Я был избран членом исполнительного комитета Вегетарианского общества и взял себе за правило присутствовать на каждом его заседании, но всегда чувствовал себя как-то скованно. Однажды доктор Олдфилд сказал мне:
– Со мной вы говорите совсем хорошо. Но почему же вы не открываете рта на заседаниях комитета? Вы просто трутень.
Я понял эту шутку. Пчелы очень деловиты, трутень – ужасный бездельник. Ничего странного не было в том, что в то время, как другие на заседаниях выражали свое мнение, я лишь молча присутствовал на них. Я молчал не потому, что мне никогда не хотелось выступать. Но я не знал, как выразить свои мысли. Мне казалось, что все остальные члены комитета знают больше, нежели я. А часто случалось, что, пока я набирался смелости, переходили к обсуждению нового вопроса. Так продолжалось долгое время.
Как-то стали обсуждать очень серьезный вопрос. Я считал, что отсутствовать на заседании нехорошо, а молча проголосовать – трусливо. Спор возник следующим образом: президентом общества был мистер Хиллс, владелец железоделательного завода. Он был пуританином. Можно сказать, что общество существовало фактически благодаря его финансовой поддержке. Многие члены комитета были его ставленниками. В исполнительный комитет входил и известный вегетарианец доктор Аллинсон – сторонник только что зародившегося движения за ограничение рождаемости. Свои методы ограничения рождаемости он пропагандировал среди трудящихся классов. Мистер Хиллс считал, что применение этих методов подрывает основы морали. Он полагал, что Вегетарианское общество должно заниматься вопросами не только диеты, но и морали и что человеку с антипуританскими взглядами, подобными взглядам мистера Аллинсона, нет места в Вегетарианском обществе. Поэтому было выдвинуто предложение об его исключении. Я также считал взгляды мистера Аллинсона относительно искусственных методов контроля за рождаемостью опасными и полагал, что мистер Хиллс, как пуританин, обязан выступить против него. Я был очень высокого мнения о мистере Хиллсе и его великодушии. Но я думал, что нельзя исключать человека из общества вегетарианцев лишь потому, что он отказывается признавать одной из задач общества насаждение пуританской морали. Убежденность мистера Хиллса в необходимости исключения антипуритан из общества не имела ничего общего с объявленными целями общества – способствовать распространению вегетарианства, а не какой-либо системы моральных принципов. Поэтому я считал, что членом общества может быть любой вегетарианец независимо от его взглядов и моральных устоев.
В комитете были и другие лица, придерживавшиеся этого же мнения, но я ощущал потребность самому высказать свои идеи. Но как это сделать? У меня не хватало смелости выступить, и поэтому я решил изложить свои мысли в письменном виде. На заседание я отправился с готовым текстом в кармане. Помнится, я даже не решился прочесть написанное, и президент попросил сделать это кого-то другого. Доктор Аллинсон проиграл сражение. Таким образом, в первом же бою я оказался с теми, кто потерпел поражение. Но было приятно думать, что наше дело правое. Я смутно припоминаю, что после этого случая добровольно вышел из состава комитета.
Застенчивость не покидала меня во все время моего пребывания в Англии. Даже нанося визит, я совершенно немел от одного присутствия полудюжины людей.
Как-то я отправился с адвокатом Мазмударом в Вентнор. Мы остановились в одной вегетарианской семье. На том же курорте находился мистер Говард, автор «Этики диетического питания». Мы встретились с ним, и он пригласил нас выступить на митинге в защиту вегетарианства. Меня уверили, что прочесть свою речь вполне прилично. Я знал, что многие поступали так, стремясь выразить мысли короче и понятнее. О выступлении без подготовки нечего было и говорить. Поэтому я написал свою речь, вышел на трибуну, но прочесть ее не смог. В глазах помутилось, я дрожал, хотя вся речь уместилась на странице. Мазмудару пришлось читать ее вместо меня. Его собственное выступление было, разумеется, блестящим и встречено аплодисментами. Мне было стыдно за себя, а на душе тяжело от сознания своей бездарности.
Последнюю попытку выступить публично я предпринял накануне моего отъезда из Англии. Но и на этот раз я оказался в смешном положении. Я пригласил моих друзей-вегетарианцев на обед в ресторан «Холборн», о котором уже упоминалось в предыдущих главах. «Вегетарианский обед, – подумал я, – как правило, устраивают в вегетарианских ресторанах. Но почему бы его не устроить в обычном ресторане?» Я договорился с управляющим рестораном «Холборн» о том, что будут приготовлены исключительно вегетарианские блюда. Вегетарианцы были в восторге от такого эксперимента. Любой обед предназначен доставлять удовольствие, но Запад превратил это в своего рода искусство. Вокруг обедов устраивается большая шумиха, они сопровождаются музыкой и речами. Небольшой званый обед, устроенный мною, в этом отношении не отличался от всех остальных. Следовательно, на обеде должны были произносить речи. Я поднялся, когда наступила моя очередь говорить. Я очень тщательно заранее подготовил речь, состоявшую всего из нескольких фраз, но смог произнести только первую из них. Я как-то читал о том, как Эдисон, впервые выступая в палате общин, три раза повторял: «Я представляю себе…» – и когда он не смог продолжать, какой-то шутник встал и сказал: «Джентльмен зачал трижды, но ничего не родил»[3]. Я хотел произнести шутливую речь, обыграв этот анекдот, и начал выступление с этой фразы, но тут же замолк. Память совершенно изменила мне, и, пытаясь сказать шутливую речь, я сам попал в смешное положение.
– Я благодарю вас, джентльмены, за то, что вы приняли мое приглашение, – выговорил я и сел.
И только в Южной Африке я поборол эту робость, но еще не окончательно. Я совершенно не мог говорить экспромтом. Каждый раз, когда я видел незнакомую аудиторию, я испытывал колебания и всячески старался избежать выступлений. Даже теперь, мне кажется, я не смог бы занимать друзей пустой болтовней.
Должен заметить, что моя застенчивость не причиняла мне никакого вреда, кроме того, что надо мной иногда подсмеивались друзья. А иногда и наоборот: я извлекал выгоду из этого. Моя нерешительность в разговоре, раньше огорчавшая меня, теперь доставляет мне удовольствие. Ее величайшее достоинство состояло в том, что она научила меня экономить слова. Я научился кратко формулировать свои мысли. Теперь я могу выдать себе свидетельство в том, что бессмысленное слово вряд ли сорвется у меня с языка. Я не припомню, чтобы когда-либо сожалел о сказанном или написанном. Благодаря этой особенности я оградил себя от многих неудач и излишней траты времени. Опыт подсказал мне, что молчание – один из признаков духовной дисциплины приверженца истины. Склонность к преувеличению, замалчиванию или искажению истины, сознательно или бессознательно, – естественная слабость человека, а молчание необходимо для того, чтобы побороть эту слабость. Речь человека немногословного вряд ли бывает лишена смысла: ведь он взвешивает каждое слово. Очень многие люди невоздержанны в речи. Не было еще ни одного собрания, на котором председателя не осаждали бы записочками с просьбами предоставить слово. А когда эта просьба удовлетворяется, оратор обычно превышает регламент, просит дополнительное время, продолжает говорить и без разрешения. Выступления подобного рода вряд ли приносят пользу миру. Это в основном пустая трата времени. Моя застенчивость в действительности – мой щит и прикрытие. Она дает мне возможность расти. Она помогает мне распознавать истину.
Сорок лет назад[4] в Англии было сравнительно мало студентов-индийцев. Те из них, кто был женат, обычно скрывали это. Учащиеся школ и студенты колледжей в Англии – холостяки, так как считается, что учение в колледже или школе невозможно совместить с жизнью женатого человека. В доброе старое время у нас существовала такая же традиция: учащийся обязательно был брахмачари. А сейчас заключаются браки между детьми, совершенно немыслимые в Англии. Поэтому индийские студенты стеснялись признаваться, что они женаты. Была и другая причина для притворства. Если бы стало известно, что они женаты, то в семьях, в которых они жили, им нельзя было бы флиртовать с девушками. Флирт этот был более или менее невинным. Родители даже поощряли его, и такого рода общение между молодыми мужчинами и женщинами, пожалуй, необходимо в Англии, так как здесь каждый молодой человек сам выбирает себе супругу. Однако когда индийские юноши, приезжавшие в Англию, втягивались в эти взаимоотношения, совершенно естественные для английской молодежи, результат часто оказывался для них печальным. Я видел, как наши юноши подвергались соблазну и избирали жизнь, полную лжи, ради приятельских отношений, которые для английской молодежи были вполне невинны, но нежелательны для нашей.
Я также не избежал этого вредного влияния. Ни минуты не задумываясь, я выдал себя за неженатого, хотя имел жену и сына. Однако счастливее от такого притворства я не стал. Только скрытность и молчаливость не позволяли мне зайти слишком далеко. Если бы я не скрывал, что женат, ни одна девушка не стала бы со мной разговаривать и никуда не пошла бы со мной.
Трусостью я отличался не в меньшей степени, чем скрытностью. В семьях вроде той, в которой я жил в Вентноре, существовал обычай, чтобы дочь хозяйки приглашала на прогулку жильцов. Однажды дочь моей хозяйки пригласила меня на прогулку по живописным холмам в окрестностях Вентнора. Я был неплохой ходок, но спутница моя ходила быстрее меня. Она тащила меня за собой, без умолку болтая всю дорогу. Я в ответ только лепетал «да» или «нет» и в лучшем случае «да, очень красиво». Она летела вперед как птица, а я, идя сзади, все думал, когда же мы вернемся домой. Наконец мы взобрались на вершину холма. Но как теперь спуститься? Прыткая двадцатипятилетняя леди, несмотря на высокие каблуки, стрелой помчалась вниз, а я позорно полз за нею. Она стояла внизу, улыбаясь, подбадривала меня и предлагала прийти мне на помощь. Как я мог быть так труслив? Наконец с огромными трудностями, иногда на четвереньках, я сполз вниз. Она весело приветствовала меня возгласом «браво!» и стыдила, как только могла.
Бог хотел меня избавить от заразы лжи. Но не везде мне удавалось остаться невредимым. Однажды я отправился в Брайтон, в такой же курортный городок, как и Вентнор. Это произошло до поездки в Вентнор. Здесь в отеле я познакомился с пожилой женщиной, вдовой, располагавшей небольшими средствами. То был первый год моего пребывания в Англии. Меню в столовой было написано по-французски, и я ничего не мог понять. Я сел за столик вместе с пожилой дамой. Она догадалась, что я иностранец и ничего не понимаю, и тотчас пришла мне на помощь.
– Вы, должно быть, иностранец и не знаете, что делать? – спросила она. – Почему вы ничего не заказали?
Когда она ко мне обратилась, я как раз просматривал меню и собирался расспросить официанта о блюдах. Я поблагодарил ее и, объяснив ей свои затруднения, сказал, что не знаю, какие блюда здесь вегетарианские, так как не понимаю по-французски.
– Я помогу вам, – сказала она. – Сейчас все объясню и скажу, что вы можете есть.
Я с благодарностью воспользовался ее помощью. Так началось знакомство, которое перешло в дружбу, продолжавшуюся все время моего пребывания в Англии, а также и после отъезда. Дама дала мне свой лондонский адрес и пригласила обедать у нее по воскресеньям. Я получал приглашения и в торжественных случаях. Она старалась помочь мне преодолеть застенчивость, знакомя с молодыми женщинами и втягивая в разговор с ними. Мне особенно запомнились беседы с одной из девушек, которая жила у моей знакомой. Очень часто нас оставляли вдвоем.
Вначале я чувствовал себя неловко: не мог начать разговор, не умел принять участие в шутках. Она научила меня этому. Я стал с нетерпением ждать воскресных дней, так как мне нравилось разговаривать с этой девушкой.
Старая леди все шире расставляла свои сети. Она интересовалась нашими встречами. Возможно, у нее были свои планы в отношении нас.
Я был в затруднении.
«Лучше бы я с самого начала сказал старой леди, что женат, – думал я, – тогда она не старалась бы поженить нас. Но исправиться никогда не поздно. Сказав правду, по крайней мере, можно избавиться от неприятностей в будущем».
С этими мыслями я написал ей письмо следующего содержания:
О проекте
О подписке