Глава 3
Каратели Рэ́хо

Шлюпка, накренившись на песчаном берегу, омывалась подступающими волнами. В них бирюзовой безмятежностью, казалось, хранились покой и мир. Вот только вчера зирда́нцы жгли поверженную «Фендо́ру», резали и убивали гатуи́лских кхалкхи́́^[8], прямо на этих водах, а теперь легкий ветерок и плеск умиротворяющих волн, будто всего этого не было. Материнские слезы, пропитавшие золотистый песок, многочисленные следы от голых подошв ног: время беспощадно избавилось от неугодного воздействия. В отдалении от шлюпки громоздилось изваяние птицы думает, роняющее зловещую тень на часть побережья зловещую тень, в которой прятались от слепящего солнца крикливые тупуи́ны^[9], галдящие в схватках между собой. Они изредка выбегали на раскаленный песок до ближайших кострищ, выискивая в пепле чем поживиться. Эти кострища тянулись по всей береговой линии, но ни Сэл, ни Фендо́ра не знали, что они были погребальными. В одном из таких виднелась не догоревшая голова богини Депоннэ́́и^[10], хмуро смотрящая на застывших над ней наблюдателей.

– Богиня смерти, – сказала Фендо́ра. – Ами́йцы^[11] сжигают ее изваяние, когда намечается великая охота.

Девушку не интересовала великая охота, а лишь то, что вокруг было странно тихо.

– Где же все люди? – спросила она, озираясь по сторонам. Фендо́ра не понимала, кто такие люди, но так как Сэл была иноземкой, наверняка людьми она называла народность ами́йцев.

– Ами́йцы, их зовут ами́йцы, – поправила рабыня. – Они красноликие почитатели птицы думает, а еще охотники и члены Священного Союза.

– О боже, – вздохнула Сэл. – Дай сил не сойти с ума он бесчисленных названий.

Она всматривалась в кострище, в очертания обугленной деревянной головы, моля, чтобы все это закончилось. В ее руках, зажатый крепко-накрепко, чернел Ба́ргский нож, важное оружие, если верить поверженной ведунье.

– Ты знаешь, что это? – вопрос, адресованный рабыне, давно зудел в девичьей голове и вот сорвался с губ.

Фендо́ра на секунду приметила нож, а затем отвела взгляд в сторону, будто этот предмет принес ей много горя.

– Отчего же не знаю, – ответила она. – Символ власти Ба́рга Сизого.

Рабское сердце забилось намного чаще, почувствовав все опасения страдающей девушки, застывшие ледяной коркой на бледном лице.

Такого ответа было недостаточно, и Сэл, заглянув в умудренные жизнью глаза, потребовала объяснений.

– Для чего же он нужен? – сошло с обветренных губ.

– Сохрани его, – попросила Фендо́ра. – С ним мы сможем лишить Ба́ргских детей будущего. И низвергнуть в ту же тьму самого Ба́рга. Пока знак власти белого цвета, как тело Фа́лкса^[12], он дает право быть орбу́том. Нож почернел, и его ничем не отбелить, а значит, время власти его хранителя сочтено.

«Такова была воля Ги́рды, – подумала Сэл. – И я исполню ее».

Прибрежный ветер трепал их волосы как озорное дитя, качая измотанные тела из стороны в сторону. Две серые, понурые фигуры, будто тот же пепел, уносимый вдаль.

Девушка, обернувшись, обозрела бухту Лату́, приметив на Гесса́льских водах контуры корабля. То было судно капитана Пи́дмена, нарекаемое злосчастной Депоннэ́йей в честь богини смерти.

– Может быть, ами́йцы, – она помедлила, вспоминая слово, – на этом корабле.

Фендо́ра покачала головой.

– Не все же, – она, зачерпнув ладонью горсть песка, просеяла его сквозь пальцы. – Вчера скалистый Рэ́хо оповестил о неудаче Ка́тиса, а значит, возможно, сегодня ночью прибудут их каратели, – рабыня вздохнула. – Я не вижу «Эки́льдии» и «Серле́и», как и других кораблей, посему предполагаю, что торговцы разместили часть народа на судах, отплывших подальше.

«И мой отец может быть среди них», – подумала Сэл.

– Мы можем обойти прибрежные хижины, – предложила Фендо́ра. – Возможно, кто-нибудь остался. Если же нет, то наверняка пристанищем народа послужит Думасти́рий. И, дайте силы великие боги, к вечеру мы прибудем туда.

Сэл, потупившись, сделала несколько шагов к ближайшим постройкам. Затем остановилась. От пришедших скорбных мыслей ее руки задрожали. Фендо́ра, ковыляющая за спиной, заприметила эту дрожь, она и сама боролась с ней.

– Что будет с телом Ги́рды? – обронила Сэл. Ее пальцы сомкнулись в кулачки.

Фендо́ра боялась даже об этом подумать. Для таких отступников, как Ги́рда, белый Фа́лкс приготовит вытесанный кол.

– Не знаю, – сказала она. – Но моя сестра не сдастся. Души умерших рабынь не спешат покидать мир, они всегда ищут оболочку. Возможно, Ги́рда к нам вернется, но в другом теле. Если с ней не поступят, как с Би́фой.

– С Би́фой? – поинтересовалась Сэл.

– Да. Малышкой Би́фой, что была убита во время показательной казни. Ее дух, отчаявшись, пытался попасть в недомогающее тело Сависти́н, но был изгнан зирда́нскими варварами.

– Ваш мир, – пренебрежительно произнесла Сэл. – Пристанище самой тьмы, что сгорит в огне ненависти.

Рабыня ничего не сказала, в ее материнских мыслях томился израненный сын.

«Что с ним случилось? – думала она. – О мой бедный мальчик Ли́бус, надеюсь, ты еще жив».

Взойдя на деревянное крыльцо первой хижины, Сэл тихонечко постучала в дверь. Такие были обычаи людского мира, что наверняка здесь казались чем-то смешным.

– Кто-нибудь есть? – спросила она, но ответа не последовало, лишь ветер, подвывая, стучал ставнями деревянного оконца.

Она потянула дверную ручку на себя, и дверь оказалась не запертой.

Обернувшись, девушка посмотрела в глаза Фендо́ры, что одобрительно кивнула растрепанной головой, мол, входи, они не убьют тебя. Жеста рабыни было достаточно, и Сэл вошла в хижину.

Пространство ами́йского жилища делилось на две части. В первой, серой и неприметной, располагалась небольшая кухонька. Неаккуратно обтесанный стол и стулья стояли напротив окна. На окне гудели от ветра глиняные горшки, что, по словам Фендо́ры, были достоянием сэ́йланжских рабов. Деревяные полки на стенах содержали емкости, забитые приправами, измельченными в мелкую стружку. Их запах сразу же пал девушке в нос.

«Что-то напоминающее базилик», – подумала она, продвигаясь дальше.

Во второй комнате, напоминающей обширный зал, громоздилось все подряд. По левую сторону от арочного прохода, в массивном горшке, росли увесистые грибы.

– По́фы, – сказала Фендо́ра.

Чуть дальше располагалось широкое ложе, застеленное меховой шкурой ами́йской у́мы. Видимо, хозяева хижины поспешно покидали дом, разбросав повсюду престранную одежду. Лапти, грубо пошитые сорочки, кожаные повязки, мантии алого цвета с костяными значками на груди в виде солнца и немного детских выструганных игрушек. Рабыня, расправив пару мантий на полу, заключила, что в этой семье, помимо детей и их родителей, живут почитаемые старейшины, именуемые красными фи́ртами, своего рода члены правления нуждами южного поселения. Эта комната полнилась старческим запахом, что Фендо́ра считала запахом мудрости.

Из комнаты в небольшой сад за хижиной вел проход, занавешенный материей. Фендо́ра проследовала туда и рассмеялась, завидев в сколоченной жердями клетке выводок горных ре́бузов. На взгляд Сэл, они походили на поросят, покрытых синей кожей, щетинистой и разлинованной продольными полосками. Ре́бузы, похрюкивая, встречали гостью пятачками, задранными кверху. Кроме них, здесь не было ни одной живой души.

Хижину за хижиной они обошли все побережье, по-видимому, поспешно оставленное ами́йским народом. Среди прочих самобытных построек выделялись красные домики, принадлежащие, по словам Фендо́ры, неким врачевателям, нарекаемым на Ка́тисе тайку́. За ними зеленели цветочные луга, на которых паслись рогатые красношерстные умы, наверняка не ведающие ни о чем. Сэл удивилась наличию у животного, напоминающего буйвола, десяти рогов и струящейся красной шерсти. Она изредка отвлекалась на красоту вокруг себя, думая о том, что где-то здесь ждет ее отец, если, конечно, он еще жив.

– Припомните, дорогая Фендо́ра, одно имя! – потребовала Сэл, прикоснувшись к рабыне, утомленной послеобеденным солнцем. – Когда я находилась в яме для пленных, вы озвучили мне его, как имя торговца, у которого мой отец.

Обессиленная женщина не любила жару и вспотела с головы до ног. Там, на Сэ́йланже, урпи́йские жилища – гри́фу – всегда веяли холодом, остужая все вокруг, а здесь песок был вместилищем огня и обжигал босые пятки. Но, тем не менее, припомнить имя торговца она смогла.

– Гурдоба́н зовут его, – обронила Фендо́ра. – Но я не знаю, где он живет.

– От вас мало проку, – прошептала Сэл, опечалившись недальновидностью спутницы.

– Мало проку?! – возмутилась Фендо́ра. – Неблагодарная девица! Мой сын пожертвовал своей жизнью, спасая тебя! Все только и делают, что спасают твою жизнь!

Рабыня, сморщив лицо, почернела кожей и, взмахнув свинцовой дланью перед Сэл, намеривалась залепить ей пощечину. Но девушка, осознав свою вину, в мгновение пала к ее ногам, искренне попросив прощения.

– Я такая глупая, такая бесчувственная, – рыдала она. – Простите меня, простите, если ваш сын жив, мы обязательно вызволим его.

Фендо́ра остудила пыл, и жар спал с ее щек, как материнские слезы. Она смотрела на Сэл с жалостью, а цвет ее лица приобретал тон спокойствия.

Через мгновение с пригорка, где они находились, глаза урпи́йки рассмотрели шлюпку, что, качаясь колыбелью мерцающих вод, причаливала к побережью.

– Смотри, – обронила она, тыча в воздухе пальцем. – Хвала богам! Вот они, красноликие ами́йцы! Спасители потерявшихся душ!

Девушка, встав с колен, вытерла слезы, расплываясь в улыбке от счастья. Ей казалось, что еще совсем немного, и она падет в объятия к отцу, а после они решат вопрос о возвращении домой. Но отца среди причаливших не было.

Поспешным шагом к ним приближалось четверо мужчин, одетых в средневековые одежды. На просторном красном плаще одного из них в виде подпоясанного сюрко поверх котты был изображен рисунок черной птицы. На ногах мешковатые штаны, заправленные в черные кожаные сапоги. Его спутники были облачены в сорочки свободного кроя, неряшливо заправленные в шаровары, они были босы и по виду напоминали матросов.

Беглянки стояли на месте, пока тот, кого другие окликали по имени Кибу́ту, хромающей походкой не доковылял до песчаного пригорка. Его спутники остались в отдалении, а потом и вовсе разбрелись по хижинам.

Сначала цвет кожи ами́йца удивил Сэл. Потом она разглядела ряд шипов на остром подбородке и удивилась еще больше. Сэл осмотрела его с ног до головы, пусть это и казалось чем-то неприличным. На кожаном широком поясе блестела рукоять ножа или кинжала, покоящегося в ножнах. Он тоже рассматривал Сэл как диковинное существо, и когда его глаза остановились на короне, ей стало совсем неудобно.

– Простите, – сказал ами́ец, одернув свое любопытство как подол плаща. – Меня зовут Кибу́ту, – он окинул взглядом завороженную Фендо́ру, что за время своего рабства никогда не покидала сэ́йланжских берегов. – Я га́твонг^[13] всеми уважаемого торговца и охотника Гурдоба́на Великого, совладавшего давеча с прытью изумрудного Гива́ла.

– Я рабыня сэ́йланжского вакха́ра^[14] Ба́рга Сизого, – произнесла Фендо́ра, – переданная в пользование его первому сыну У́ргусу, – она осеклась, ведь первым сыном Ба́рга являлся Ли́бус. – А посему я У́ргуская Фендо́ра, обретшая свободу и способная убить за нее.

Она сразу обозначила свое четкое намеренье оставаться свободной вне зависимости от того, прибудет ли Ба́рг к этим берегам. Либо жизнь на воле, либо смерть в урпи́йских руках.

Сэл совершенно не знала, как ей представиться. С одной стороны, она много дней находилась в рабстве бестии Сависти́н, с другой была рождена свободной на землях по ту сторону от арки. Но была еще и третья сторона, где она, с лицом, полным ненависти, пыталась убить наследницу Са́лкса. Фендо́ра протянула ей руку помощи, а точнее, подала голос.

– Мою спутницу зовут Сэл, – сказала рабыня. – Она прибыла к нам из других мест, недосягаемых и великих. – Девушка, потупившись, покраснела, а Фендо́ра продолжала:

– Была пленницей носительниц кэру́нской крови, и если вы сочтете возможным, уважаемый Кибу́ту, вернуть ее на Са́лкс, то я лично перережу вам горло.

Слова Фендо́ры прошлись холодом по телу га́твонга, но не испугали его. Такую волю к жизни он считал правильной. Его персты, коснувшись подбородка девушки, подняли ее личико. Она, в неуверенности открыв глаза, взглянула на него, перебирая в мыслях по косточкам испытанный доселе страх.

– Я слышал о вас, Сэл Дженсен, – произнес он по слогам.

– Вы дочь Франка, ошибочно нарекаемого Бафферсэ́ном. Но разве вы не пленница зи́рда Пе́ста?

Когда Сэл услышала об отце, ямочки на ее щеках стали отчетливыми. В глаза вновь вернулась вера.

– Где он? – спросила она, с надеждой прикоснувшись к пальцам Кибу́ту.