– Я позорю? А ты меня нет? Зачем напиваться, как бомж последний.

– Я сказал домой идти – значит, молча идёшь, – с этими словами он схватил меня за плечо, так что казалось, оно сейчас сломается. Я согнулась от боли, а он откинул меня в сторону. Я прокатилась спиной по линолеуму до конца коридора.

Муж в это время хлопнул дверью и ушёл. Я сидела, не зная, можно ли уже вставать. Не вернётся ли он и не разозлится ли ещё сильнее от того, что я встала. Просидев так минуту, не меньше, всё встала. Ноги дрожали. Я вышла в кухню и посмотрела в окно. Там внизу, одиноко скучала детская площадка. Бегали и лаяли две дворовые собаки, парковался чужой автомобиль. Мужа нигде не видно.

Внизу живота стянуло. Стало больно. Сжав его в кулак, заторопилась к аптечке и достала «Но-шпу».

Живот крутило ещё долго. Я легла в постель, но уснуть не могла. Боль была не сильной, слегка ныл низ живота. Больше было опасение. В голове крутилась одна мысль: "Лишь бы не выкидыш".

Вовы всё не было. Я постоянно смотрела на часы.

Не заметить его прихода было сложно. Я как раз только смогла уснуть, как из коридора послышался громкий звук хлопающей двери. Я вздрогнула и тут же бросила взгляд на настенные часы. Половина второго ночи. Я тихо легла обратно под одеяло. Слыша, как он падал на пол, видимо, пытаясь разуться, как хлопнул кухонной дверью, в которой задребезжало стекло, я поняла, что лучше притвориться спящей.

– Ма… блядь… ик.. Малика, иди сюда, – раздалось едва различимая речь из кухни. – Жрать хочу.

И стук кулаком по столу.

Я сделала вид, что не слышу. А сама напряглась в ожидании дальнейших его действий.

– Малика, твою мать, – громче позвал муж, стукнув уже в стену. Я вздрогнула. Нет, надо идти, пока всех соседей на уши не поднял.

Я встала, быстро накинула халат и вышла.

– Чего тебе? – Недовольно проворчала.

Вид у Вовы был мерзкий. Стеклянный, смотрящий в никуда взгляд, кривая ухмылка и шатающая поза. Казалось, он сейчас упадёт с табуретки.

– Чё пожрать?

– А там не накормили?

– Ты поговори ещё, – стукнул он по столу. И снисходительно добавил, – молча нагрей и всё, свободна.

И я нагрела. Молча. Решив, что выскажу всё утром. Пока грела, он… уснул. Прямо за столом.

Я, максимально тихо, даже не стала свет ему выключать, вышла из кухни и легла в постель. Не снимая халата. На всякий случай.

Из кухни доносился храп, не выключенный свет и моральное состояние – всё это не давало уснуть. Внезапно, внизу живота словно кто дёрнул за верёвочку, сильно. Резкая боль и ощущение, будто я не успела до туалета. Почувствовав влажное между ног, я не на шутку испугалась. Вскочила и включила в комнате свет.

На простыни, под откинутым углом одеяла было несколько капель крови. Небольших, всего несколько капель, но у меня началась тихая паника. Я боялась подойти к дивану. Застыла и не понимала, что делать. Вызывать «Скорую»? Вроде, отпустило. Всего несколько капель. Это ведь не страшно? Или страшно? А если и так, уже ничего не сделать. А может оно и к лучшему? Полный ступор. И совета спросить не у кого.

В итоге, в полусознательном от страха состоянии, я сняла простынь, отнесла её в ванну, поменяла нижнее бельё и кинула в стирку халат. Зашла в кухню, взяла тряпку которой вытираю со стола, намочила и начала оттирать пятна, попавшие на обивку дивана. В тот момент мне это казалось важным. Оттереть кровь, пока она не впиталась. Вова проснётся, будет ругать, что мебель испортила.

И я тёрла. Тщательно. Не замечая ноющей боли в животе, храпа, доносящегося из кухни. Я не плакала и никому не хотела жаловаться. Не привыкла. Мне просто нужно было вытереть эти чёртовы пятна.

Часа в четыре ночи проснулась от тяжёлых шаркающих шагов. Вова лёг в постель и сгрёб меня в охапку, подмяв под себя. Я сделала вид, что сплю. Лежала напряжённая, боясь шевельнуться и мысленно надеясь, что он не проснётся сейчас. Уснуть в таком состоянии было практически невозможно.

Утром встала, едва свет начал пробиваться сквозь занавески. Тихо, стараясь не скрипеть диваном, перелезла с дивана на кресло и, затем, на пол. У меня в голове была одна мысль – скорее в гинекологию. Не дай что с малышом.

В коридоре торопливо расчёсывалась в полной тишине, когда голос Вовы напугал так, что я чуть не выронила расчёску.

– Ты куда в такую рань? – Сонный, с помятым лицом, Вова стоял в дверном проёме.

Я бросила на него полный гнева взгляд.

– Спасать ребёнка. В том числе и твоего, между прочим.

– Не понял. У тебя живот болит? Что случилось?

Я офигела от этих слов. Он выглядел таким искренне удивлённым, что бесил ещё больше.

– Ты серьёзно? – бросила расчёску на тумбу. – Ты помнишь, КАК вчера явился домой?

– Ну, малыш, – недовольно скривился муж, – ну толкнул, перегнул, согласен. Никто ж не умер. Зачем лезть к пьяному?

– А вот насчёт «не умер», не факт. Это я и иду узнавать.

Выражение лица мужа резко изменилось. Теперь он выглядел напуганным.

– Не понял. Малинка, – он сделал шаг навстречу, но я открыла входную дверь и вышла на площадку.

– А ты в ванной на простынь посмотри. Правда, застирала уже, – бросила ему напоследок и вышла.

В поликлинике пришлось высидеть очередь, завистливо поглядывая на торчащие пузики других беременных. Я наглаживала свой, пока не выпирающий живот и мысленно просила малыша не уходить. Когда понимала, что вот-вот заплачу, отгоняла плохие мысли и заставляла себя фокусироваться на хорошем. На тех же беременных.

Над кабинетом зажёгся фонарь. Моя очередь.

– Здравствуйте, – приоткрыв дверь, заглянула.

В кабинете сидели двое: врач и акушерка.

– Проходите, – ни одна из женщин даже голову не поднял, обе усердно что-то писали. Одна из них, врач, так же, не отрываясь, указала рукой на свободный стул возле неё. – Присаживайтесь. Давайте карту и рассказывайте.

Я рассказала. Без подробностей, конечно. Не могла же я сказать про пьяного мужа и прочее. Просто упомянула ночное кровотечение.

– Понятно. На кресло, – врач, наконец, оторвалась от бумаг и удостоила меня взглядом.

Она с таким серьёзным видом производила осмотр, что стало страшно. Я только успела подумать, что видимо всё плохо, как она убрала от меня руки и снимая перчатки, произнесла:

– Ребёночек в порядке. Матка растёт. Так что не переживайте, мамочка. Тонус, правда, имеется, но не критичный. Одевайтесь.

Я готова была расцеловать эту женщину! Теперь она мне казалась едва ли не матерью Терезой! Лучшим врачом, как минимум, нашего города. Я одевалась и сияла от счастья. Казалось, даже солнце засветило ярче.

Из кабинета вышла счастливая, успокоившаяся. Когда спускалась по лестнице, заметила внизу, возле входа в женскую консультацию, стоявшего там Вову. Он напряжённо смотрел по сторонам, видимо ища меня. Я хмыкнула и неторопливо спустилась. Муж заметил меня и поспешил навстречу. Вопрос читался в испуганном взгляде.

– Всё в порядке, – ответила я на него. И добавила: – в этот раз.

– Малинка, – обнял Вова и прошептал, – да я никогда. Я ж за тебя, за малого, любого порву. Родная.

Он начал покрывать моё лицо быстрыми и частыми поцелуями, но щетина щекотала так, что я начала жмуриться и смеяться.

***

Дальше протекала беременность не очень легко. Скорее, даже наоборот. Мне постоянно ставили угрозу выкидыша. С пятого месяца начался токсикоз. Такой, что на автобусе проехать могла не больше двух остановок. И мне всё воняло. Я перестала пользоваться духами и запретила их мужу. Покупала у бабушек на рынке самые кислые яблоки, которые никто и брать не хотел, кроме меня.

В детском саду меня могло начать мутить во время занятия. Я резко белела, зеленела и убегала. Благо, младшая воспитательница (если проще, нянечка), девчонка уже прошедшая роды, видя мою зеленеющую физиономию, вставала на моё место и развлекала детей, вынуждая их повторять стихи или поговорки, пока я стояла, склонившись над казённым унитазом.

Одно успокаивало – скоро декрет. Можно будет полежать. Хотя с «полежать» тоже были проблемы. На животе, как я люблю – нельзя. На спине тоже. Ляжешь на бок, начинается война. Меня пинали изнутри, как хотели. Постоянно болели рёбра и.. хотелось «по-маленькому».

Я дважды успела полежать в больнице на сохранении. Всё тот же тонус. К счастью, больше ни разу не кровило. Я еще месяц, как минимум, просыпалась среди ночи от ощущения, что по ногам течёт кровь. В панике отдёргивала одеяло и начинала ощупывать себя, хватала телефон и светила фонариком на простынь. Успокаивалась, понимая, что мне приснилось. Но всё же шла в туалет, чтобы ещё раз, при включённом свете убедиться, что всё нормально. Было безумно страшно.

В то время по телевизору крутили американский сериал про женскую консультацию. Нельзя такое показывать беременным! Но я смотрела. Как мазохистка. Ревела, примеряла к себе все симптомы, снова ревела, потому что естественно, почти всё находила. Бежала в нашу поликлинику, где мне вежливо крутили у виска. Зарекалась больше никогда его не смотреть. И смотрела.

Вот и сегодня, придя на очередной осмотр, начала задавать кучу вопросов, на которые получала односложные ответы.

– Тебе в больницу надо, тонус сильный.

– Нормально, – отмахнулась я, – пройдёт.

– На таком сроке это может быть опасно, вплоть до выкидыша. Нужно ложиться, – врач смотрела на меня строго.

Пришлось подчиниться.

В больницу меня отвёз Вова, проводил до отделения и уже перед входом мы попрощались, так как за дверь посторонних не пускали. Беременные выходили на лестничную площадку или шли во двор, чтобы пообщаться с близкими.

– Звони, – поцеловал он меня, отдавая пакет с вещами.

– Хорошо, давай, пока.

И поцеловав, ушла.

Отделение гинекологии, надо сказать, было одним из самых чистых и со свежим ремонтом. Правда, с водой была беда. В душевой она была не всегда, шла тонкой ржавой струйкой. Про эту проблему прекрасно знала и мэрия и ЖЭК, но уже несколько лет ситуация не менялась. В палатах стояли раковины, и из тех кранов вода шла более чистая за счёт установленных фильтров. Почему нельзя придумать что-то в душевой – оставалось загадкой.

Нас в палате было четверо, и так получилось, что я оказалась самой молодой из всех. Моим соседкам было за тридцать. Для одной из них, Лены, женщины тридцати четырёх лет, самой медработницы, беременность хоть и была не первой, но как она сама призналась, до такого большого срока не донашивала ни разу. Предыдущие её попытки родить ребёнка прерывались на третьем-четвёртом месяце. Последние лет пять они с мужем даже перестали пытаться беременеть, как вдруг неожиданная новость – тест показал две полоски. Решили рискнуть ещё раз, последний.

– Родишь, – непринуждённо заметила я, грызя сочное яблоко, – я везучая. Со мной точно родишь.

На самом деле я понятия не имела, насколько везучая, просто очень хотелось поддержать её. У двух других соседок уже имелись взрослые дети. Татьяне, самой старшей женщине в нашей большой палате, было и вовсе, сорок три. По её словам, про беременность она даже узнала, когда уже стало поздно делать аборт. Поначалу то, что не было месячных, она списала на возможный климакс. Тем более, начала поправляться, кА-то не очень хорошо себя чувствовать. Решила сходить к врачу. И вот там-то её и ошарашили.

Татьяна так смешно и с эмоциями рассказывала, что мы все хохотали.

Третьей была Элона, самая эффектная из нас. Армяночка с длинными ногтями и красивыми чёрными кудрями по плечи. С Татьяной их истории были похожи не только тем, что уже имелся взрослый ребёнок, но и тем, что та не сразу поверила в саму возможность беременности.

Вообще, с соседями в этот раз повезло. Взрослые, умные женщины, без истеричности. Все замужние, по вечерам каждой звонил муж и спрашивал, что привезти. Мы договаривались между собой и заказывали с расчётом на всех. Вовка тоже звонил. И приезжал почти каждый вечер.

Когда он прислал смс:

«Мама приехала», – я не очень обрадовалась, помня её любовь переставлять всё по-своему и повсюду находить доказательства моей безнадёжности, как идеальной жены.

«Пожалуйста, сделай так, чтобы после выписки мне пришлось звонить ей и спрашивать, где мои кастрюли».

Соседкам по палате пожаловалась на чрезмерную заботу свекрови о нашем быте. Оказалось, проблема знакома многим.

Самой везучей в этом плане оказалась Элона.

– У меня свекровь мировая, – хвасталась она, смачно отгрызая кусок от яблока. – Он только взгляд косой кинет, мать ему подзатыльником мозги на место. Как шёлковый сразу.

– Мы с родителями жили по молодости, ещё с первым, – придерживая живот, легла на кровать Татьяна, – причём, с моими. Тихий ужас. Вот точно, как Малика говорит, только это ещё и моя мать. Чужой хоть можно рот закрыть, а это вроде мама, нельзя.

– И что в итоге? – Спросила я, в надежде на подсказку.

– Начала я мужу мозг выедать чайной ложечкой. Мол, съезжать надо. Всё равно, куда. Главное, отсюда. Года два точно, мы так прожили.

– А потом?

– А потом съехал. Он, – хохотнула Таня, отчего живот ходуном заходил. – А я ещё полгода с ними пожила. Потом работу нашла, сняла общагу. Там и с Колькой своим познакомилась. И сразу сказала – никаких мам. Чай попила, и всё, домой.

– Шикарный вариант, – мечтательно протянула я, выливая в кружку остатки молока.

Выкинув пустой пакет, позвонила мужу:

– Вов, вечером будешь ехать, купи молока.

– Сколько?

– Много не надо, чтоб не прокисло. Или один литровый, или парочку пол литровых. Ладно?

– Конечно. Привезу.

Вечером он приехал, привёз орехи, печенье и молоко… Два литровых пакета. Я рассмеялась.

– Зачем мне столько? Я же просила.

– Ну. Ты сказала два литровых.

– Вова, – поцеловала его и достала один пакет, отдала ему. – Домой забери, сам выпьешь. Я сказала – один литровый, или два пол литровых. Ты как слушаешь?

– Вас же там много. Выпьете.

– Ага. И каждой муж приносит пакеты. Я уже бояться начинаю. Может, вы нас откормить хотите для непонятных целей?

– Чего тут непонятного? Мы не вас кормим, а их, – он ласково погладил живот.

Я отнесла наверх пакет и мы ещё некоторое время погуляли по территории больничного парка. Отпускать мужа не хотелось.