Глава IV

– Ты надела калоши? – крикнула кузина Стиклс вдогонку Валенсии, когда та уже выходила из дома. Еще ни разу кузина не забыла задать этот вопрос, если стояла сырая погода.

– Да.

– А фланелевое белье надела? – спросила миссис Фредерик.

– Нет.

– Досс, я тебя не понимаю. Ты снова хочешь умереть от простуды? – Можно подумать, что Валенсия уже не раз умирала от простуды. – Сейчас же ступай наверх и надень!

– Ну какое фланелевое белье, мама? Мое сатиновое вполне теплое!

– Досс, вспомни свой бронхит два года назад. Иди и делай, что я тебе говорю!

Валенсия подчинилась, но кто бы знал, как близка она была к тому, чтобы швырнуть фикус в окно. Серое фланелевое белье она ненавидела больше всей прочей своей одежды. Вот Оливия никогда не носила белья из фланели – только шелковое или батистовое, в кокетливых сборочках и ажурных воланах. Но отец кузины «женился на деньгах», и у Оливии никогда не случалось бронхита. Знай свой шесток.

– Надеюсь, ты не оставила мыло мокнуть в воде? – крикнула ей вслед миссис Фредерик, но Валенсия ее уже не слышала.

Она свернула за угол и оглянулась на уродливую, чопорно-респектабельную улицу, где жила. Дом Стирлингов, коробка из красного кирпича, был здесь самым безобразным. Непропорционально высокий, он казался еще несоразмернее из-за стеклянного купола-луковки на крыше. Рядом доживали свой век безлюдные развалины старого, заброшенного строения.

Прямо за углом стоял очень красивый домик с витражными окнами и двойными фронтонами – недавно возведенный, один из тех, в какие влюбляешься с первого взгляда. Клейтон Маклей построил его для своей невесты. Он собирался жениться на Дженни Ллойд в июне. Особняк, по слухам меблированный от чердака до подвала, был готов принять свою хозяйку.

«Жених Дженни не вызывает у меня ни капли зависти, – совершенно искренне подумала Валенсия, в глазах которой Клейтон Маклей был далеко не пределом мечтаний, – но я завидую ей из-за дома. Такой красивый, новый… О, если бы у меня был собственный дом, пусть маленький, бедный, но свой! Однако, – одернула она себя не без горечи, – какой смысл желать луну, если не можешь получить даже сальную свечку?»

В стране грез ничто бы не устроило Валенсию, кроме замка из светлого сапфира. В жизни она бы удовлетворилась маленьким, но собственным домом. Сегодня она особенно остро завидовала Дженни Ллойд, которая была не краше ее, да и не намного моложе. Почему именно Дженни предназначался красивый дом? И чудесный чайный сервиз веджвудского фарфора (Валенсия его видела), а еще камин, и белье с монограммами, и скатерти, украшенные мережкой^[5], и буфет? Почему одним достается все, а другим – ничего? Это несправедливо.

Когда Валенсию, неловкую, безвкусно одетую в поношенный плащ и шляпку трехлетней давности, с оскорбительным ревом обрызгала грязью проезжающая мимо машина, чувство протеста вскипело еще сильнее. Автомобили были в Дирвуде редкостью, хотя в Порт-Лоуренсе уже никого не удивляли – все приехавшие на отдых в Маскоку разъезжали в авто. В Дирвуде машинами владели лишь избранные, принадлежавшие к местной элите. Надо сказать, что Дирвуд не миновало социальное расслоение. Здесь была своя знать, свои интеллектуалы, свои старые семьи (к числу коих принадлежали Стирлинги), свое простонародье и несколько изгоев. Никто из клана Стирлингов не снизошел до приобретения автомобиля, хотя Оливия и упрашивала отца купить машину. Валенсия ни разу не ездила в машине, но и не особенно этого хотела. По правде говоря, она побаивалась автомобилей, особенно в ночное время. Они казались ей громадными ревущими чудовищами, стремящимися тебя сбить или нанести ужасные разрушения. По горным дорогам, ведущим к Голубому замку, можно было передвигаться лишь на скакунах в красивой упряжи горделивым аллюром, а в жизни Валенсию вполне бы устроила двуколка, запряженная смирной лошадкой. Прокатиться в экипаже ей случалось редко – лишь когда один из дядьев или кузенов вдруг вспоминал о ней, словно бросал кость собаке.

Глава V

Разумеется, чай Валенсия могла купить только в лавке дяди Бенджамина. Приобрести его где-то в другом месте было немыслимо. Но заходить туда в свой двадцать девятый день рождения? Одна мысль об этом претила ей. Не стоит и надеяться, что почтенный родственник забудет о роковой дате.

– Знаешь, почему, – со злодейской ухмылкой спросил дядя Бенджамин, отпуская ей чай, – юные леди похожи на записных грамотеев?

– Не знаю, – послушно подыграла Валенсия. – И почему?

– И те и другие, – хихикнул дядя, – не могут отказаться от предложений.

Два дядиных продавца, Джо Хэммонд и Клод Бертрам, дружно фыркнули от смеха, и Валенсия возненавидела их с новой силой. Впервые увидев ее в лавке, Клод шепнул Джо: «Кто это?» А Джо ответил: «Валенсия Стирлинг, одна из дирвудских старых дев». – «Безнадежная или нет?» – осклабился Клод, очевидно считая, что удачно сострил. Сейчас Валенсия со жгучей обидой вспомнила этот подслушанный тогда разговор.

– Двадцать девять, – тем временем продолжал дядя Бенджамин. – Досс, дорогуша, ты вот-вот прикончишь третий десяток – и до сих пор не подумала о замужестве. Двадцать девять. Это же никуда не годится. – Тут мысль его двинулась еще более «оригинальным» путем, и он изрек: – Как летит время!

– А я полагаю, что оно ползет, – с чувством ответила Валенсия.

Не ожидавший от нее такой горячности, дядя Бенджамин растерялся и, взвешивая сушеные бобы (кузина Стиклс в последний момент вспомнила, что им нужны бобы – дешево и сытно), скрыл смущение за новой загадкой.

– Какие два мира означают иллюзию? – И, не дожидаясь «поражения» Валенсии, сам и ответил: – Мирьяж и мираж.

– Не мирьяж, а марьяж^[6], – забирая покупки, поправила Валенсия, которой на мгновение стало безразлично, вычеркнет ее этот шутник из своего завещания или нет.

Она вышла из лавки, а дядя так и остался стоять с открытым ртом, затем, опомнившись, покачал головой:

– Бедняжка Досс расстроена.

Уже у следующего перекрестка Валенсия раскаялась в содеянном. Почему она не сдержалась? Дядя Бенджамин разозлится и наверняка наябедничает матери, что Досс ему надерзила, а миссис Фредерик целую неделю будет читать ей нотации.

«Я держала язык за зубами двадцать лет, – думала Валенсия. – Почему не могла подержать его там и сегодня?»

Да, прошло уже двадцать лет, отметила Валенсия, с тех пор, как ее впервые укололи отсутствием поклонников. Она отлично помнила тот горестный миг. Ей было девять лет, и она стояла одна на школьной площадке, пока ее сверстники играли в игру, в которой мальчики должны были выбирать себе пару среди девочек. Никто не выбрал Валенсию – маленькую, бледную, черноволосую Валенсию, с этими ее странными, раскосыми глазами, одетую в скучное сиротское платье с длинными рукавами.

– Ах, бедненькая, – сказала ей одна симпатичная девчушка, – мне так жаль. У тебя нет кавалера.

– А мне и не надо, – ответила Валенсия с вызовом и с тех пор повторяла эти слова целых двадцать лет. Но сегодня этому пришел конец, раз и навсегда.

«Будь честной с самой собой, – угрюмо думала она. – Загадки дяди Бенджамина обижают тебя, потому что за ними скрывается правда. Я хочу замуж. Хочу свой дом, хочу мужа, хочу милых, толстых малышей, моих собственных…»

Валенсия замерла, ошеломленная своим безрассудством и почти уверенная, что доктор богословия Столлинг, который только что прошел мимо, прочитал ее мысли и вынес им строгое порицание. Она боялась преподобного Столлинга, боялась с того воскресенья, когда, двадцать три года назад, он впервые принял приход Святого Альбана. Валенсия опоздала на занятия воскресной школы и тихонько проскользнула в церковь, чтобы устроиться на одной из задних скамей. В церкви не было никого, кроме нового приходского священника доктора Столлинга. Он встал перед входом на хоры, поманил ее и сказал строго:

– Подойди ко мне, мальчик.

Валенсия огляделась. Никаких мальчиков вокруг не было, не было вообще никого, кроме нее самой, в этой огромной церкви. Странный человек в голубых очках не мог обращаться к ней. Она же не мальчик.

– Мальчик, – повторил доктор Столлинг, добавив суровости в голос и тыча в нее пальцем, – подойди сюда сейчас же!

Валенсия поднялась с места, как под гипнозом, и пошла вдоль рядов. Она была так напугана, что не могла противиться. Что же сейчас произойдет? Что-то ужасное? Что с ней стряслось? Неужели она и правда превратилась в мальчика? Валенсия подошла и остановилась перед доктором Столлингом. Он поводил у нее перед носом длинным суставчатым пальцем:

– Мальчик, сними свою шляпу.

Валенсия покорилась. Ее волосы были собраны сзади в маленький хвостик, но близорукий доктор Столлинг этого не заметил.

– Мальчик, садись на свое место и всегда снимай шляпу в церкви. Запомни!

Валенсия вернулась на место со шляпой в руках. Как на беду, в церковь вошла ее мать.

– Досс, – напустилась на девочку миссис Стирлинг, – почему ты сняла шляпу? Немедленно надень ее!

Валенсия быстро нахлобучила головной убор, холодея от ужаса: вдруг доктор Столлинг снова призовет ее к себе? И ей, конечно, придется идти – разве можно ослушаться приходского священника? – но ведь церковь заполняется народом. Что она будет делать, если ужасный костлявый перст вновь нацелится на нее перед всеми этими людьми? До конца службы Валенсия умирала от страха, а потом болела целую неделю. Никто не знал почему, и миссис Фредерик вновь оплакивала свою участь: и послал же ей Господь такого хилого, болезненного ребенка!

Обнаружив свою ошибку, преподобный Столлинг посмеялся над ней, но девочке смешно не было. Этот свой детский страх перед ним Валенсия так и не смогла изжить, пересилить. И надо же ей было столкнуться с преподобным сейчас, когда мысли ее были заняты столь неподобающими предметами!

В библиотеке Валенсия взяла новую книгу Джона Фостера «Магия крыльев».

– Эта его последняя – вся о птицах, – сказала мисс Клаксон.

К доктору Тренту Валенсия решила не ходить. Лучше ей вернуться домой. Мужество покинуло ее. Она боялась обвинений дяди Джеймса, боялась недовольства матери, боялась сердитого бровастого доктора Трента, который, скорее всего, скажет ей, как кузине Глэдис, что болезнь ее выдумана и страдает она лишь потому, что ей так хочется. Нет, к доктору она не пойдет, а лучше купит пузырек с фиолетовыми пилюлями доктора Редферна, основное лекарство клана Стирлингов. Разве не они вылечили кузину Джеральдин, когда пять врачей отказались от нее? Валенсия всегда скептически относилась к целительным свойствам фиолетовых пилюль, но что-то такое в них все же было. Да и гораздо проще принимать их, чем оказаться лицом к лицу с доктором Трентом. Пожалуй, она полистает журналы в читальном зале и пойдет домой.

Однако попытки увлечь себя напечатанным в журнале рассказом только раздосадовали ее. С каждой страницы смотрела какая-нибудь героиня, окруженная поклонниками. А она, Валенсия Стирлинг, не смогла заполучить хотя бы одного кавалера! Валенсия захлопнула журнал и открыла «Магию крыльев». И слова, на которые случайно упал взгляд, навсегда изменили ее жизнь.

«Страх – это изначальный грех, – писал Джон Фостер. – Почти все зло, творимое в мире, вызвано им. Это холодная тонкая змея, обвившаяся вокруг вашего тела. Жить в страхе ужасно, он разрушает все».

Валенсия закрыла книгу и встала. Она пойдет к доктору Тренту.