А уже через несколько дней я сидела на голом матраце, ожидая выписку. Девочки уже уехали, на их места заселялись другие. Я ждала, когда приедет Вова. Вчера мы договорились, что он приедет, заберёт меня. Но его всё не было. Телефон не отвечал. Звонить его маме? Я смотрела на экран с высвеченным её именем, но зеленую клавишу так и не нажала. Смысл? Она уехала в Курелёво ещё вчера днём. С Вовой мы созванивались вечером, он был дома.

Я начинала нервничать. Новенькие девочки косились на меня. Возможно, мне так казалось, но было ощущение, что я им мешаю.

Дверь в палату открылась и вошла медсестра, за ней шла девчонка лет шестнадцати, высокая, крупная, с цветом волос, словно яйцо об макушку разбили: сверху белое, ближе к кончикам – жёлтые.

– Карпович, – всплеснула руками медсестра, – ты еще здесь?

– Да, – виновато поджала губы, – мужа жду.

– Давай жди его в коридоре. Мне заселять надо.

– Да, хорошо, – я встала с кровати, подхватила пакеты и вышла.

Чувствовала себя так, будто меня поймали на воровстве. Причем мелочи, вроде жевательной резинки. Дурацкое чувство. Неловко, стыдно. И хочется оправдаться.

Ждать я не стала и пошла вниз по ступеням.

Сама не знала, что и думать. Переживать или злиться? Забыть он не мог. Если проблемы по работе – мог бы предупредить. Позвонить, сказать. На первом этаже, в холле, остановилась, поставила пакеты на пол. Они, надо сказать, совсем не лёгкие. Вещи, постельное бельё – на больничном спать я не хотела. Размяла пальцы, покрасневшие от врезавшихся ручек. Достала телефон и попробовала ещё раз дозвониться.

Шикарно! В этот раз абонент и вовсе оказался вне зоны действия сети. Меня начинало колотить от неопределённости. Денег на такси, разумеется, не было, а до остановки нужно ещё дойти. С пакетами. И судя по холоду, врывавшемуся в фойе каждый раз, как хлопала входная дверь – на улице не тепло. А на мне из верхней одежды только тоненькая жёлтая ветровка с огромными белыми пуговицами. Свитер и ботинки должен был привезти как раз Вова. Я достала из пакета косметичку. К счастью, там наковыряла мелочи, закинутой "на всякий случай" ещё месяц назад. Вот и пригодились. Попыталась застегнуть ветровку, но получилось это сделать только с двумя верхними пуговицами. Живот рос, как на дрожжах, вещи в момент становились маленькими. Полы ветровки очертили округлый живот. Делать нечего. Подняла пакеты и вышла.

Ветер не сильный, но он был холодным, пока ждала автобус, уже начала дрожать. Особенно, учитывая, что и обувь на мне была тонкая. Ведь когда ложилась в больницу, погода была больше летняя, термометры показывали выше пятнадцати градусов и светило ярко солнце. А теперь – серые облака, похожие на сигаретный дым, ветер и холодное солнце, от которого совсем не было тепла. Пока доехала домой, успела замёрзнуть.

Войдя во двор, заметила, что Вовы машина… стояла во дворе! Это меня просто убило! То есть он дома. Я была взбешена. Автомобиль стоял вдоль бордюра, на него с дерева насыпалось немало листьев. Человек никуда не собирался ехать.

Наверх я поднялась злая.

Учитывая, что в нашем доме лифта не было, то ещё и на этаж с пакетами пришлось подниматься. Перед дверью я остановилась, уже запыхавшись. Нажимала на кнопку звонка и в то же время старалась отдышаться. Прислушалась. Но за дверь было тихо. Ни шагов, ни голоса. Нажала ещё раз и прислонилась к двери. Тишина. А ключей от квартиры у меня с собой не было. Они остались дома.

Услышав, как орала музыка у соседей, позвонила к ним в дверь. Эта парочка, насколько я знала, ни разу нигде не работала, но постоянно бухала. Откуда они брали на выпивку деньги, для меня оставалось загадкой. Она, дамочка с насквозь пропитым лицом. Женщине еще и сорока не было, но выглядела лет на пятьдесят. Низкого роста, с короткой стрижкой, огромными мешками под глазами и обвисшей кожей на лице. Моя мать старше её, а выглядела раза в полтора моложе. Если пьющий мужик это просто неприятно, то пьющая женщина – это мерзко.

К соседям дозвониться удалось не с первого раза. Я начала тарабанить ногой, когда мне всё же открыли. А так как у них из прихожей прямо напротив находилась кухня, я даже рот не успела открыть, как увидела своего мужа, сидящего за столом, с сигаретой в руке. Внутри закипало. Я, с пузом, с пакетами, в холодину, пёрлась сама на автобусе, прождав его перед этим больше двух часов. А он даже не вспоминал обо мне, сидел здесь.

– Вова, – забыв даже поздороваться, бросила под электрощитом пакеты и прошла в кухню. – Ты какого хрена здесь делаешь?

– О, – поднял он уже стеклянные глаза, – моя Малинка приехала. Иди ко мне.

Он протянул ко мне руки, но я сделала шаг назад. И возмутилась:

– Я-то приехала. Сама. Ничего, что ты должен был меня забрать?

– Ну, – развёл он руками, – так получилось. Немного забыл.

– Ключи от квартиры, – протянула я ладонь. – Я устала и замёрзла. Хочу домой, а ты продолжай, не отвлекайся.

– Присядь, сейчас вместе пойдём.

– Ключи дай, – продолжала я настаивать. Сидеть здесь, в провонявшей сигаретами и спиртом кухне, желания не было. Хотелось принять тёплую ванну и прилечь.

– Да сядь ты, – муж дёрнул меня за руку. – Сказал же, сейчас пойдём.

– Я хочу домой, а ты продолжай, не отвлекайся. Просто дай мне ключи.

– Да на, – достал он из кармана трико связку и швырнул её на пол. – Задолбала, вечно недовольна.

Говорить что-то было бесполезно. Несмотря на унизительность ситуации и гогот соседа, который я слышала, даже когда уже вышла из квартиры, я решила промолчать. Просто подняла ключи и ушла. А самой чертовски обидно. Я не понимала, почему Вова себя так ведёт? Когда трезвый, совсем другой человек – заботливый, умный, пусть и скупой на слова. Да и на эмоции. Те дни, когда он носил меня на руках и задаривал букетами, теперь оставались только в моей памяти. Коротким у нас оказался конфетно-букетный период, хоть и насыщенным.

Я зашла домой, бросила пакеты в коридоре, разбирать их сил уже не было. Идя в сторону ванной, ненароком бросила взгляд в кухню. Полный срач! Видимо, они сидели и у нас. На столе стояли рюмки, рассыпаны крошки хлеба, на тарелке нарезанное сало и солёные огурцы. На печке стояли кастрюли. Я открыла одну из них – борщ. Вероятно, как мама вчера сварила, так его никто и не убирал после её отъезда. Я села на табуретку. Сил не было. Хотелось плакать от обиды. Из-за стены слышались голоса, среди которых был моего мужа. Я прислонилась спиной к стене и погладила живот.

– Да, малыш, – вслух тихо проговорила, – кажется, не сладко нам придётся. Надо папку перевоспитывать. Или совсем потеряем.

Зазвонил телефон. Лениво протянула руку, глянула на экран. Светка.

Я выпрямилась. Единственный человек, которого я сейчас рада была услышать.

– Привет, Малинка, – начала тарахтеть Светка, едва я подняла трубку. – Как дела? Выписали?

– Ага, – устало ответила я.

– А что с голосом? Случилось что?

– Нет, просто устала. Спать сейчас пойду.

– А, ну ладненько. Я тогда не приеду сегодня. Давай на выходных встретимся, погуляем, пока ты родила.

– Хорошо.

Мы ещё немного поболтали. Правда, говорила в основном, Светка, а я односложно отвечала. Не потому, что не хотела общаться, а просто сил не было. Да и постоянно прислушивалась к звукам за стеной.

Превращаться в свою собственную, вечно ноющую мать я не хотела. Поэтому и не стала жаловаться на мужа даже близкой подруге. Смысл портить человеку настроение?

Я встала, налила в кружку воды и едва успела сделать глоток, как телефон снова зазвонил, сотрясая тишину всей своей двадцати четырёхголосной полифонией.

Подошла к столу, взяла телефон: «Мама».

Даже удивилась. Она никогда не звонила первой, разве что сообщить, что кто-то из родственников едет в гости или рассказать срочную сплетню. И то, крайне редко. А когда и звонила, то речь свою начинала со слов: "Вот, так помру, а никто даже не поинтересуется, где я и как". Вроде, ещё не настолько старая, чуть за сорок, а брюзжит, как старуха. Нехотя ответила.

– Да, мам, привет, – заговорила первой, услышав, что она лишь тяжело сопит в трубку.

– Серёжки больше нет, – глухо ответила она.

– Какой серёжки? – Выслушивать очередные жалобы совсем не было настроения.

– Дура? – Сквозь всхлип вскрикнула мать. – Нашего Серёжки, брата твоего. Говорила я ему, что допрыгается. А он…

Она что-то ещё говорила, всхлипывала, причитала. Но я убрала трубку от уха. У меня был шок. Уши заложило и все звуки, включая голос матери – ушли далеко. Я смотрела в никуда. Перед лицом, как в детстве, когда мы крутили диафильмы, возникали кадры из прошлого. Мой Серёжка.

Единственный человек, которому реально было не плевать на меня. Родной, старший брат. Хотелось плакать, но не получалось. Даже наоборот. Я вспоминала, как лазила с ним по крышам, как прыгали с деревьев и убегали от сторожа овощебазы. Как он дул на мою коленку и рисовал на ней, ватной палочкой, зелёнкой смешные рожицы. И плакала и смеялась одновременно. Как я бежала за «бобиком», увозившим его тогда, когда он спёр ту дурацкую шапку. Мой брат. Его больше нет? Я недоверчиво нахмурила брови и замотала головой. Вспомнила про маму.

– Ты уверена? – Хрипло спросила, поднеся вновь телефон к уху.

– Позвонили. Сказали, тело самолётом привезут.

– Как это случилось?

– Какая-то драка. Там, на базе, где работал. Подробности не знаю. Но ты его знаешь. Вечно лез на рожон, не жилось спокойно.

Не знаю, что больше резало ухо. То, что про Серёжку говорили прошедшем времени, или то, что мать даже сейчас была негативно настроена. В её голосе слышалась злость и обида.

– Мам, – сделав глубокий выдох, прервала её, – давай не будем сейчас. Серёжка всегда был за справедливость. И если он полез в драку, я уверена, что не просто так. Нужно разбираться.

– А кто это делать будет? Ты? Или мне предлагаешь в ссылку ехать? И чем это поможет? Сына мне вернёт?

– Ты сейчас серьёзно? Тебе всё равно, что там на самом деле случилось?

– Мне не всё равно. Но ресурсов таких у меня нет, чтобы строить из себя сыщика.

– Я тебя услышала, – глухо ответила, поняв, что разговор не получится. – Привезут его когда?

– Вроде, послезавтра.

– Хорошо. Позвони потом, пожалуйста.

– Конечно. Или ты думаешь, я одна похоронами заниматься буду? Ладно, сейчас Машке ещё позвоню. Тоже, какой-никакой, а брат. Па-а-ршиве-ец. – Последнее слово она буквально провыла в трубку.

Я, чувствуя, что начинаю реветь, сбросила вызов.

Разумеется, ни спать, ни купаться же не хотелось. Мне так хреново не было, даже когда бабуля умерла. Сейчас же просто разрывало. Я стояла одна, с пузом выше носа. За стеной, у соседей бухал муж. А я одна. Именно теперь я остро ощутила, что осталась одна. Совсем. Никакой поддержки. Вот он – человеческий эгоизм. Я жалела скорее, себя. Как мне без него плохо. Всё ещё не верилось, что теперь не будет наших смс-переписок. Что он не пришлёт мне в «Одноклассниках» фото с видом заснеженного заката.

Такой мне запомнилась осень 2005 года. Нервной, серой и вырывающей корни. Без анестезии, причиняя такую боль, которая не утихала многие годы.

На окно сел голубь. Обычный, сизый голубь. Поворковал, повертел головой. Рядом опустился второй. Возможно, голубка. Я вытерла набежавшую слезу и улыбнулась. Они так мило ворковали, сидя на моём окне, что не хотелось подходить, чтобы не спугнуть. Но вскоре они, зашуршав крыльями, взмахнули ими и улетели, один за другим. А я вновь стояла одна, в маленькой тесной кухне с обоями, имитирующими кирпич.

Не выдержав, я развернулась и пошла к соседям.

В этот раз и тарабанить не пришлось, дверь нараспашку открыта.

– Домой, – коротко бросила я, пройдя внутрь.

– Сейчас, чуть-чуть и пойдём, – Вова даже не смотрел на меня. Лишь поднял указательный палец. Он внимательно слушал очередной похабный анекдот соседа.

– Серёжа умер, – глотая слёзы, выпалила я.

Только теперь муж поднял взгляд. Даже сквозь туман алкогольного опьянения я видела его шок.

Вова словно протрезвел в миг.

– Кто сказал? – Спросил он, вставая и вытирая рукавов рот.

– Мама сейчас звонила.

– Охренеть, – произнёс он вслух, но не обращаясь ни к кому. Потом слегка подтолкнул меня вперёд. – Пошли отсюда.

В тот день, да и всю неделю, включая похороны, он не пил. Совсем. Кажется, даже он, по сути, посторонний ему человек, переживал больше родной матери. Именно мы с Вовой занимались организацией похорон. Я те дни помню смутно, обрывочно. Муж даже не везде меня брал с собой. Например, выбирать венок он ездил с Машиным мужем. И в сам день похорон на кладбище не разрешил ехать, сказав, что это мероприятие не для женщины, которая вот-вот родит. И послушно осталась дома. Понимала, что он ради меня старается, бережёт от стресса. Хотя, плакала и сидя дома. Держала в руке фото брата и ревела.

***

Серёжи больше нет. Но я долго ещё не верила в это. Даже спустя время, когда у нас с Вовой родился сынок, я нет-нет, да заходила на страничку брата, перечитывала наши с ним переписки. И так жалела, что они были редкими. То мне некогда, то он без связи.

Сыну имя выбрала я. Настояла. Вова не хотел, но увидел, что я не просто предлагаю. Это был единственный вариант, который я рассматривала.

– Нельзя в честь покойников называть, – ворчала свекровь.

– Мне можно, я не суеверная, – целуя своего маленького Серёжку, отвечала я.

– Вот и плохо. Хоть бы чуть прислушивались. Старики зря ничего не говорят.

– Ага. Когда-то из пещер тоже выходить боялись. Нам прислушаться?

Вообще, после родов я стала чаще дерзить. И свекрови, и своей матери. И даже, мужу.

Если последний списывал всё на гормоны и терпеливо мирился, то женщины пребывали в неприятном шоке от моих изменений. В какой-то степени это стало самозащитой. Ведь я понимала, что теперь, как в детстве, когда брата посадили. Я осталась одна и меня непременно начнут травить. Мне нужно было учиться давать отпор.

Надо ли говорить о том, что жизнь моя перевернулась. Разделилась на «до» и «после»? С уходом брата многое стало для меня важным, на многое наоборот, стала обращать внимание, ценить. Словно та жизнь, которая «до», она была нереальной или вовсе не моей.

У меня появились новые увлечения. Пока спал сынок, мне нравилось заниматься декупажем: декорировать тарелки, вазочки. Начала учиться вязать по книге, оставшейся от бабушки. На взрослые вещи терпения не хватало, а Серёже смогла связать безрукавку. Серую с голубой машинкой на груди.

Отвадила свекровь лазить по МОИМ кастрюлям. И вообще, запретила лезть в мою жизнь. Хотите прийти в гости – буду рада. В гости. А не как к себе домой. Она скрежетала зубами, но молчала.