По отрогам Полярного Урала

Из полевого дневника 1999 года

21 августа. Сегодня я хочу отправиться с визитом к Василию Эсиковичу Лаптандер. Его большой семье дали квартиру в так называемой «Новой Лаборовой». Дома там поставили, прямо скажем, на очень неудачном сыром месте. Далеко не всё в порядке в этих новых строениях. Что-то там с отоплением не ладится, требуется много кое-чего доделать и переделать. У Василия Эсиковича шестеро детей. Самому старшему Александру 17 лет, младшей Юле – семь. Кроме своей ребятни у них воспитывается пятнадцатилетний племянник Женя, оставшийся круглым сиротой. И ещё отец, которому уже перевалило за девяносто. Это из-за него, в основном, семья перестала кочевать. Болеет сильно дед – возраст всё же сказывается. Отдавать же стариков в дом престарелых у ненцев не принято. Да и не перенесёт разлуки с тундрой Эсико Нгэвасэракович. А в Лаборовой всё-таки озёра рыбные рядом, тундра родная кругом и горы близко. Летом можно чум где-нибудь недалеко поставить. Тем более Василий Эсикович уже второй год преподаёт в Лаборовской малокомплектной экспериментальной школе. Знакомит детей с жизнью кочевников, как выжить в тундре, учит некоторым приёмам охоты, ставить силки на птиц и сетки для ловли рыбы и так далее. Короче говоря, зиму необходимо проводить в посёлке.

Василия Эсиковича я застала в несколько растерянном виде. В любом случае, его можно понять. Нужно утеплить дом до наступления холодов, какую-то элементарную мебель соорудить для новой квартиры. А ещё и рыбы надо запасти, заказанные нарты доделать. Завтра собирается Василий Эсикович идти в чум, где находится сейчас его семья. Много работы у главы дома, но всё-таки он выделил время, чтобы поговорить со мной. Ну, не мог он мне отказать в этом – ведь давно же обещал дать мне своеобразное интервью. Вот и фотографии мне помогли, которые я сделала для них ещё в прошлом году. Я всегда стараюсь отдать снимки тем, кого фотографировала, правда, с иными людьми не получается встретиться годами – никак не пересекаются дороги наших кочевий.

О многих вещах мне хочется расспросить поподробнее у Василия Эсиковича, раз уж я оторвала его от важных дел. Другого такого момента может и не представиться. Прочные и надёжные нарты, удобные ножи, красивые мужские пояса, да всё, что выходит из-под рук этого мастера, высоко ценится среди тундровиков. Заказы у него не переводятся. Если поставить в ряд несколько нарт, то сразу же можно среди них распознать изделия, изготовленные этим умельцем высокого класса. Прежде всего, мне хочется узнать, кто был учителем у Василия Эсиковича.

«Это мой отец. Он раньше тоже мастером считался. Он не учил специально. Просто сидишь рядом с ним и стараешься делать так же, как он».

– Ведь у нарты должны быть определенные размеры: наклон копыльев, расстояние между полозьями, ширина, длина и так далее. Вы всё это как-то измеряете или делаете просто на глазок?

«Где как. Что-то примерно, на глазок, а бывает, что и вымеряю. У меня нет ни одних одинаковых нарт, они сами собой почему-то разные получаются. Одна может быть подлиннее, другая пошире. Да и назначение у них разное: мужские, женские, грузовые и прочие. Даже недавно сделал специальные нарты для снегохода „Буран“».

– А какой материал используете для строительства нарты?

«Лиственницу. Идёшь в лес и буквально каждое дерево осматриваешь. Допустим, для того чтобы сделать полозья, дерево должно быть особой кривизны и толщины. Чтобы изогнуть носы полозьев, дерево надо запарить. Перед запаркой нужно внимательно его обследовать, главное, чтобы в этом месте не было сучков – оно может сломаться. Дополнительный полоз к основному прикрепляю деревянным шпоном. (Дополнительные полоз применяется для того, чтобы увеличить продолжительность жизни нарты. Дело в том, что на нартах ездят в любое время года, поэтому полозья быстро стираются, особенно в горах. Прим. автора). Раньше и доски на сиденье прикрепляли деревянными шпонами, но сейчас почти всегда прибивают гвоздями – сподручнее и быстрее. А вот шесты для чума обязательно надо делать из ели, потому что лиственница притягивает молнию. За елью надо ездить на реки Хадыту или Щучью, по берегам которых растут хорошие деревья. Для хорея подходит лучше всего берёза. Сделанный из этого дерева он будет более прочным и лёгким. Но у нас берёза не растёт, вернее, она есть, но искривлённая. Ведь длина хорея четыре метра, поэтому делаю из лиственницы».

– Очень ценятся у тундровиков и мужские пояса, изготовленные вами. А для них, где вы берёте материал? Хотя бы ту же бронзу для украшения?

«Покупаю в магазине обычную чёрную кожу юфть, обтягиваю сукном. Ещё нужно сделать специальные бляхи для украшения, на которые идёт бронза и латунь. Это я заказываю у кого-нибудь. Раньше было проще – геологов же находилось полно в тундре. На свалках техники, оставленных геологами и строителями, можно было кое-что выбрать. Теперь трудно такой металл достать».

– А мы-то возмущаемся, что промышленная цивилизация засоряет окружающую среду, – не выдерживаю я, чтобы не прокомментировать его слова. – Оказывается, от них и польза бывает немалая для тундровиков, – мы посмеялись, и я стала дальше пытать Василия Эсиковича. – В одной из неопубликованных повестей Анны Неркаги говорится, что у героя был пояс с семью ножнами. Вы, ненароком, никогда такого пояса не пытались делать?

«Нет, не пробовал. В некоторых ярабц поётся про пояс с семью ножнами. Там ножи, видимо, для всяких работ предназначены. Я даже для двух ножей никогда не делал, потому что пояс тогда очень тяжёлым получится».

– Насколько я знаю по ярабц, такой пояс надевают только в исключительных случаях, – вставляю я своё слово.

«Там ещё поётся и о том, что богатыри-сюдбя надевали кольчуги, которые делали по их специальному заказу кузнецы», – подхватил Василий Эсикович.

– Раз уж разговор зашёл о поющих, то ведь твой отец тоже хорошо исполняет ярабц, сюдбабц. Я сама не раз слышала его исполнение в сопровождении твоего брата Ильи.

«Раньше он постоянно пел. Как гости соберутся, мог ночами петь напролёт. В то же время было много поющих людей».

– А вы помните кого-нибудь из старых поющих людей?

«Помню. Старик Ледков был. Говорят, его сын Серафим поёт. Тайбери Нюдико, но он давно уже умер. Раньше почти каждый второй пел в тундре. Иван Тохоля вместе с отцом часто пели. Это же надо постоянно петь, чтобы не забывалось».

– А сами вы не поёте?

«Я не пробовал петь. Я в школе учился, а там же не учат этому».

– Я уверена, что хотя вы сами и не поёте, но всё равно знаете содержание большинства ярабц, которые поют люди тундры?

«Содержание знаю, конечно, но при пересказе теряется смысл. Особенно, если на русский язык переводить вообще непонятно получается. Когда поются старинные песни, даже для меня есть непонятные слова, обороты и выражения. Типа поэзии, рифма в стихах, свой ритм».

– Какую школу вы закачивали?

«Белоярскую. 10 классов. Потом в армии служил на дальнем Востоке, в Хабаровске».

– Кстати, что вам дала служба в армии?

«Я поездил по стране, увидел что-то новое. Кроме Хабаровска на Сахалине побывал. Другой мир посмотрел. На Сахалине тоже кочующие люди есть, нивхи. Я с ними разговаривал. Да и вместе с нами служили нивхи, нанайцы. У нас в одной роте из 150 человек было 24 национальности. Даже в нашем взводе служили два узбека, два армянина, два грузина, ненцы с Тазовского и Ямальского районов, ханты из Овгорта. У нас, вообще, коалиция была – тюменское землячество. 20 человек нас было из Тюменской области».

– Сейчас много говорят про дедовщину, а у вас такое явление было?

«Мне уже 37 лет, так что в наше время немного по-другому было. Когда первый раз приехали на Сахалин, там были старослужащие – тюменцы, они нас в обиду не давали. Тогда какая была дедовщина? В основном, когда дело касалось уборки, общих хозяйственных работ. Те, кто давно служат, они же считают, что не должны этого делать, поэтому гоняли молодёжь. А если у молодого солдата земляк попадается в роте старослужащий, он сразу же начинает возмущаться: „Почему моих земляков обижают?“ И начинаются разборки уже между старослужащими. Потом нас и красноярские опекали. Были там ребята из Норильска, с Енисея. Удмурты, коми, пермяки – все нас защищали. По принципу, все мы северные люди должны помогать друг другу. Вообще-то, я в стройбате служил, работал формовщиком на заводе отопительного оборудования. После армии сразу вернулся сюда».

– Василий Эсикович, вы делаете прекрасные вещи, своеобразное произведение искусства, но всё это используется, главным образом, для хозяйственных нужд. А что-либо для души пробовали создать?

«Не хватает времени. Раньше, когда учился в школе, что-то делал. В молодости тоже, давно уже. В армии работал художником-оформителем».

– Кстати, об учёбе. Как вы считаете, Василий Эсикович, детей надо учить в школе?

«Конечно, нужно. Скоро 21-й век, надо грамотными быть. В большой посёлок приезжаешь, даже и не знаешь, как вести себя, некомфортно как-то. Я вот даже в городе неудобно себя чувствую, теряюсь там, хотя вроде бы и поездил, когда служил в армии. Ребятам надо больше знать, чтобы они себя уверенными чувствовали.

– Василий Эсикович, а в тундре книги и газеты на ненецком языке читают?

«Вряд ли. Трудно на нём читать. На русском читают».

– Вы прекрасный мастер. Наверняка, поэтому вас пригласили работать в школу в качестве преподавателя-наставника, чтобы обучить ребят своим навыкам. Какова ваша методика проведения занятий? О чём вы им рассказываете на своих уроках?

«Большинство детей в нашей школе из посёлка, поэтому они плохо представляют себе тундровую кочевую жизнь. Я рассказываю им об этом. Потом беру какую-то вещь и разъясняю, для чего она предназначена, как используется в быту. Показываю, как строить нарты, как изготавливать хореи. Езжу с ними в тундру, учу, как ставить силки, капканы. Объясняю, как зимой ненцы находят мох-ягель под слоем снега».

– А можно чуть-чуть об этом поподробнее?

«Прежде, чем перегнать стадо на новое пастбище, обычно проверяется рыхлость снега. Если будет ледяная корка или крепкий наст, то копыта оленей могут не пробиться к ягелю. Если будет такой шершавый снег, то можно и ноги порезать, израниться. (Знаю, попадала в такой, – как наждаком сдирает кожу. Прим. Автора). Также может быть такое, что земля вся вытоптана ещё раньше, и там совершенно нет корма. В общем, берёшь специальную лопатку, она называется по-ненецки «хасаво янгабчь», раскапываешь снег и смотришь, будут здесь держаться олени или нет.

Я детям также рассказываю, как определить направление, чтобы не заблудиться в тундре, как установить, где север, а где юг.

– И как узнать это направление, вдруг и мне когда-нибудь пригодится?

«У нас ветра дуют, в основном, с трёх сторон. Самые сильные – с запада, с Уральских гор. Они буквально выметают весь снег. А если северный ветер, то, наоборот, заметает. Надо запоминать, откуда, с какой стороны последний раз был ветер. Даже сугробы могут об этом рассказать – заструги такие на них образуются. Также во время бурана нужно смотреть на кочки, куда травинки на них наклонены. Можно определить по кустам, по деревьям – с южной стороны больше веток. Кора дерева обычно бывает красной с той стороны, откуда чаще задувают ветра, а с противоположной стороны – серого цвета. Также и мох, чем больше выдувает ветер, тем меньше мха. Конечно, здесь ещё и от местности зависит. В одном месте ветер так поработал, а в другом как-нибудь иначе. Надо всё это знать и помнить».

Да, жить в тундре – целая наука. Василий Эсикович даже показал ребятам, как огонь разжечь во время пурги. Для этого делается ямка в снегу, туда кладутся сухие веточки, всё это под малицу, и только тогда зажигается спичка, а иначе ветер не даст поджечь приготовленные ветки. Кстати, у бывалого тундровика всегда есть в запасе кусочек бересты для таких вот экстремальных случаев. А приходилось ли ему ночевать в куропачьем чуме, допытываюсь у Василия Эскиовича.

«Это же обычное явление в тундре. Обычно, когда капканы ставил, то на большие расстояния ездить приходилось. Иногда доводилось ночевать в снегу, чтобы доделать на следующий день работу, а когда и метель начнётся, то лучше её в затишке переждать».

– Естественно, что вы хорошо знаете всю тундру…

«Не всю, конечно, – перебивает он меня, – а только те места, где мы кочевали. Мы в позапрошлом году перестали кочевать – дед болеет, а так и до Байдарацкой губы каслали и в горы. Мне легче кочевать, я уже привык к этому образу жизни. Сейчас вот в посёлок перехожу, так одни трудности. И морального, психологического плана и просто бытовые. В тундре себя более свободным чувствуешь, ни от кого не зависишь. Куда человек хочет, туда и едет, что хочет, то и делает. Основное-то у нас – стремление к свободе».

– Я была в вашем стойбище, когда вы стояли на озере Нгоя то, около горного массива Янганя Пэ, на реке Щучьей и в других местах.

«На одном месте человек начинает чувствовать себя неуютно, ему уже хочется перемены. На одном месте не приживаешься никак. Даже, когда на летовке стоим, то есть не кочуем со стадом, всё равно перекочёвываем хотя бы на небольшое расстояние».

– Я заметила, что пастухи каслают зачастую не одним и тем же составом. В этом году он с одним оленеводом кочует, а на следующий год, смотришь, в соседнем чуме уже кто-нибудь другой. Почему это происходит? Надеюсь, не из-за несходства характеров?

«Конечно, нет. Тут много причин. Допустим, у меня одни планы, а у соседа другие обстоятельства. Он собирается поохотиться, а я хочу рыбу половить. Он в этом году думает одно место посмотреть, а я другое. А кому-то хочется вообще одному покочевать».

– Василий Эсикович, у вас есть своё священное место?

«Раньше наши прадеды каслали до Печоры и на Ямал ходили. (Это сейчас принято называть весь округ Ямалом. А в Байдарацкой тундре ненцы на меня даже однажды обиделись, когда я сказала, что мы сейчас находимся на Ямале. Они поправили меня, что есть отдельно полуостров Ямал, значит, Ямальская тундра и отдельно другие тундры: Гыданская, Тазовская и т. д. Прим. автора). Одно жертвенное место у нас где-то там, в сторону Печоры, а другое где-то на Ямале. Мы в те места не кочевали, так что я там не был. Об этом мне дед рассказал. А так-то здесь священных мест много. Жертва приносится на таких местах. Это обращение к Богам верхнего или нижнего миров. Есть, например, богиня Яминя. Она считается из Нижнего мира».

Как хочется мне узнать побольше от Василия Эсиковича, но дела ждут его. Вон уже и старший сын заглядывал не один раз в комнату, в нетерпении поглядывая на нас, когда же мы закончим беседу. Очень жаль, что у хозяина мало свободного времени. Он всегда занят. Вся забота о семействе на его плечах. Но всё-таки я прошу его хотя бы немного поведать об отце.

«Подробно о его жизни я не могу рассказать. Он-то сам о себе только сбивчивыми отрывками говорит. Нельзя один общий рассказ сделать. Надо его поспрашивать, где он был, что делал. Он же везде побывал. И на Ямале, и за Полярным Уралом. Одно время жил в посёлке Яры, что располагались на берегу Байдарацкой губы. Раньше там фактория была. Работал печником. Был разнорабочим. На Оби рыбачил. Он же вообще без стада оставался. Батрачил у оленеводов за оленей, прирабатывал, закупал, так постепенно у него новое стадо появилось».

Всё. Лимит времени исчерпан. Может быть, удастся поговорить в его стойбище.

23 августа. Сегодня я хочу навестить стойбище, расположенное на озеро Нгоя То. Пешком идти туда не так уж и далеко – всего километров пять. Но не следует забывать, это тундра, а не асфальтированная дорога. Ну, да мы народ привычный. В походе меня сопровождают на этот раз постоянная моя спутница Галя Неркаги и Лена Валеева. Заходим в магазин, чтобы купить кое-каких продуктов, печенья, конфет – с пустыми-то руками не пойдёшь. Хоть и гостеприимный народ, а всё-таки лучше иметь с собой гостинцы. А то вот в прошлом году у меня ничего не было с собой, кроме пары конфет, и так я себя неловко чувствовала, когда Эсико Лаптандер вместе с сыном Ильёй исполнили ярабц, а мне даже нечем было их отблагодарить. Безусловно, это произошло не специально, просто мы случайно туда попали, но всё равно как-то не по себе. В этом году я хочу попроведать Эсико и вернуть ему долг. Вот как раз в это стойбище, где он живёт, мы и направляемся.

От Лаборовой, мы спускаемся к озеру Харанлянзе (с ненецкого переводится, как извилистое), огибаем его, чтобы выйти на противоположную сторону, и направляемся в сторону стойбища. Перебираемся через ручьи и болота, бредём, не торопясь, по тундре. Стойбище встречает нас лаем собак. Они дают знать хозяевам, идёт кто-то чужой.

В первом чуме, где живёт Василий Эсикович Лаптандер, застаём всё семейство в полном составе за столом. Разумеется, хозяйка Мария пригласила нас попить чаю. Дед Эсико почти совсем ничего не ест. Говорит, у него болит живот и печень. Он очень сильно похудел. Жаль старика. В этом году едва ли удастся услышать его песни. И даже не из-за того, что у него нет здоровья. Дело в том, что у него траур – зимой замёрз старший сын Илья, так что все песни отменяются. Дай Бог ему доброго здоровья ещё на долгие годы, а нам радости общения с его древним искусством. Я отдала им гостинцы, и мы отправилась во второй чум.