне ли он это понимает? Он смиренно кивал. Она сообщила ему также, что мистер Чу из прачечной на Кэнал-стрит забирает белье по четвергам, что стоит это в среднем доллар двадцать пять центов, но за эту цену мистер Чу вернет его в следующий четверг выглаженным и сложенным.

– Вы, наверно, любите, чтобы ваши рубашки были накрахмалены, не правда ли?

Ей это казалось настолько очевидным, что он поостерегся упомянуть единственную на его памяти особу, любившую крахмал: свою двоюродную бабушку Симону, чьи твердые, как меренги, жабо царапали подбородок, когда приходилось с ней целоваться. Родные прозвали ее Марией Медичи.

Он вновь лишь кивнул.

Миссис Мерл помахала ключом на связке, где их болталось не меньше дюжины. Этот ключ, объяснила она, от двери в подвал, куда можно спуститься по лесенке с улицы. Конечно, в часы трапез ему разрешается ходить внутренним коридором, но только в общие комнаты – столовую, ванную и гостиную, если ему захочется послушать радио. Например, о выборах будущего президента Соединенных Штатов, которые состоятся уже скоро. Она сама очень любила радио, особенно передачи «Завтрак в Голливуде» и «Расследования мистера Мото». Что касается ванной, она позволит себе один совет…

– Пользуйтесь ею по вечерам. С утра все девушки скопом ломятся в дверь. Да, и еще, что касается доставки молока, у нас такое правило: кто первый проснется, тот заносит ящик с бутылками в холл.

Она отодвинула стул, убрала связку ключей.

– Завтра же сможете перебраться. Вот только Истер Уитти наведет там порядок. – Она наклонилась к нему и зашептала: – Я вижу, вы носите галстуки, это очень хорошо. Не подражаете этой ужасной богеме из Гринвич-Виллидж.

Что это за ужасная богема из Гринвич-Виллидж, он не имел ни малейшего понятия. Миссис Мерл поправила невидимую шпильку в прическе, огляделась вокруг, словно искала еще какое-то забытое указание, и, так и не найдя, откланялась.

Он еще немного посидел один. Месяц. Короткий срок… но достаточно долгий, чтобы устроиться.

С нижнего этажа доносились голоса, хихиканье, сдавленный смех.

Перед открытой дверью ванной он застал всех девушек.

– Oh boy! – воскликнула Шик. – Я забыла про мужской элемент в нашем обществе!

Она исполнила игривый пируэт, ухитрившись удержать на голове первый том «Полной истории американских железных дорог».

– Ставлю ужин с Кэри Грантом, святой Георгий победил Дракона?

– Так ты остаешься?

– Это ты играл на пианино? – спросила Пейдж и покружилась, раздувая плиссированную юбочку.

Она успела переодеться. Маленькие бантики, целая вереница, подрагивали, точно непоседливые утята, на ее левом бедре.

– А у меня новое платье.

– Красивое, – одобрила Шик. – Это… подарок Эддисона?

– Вот ехидна! За кого ты меня принимаешь, я не такая!

– Не знаю… А какая ты?

Шик сложила руки над головой на манер танцовщицы. Ткань, в которую она была задрапирована, как в тогу, поднялась до середины бедер.

– Вот ты, француз. Скажи, мы, по-твоему, элегантные?

– Да, давай колись. Как одеваются парижанки в Париже?

– …

– New Look? С принтом? Перчатки? Шляпки? Без? Рассказывай.

Джослин вспомнил, как кузина Одетта в прошлом году тараторила о новой моде и каком-то «сногсшибательном месье Диоре», как мама удлиняла свои платья, а Эдит забраковала воротники на пуговках.

– Я плохо в этом разбираюсь… Мои сестры носят юбки шире и рукава длиннее.

– Вот видишь, Манхэттен? Вот видишь, Шик? Я была права. Конец ограничениям! Удлиняем, расставляем, больше размаха… Иначе будем выглядеть как фермерши с Адирондакских гор.

– Фермерши с Адирондакских гор носят барахло от Abercrombie & Fitch. Кожаные штаны и трапперские рубахи. В твоем багаже нет шмотья от Abercrombie & Fitch, Джо?

Они рассмеялись. Джослин тоже, хоть и был смущен их количеством, их шутками, их красивыми нарядами и тысячей вопросов, которые не решался задать. Он почесал мочку уха и, промямлив какой-то предлог, покинул их.

До самого конца коридора его провожали их взгляды – орлиные, хоть и добродушные.