Иван Нилович остаётся у австрийцев до марта 1918 года, пока не подписан мирный договор в Бресте. Где-то далеко дом, родные, школа. Любимая Женечка и сын Воля, рожденный после ухода на фронт. Дома о муже никакой ясности:

– Гадай – не гадай: пропал без вести.

Нет того хуже, чем жене без мужа и мужу без жены…

Сложит ли солдат земли русской оружие перед врагом?

– Никогда!

Переводчик без языка – что солдат без ружья. Мезенцев три года в плену оттачивает немецкий, с увлечением учит заковыристый венгерский, гортанный румынский, мелодичный сербский. Воевать – так не горевать, а горевать – так не воевать.

Когда было совсем тяжело, Нилыч пел «Врагу не сдаётся наш гордый „Варяг“»:

 
Наверх вы, товарищи, все по местам,
Последний парад наступает,
Врагу не сдаётся наш гордый «Варяг».
Пощады никто не желает…
 

Любимая песня. Знаменитый марш-баллада. Вся жизнь Ивана Мезенцева и он сам как непотопляемый, бесстрашный «Варяг».

После войны Иван Нилович погрузился в учительство. Орловская, Курская области. Непрерывные совещания. Съезды с Н. К. Крупской, А. В. Луначарским. Переезд в Свердловск вместе с другом Петром Спиридоновичем Катаевым. По распоряжению Луначарского были направлены организовывать школы-интернаты в Уральской области.

1920-е годы. Иван Нилович Мезенцев на уроке в школе.

Архив Е. В. Мезенцевой

В 1931 году Катаев и Мезенцев стали одними из организаторов медицинского института. Иван Нилович возглавил кафедру латыни. Пётр Спиридонович стал первым директором мединститута.

Преподавателей не хватало. По редким языкам не было вовсе. Крутился Мезенцев как белка в колесе: курсы рабфака, консерватория, музыкальное училище им. П. Чайковского, юридический институт, медицинский, УПИ, сельскохозяйственная академия, Промакадемия. В годы ВОВ – Высшая партийная школа и Урало-Казахская академия. Весь город был обучен иностранным языкам Иваном Ниловичем.

Пособий для обучения не было ни у студентов, ни у преподавателей. Мел и доска, тетрадный лист и перьевая ручка. Всё. Иван Нилович сам прописывал лекции и составлял программу обучения. И как методист, и как психолог. Приходилось учебники составлять самому. Словари. На пять тысяч слов и более.

Письменный стол, любимое удобное кресло прямо на кухне, тетрадка, склянка с чернилами и перьевая ручка. Эпоху шариковых ручек, которыми пишем мы с вами, Иван Нилович не застал. Писал очень быстро, грамотно, без помарок. Красивым, ровным почерком. Почти всех своих студентов знал и обращался по именам. Через несколько лет после окончания института при встречах помнил выпускников.

Лекции Мезенцев вёл интересно. Живо и ярко. Он сразу предупреждал:

– Неинтересно? Вы можете уйти. Удовлетворительную оценку поставлю и так. Никого ругать не буду.

– Нет. Мы останемся.

– Отлично. Тогда уговор: тишина. Кому станет скучно, тихо можете покинуть аудиторию.

Стороны договаривались, лекции этого преподавателя любили, ждали и не пропускали. Такой скучнейший предмет, как латынь, знали и сдавали все. Спасибо, Иван Нилович.

Грамоты за работу. Подарки. Премирование бесплатными путёвками для всей семьи в Крым. Счастливое и беззаботное время первых пятилеток СССР.

Пока строился дом, Евгения Сергеевна ждала в Малоархангельске уже с четырьмя детишками. Трое сыновей и дочка. Разгибала уставшую спину с мыслями: «Вот Ваня достроит дом и заберёт нас». Ребёнок без матери – что стол без скатерти. Не уедешь без детей к мужу на подмогу. Время шло, писали друг другу письма. То крыша не подведена, то пол не постелен. То да сё – и время всё. Вмешалась мудрая Зинаида Фёдоровна, мама и свекровь:

– Женя, а ты что ждешь? Он ведь где-то спит и что-то ест. Забирай детей, поезжай к мужу. Не накормишь его, найдется кому кормить.

Мужчина нужен, когда на столе ужин. Верно и жизненно. Около одиноких мужчин всегда найдётся кто сначала кусок хлеба в дом принесёт, а потом и останется.

Заканчивали строительство дома все вместе. Детвора вениками подметала. На палках-лошадках скакала по невозделанному участку. Брала в плен берёзовые поленья, как отца когда-то австрияки. Но безоговорочно их отпускала, если просила печка.

Забрали к себе жить отца-свёкра отставного чиновника почты Нила Александровича Мезенцева из Малоархангельска. Дедушка Нил пчеловодством занялся. Улица в липах. Летом завесой аромат висит. Всё исчезает в зеленовато-жёлтом цветении. Что медоносам зря простаивать? А как зима, так с липовым медком любая хвороба отступает. Внукам успеть дворянскую мудрость передать.

11.08.1928. Свердловск, посёлок Новый. Иван Нилович со своим фотоаппаратом. Часть подписи на обороте: «Одна верста (=1 066,8 м) за нашим домом в лесу. Скипятили и пьём чай. Фотографирует сосед». Личный архив

Невестке по житию-бытию помочь. Завели лошадь, свинью, курей. Всем места и дел под крышей хватало. Так и время летело: день да ночь – сутки прочь.

Дети играли прямо на улице. И зимой, и летом. Со всех домов собирались. Дружно. Драк не было. Могло внутри семьи что-то мелочное вспыхнуть. А между домами не ссорились.

Птиц ловили.

1927 год. Свердловск, ул. А. Толстого, 8. Всеволод, Галина и Алексей Мезенцевы. Семейный архив

1927 год. Свердловск, ул. А. Толстого, 8. Забава детей – ловля птиц. Справа: братья Алексей и Всеволод Мезенцевы. Семейный архив

1927 год. Свердловск. Конка, посёлок Новый. Мальчик – Всеволод Мезенцев. Архив Е. В. Мезенцевой

Здорово было с отцом в город выбраться. Прокатиться на машине или на конке. Но это если папа разрешит. Отцу никто не перечил и не капризничал.

Зимой на санках и лыжах катались. Вместо палок – жерди. В снег проваливаются глубоко. Вытащить – тяжело, варежки скользят по древку. Наденешь лыжики на валенки и карабкаешься по пологому склону вверх к Милицейской, а к Берёзовскому тракту катишься под гору. Наперегонки, у кого быстрее получится!

Убегаешься так, что тяжёлое ватное пальто от снега и вовсе неподъёмное. В валенках снег, на рукавицах шерстяных – ледяные катышки. Пить захочешь, вырвешь ледышку прямо с шерстинкой, как карамелька получается. Перед тем как в дом зайти, снег из валенок вытряхнуть надо. Друг друга вениками прометёшь и ими же сражение устроишь. Потом всё мокрое около печек разложить. Забудешь – идти в другой раз будет не в чем.

1930 год. Свердловск, ул. А. Толстого, 8. Катание на лыжах. Дети Мезенцевы. Личный архив

Гостям всегда были рады. Приезжали близкие из Орла. Всё нравилось: ворота с козырьком, дом уютный, двор с курицами, дровяник крытый, палисадник и сад, как дома, яблоневый. Огород Мезенцевы решили не закладывать. Пусть будет сад. Малина, смородина, вишня, яблони. Картошку невелика мудрость вырастить. А вот свои яблочки грызть – зубы крепче будут, румянец зальёт щёчки. Что ешь – тем и становишься.

Весело было на скамейке перед новыми воротами сидеть. Дерево скамьи в любую погоду тёплое. Ноги до земли не достают, болтаются в воздухе. Можно скинуть сандалии и через пальцы ног солнце смотреть. Или качели сделать из пузатого чурбана. Выбрать понравившийся из запасов для печки да доску на него бросить. И летать весело вверх-вниз:

– На горе или в болоте.

– Я из Орла, а ты в полёте!

А потом бежать на теплую кухоньку рябцы есть. Мама, бабушка и тётка уже картошку помыли с кожурой, порезали прозрачными кругляшами да на печи без масла подсушили. Самая вкуснота, когда картофельный срез родинками-пятнышками подгорит от печки. Рябчики хрустящие, как язык по форме. Удобно в рот класть. Соль в уголках губ собирается. Её потом языком оближешь. Приятное послевкусие.

Чай пить из самовара. Залезешь с ногами на венский стул. Перельёшь кипяток из кружки или стакана в блюдечко, чтобы не так горячо было. И втягиваешь в себя шумно. Так вкуснее. На столе варенье яблочное как мармелад. Мёд дедушкин. Да сахарок, колотый щипчиками. Сунешь его за щеку и через сладость втягиваешь чай. Ещё и смешно. Чай не пить – какая сила, чай попил – совсем ослаб.

Лето 1937 года. Свердловск. Внутренний двор дома на ул. А. Толстого, 8. Личный архив

Лето 1937 года. Во дворе на А. Толстого, 8.

Личный архив

Лето 1937 года. Во дворе на А. Толстого, 8.

Личный архив

Зинаида Ниловна, сестра Ивана и любимая тётка детворы, за фортепиано садилась в общей комнате. Пальцы длинные, тонкие. Клавиш будто не касаются. Только утончённое колечко золотое с вытянутым чёрным агатом в воздухе грациозно покачивается. Романсы льются:

 
Утро туманное, утро седое,
Нивы печальные, снегом покрытые,
Нехотя вспомнишь и время былое,
Вспомнишь и лица, давно позабытые…
 

Счастливое время! Невозвратимое. Все вместе. Беззаботны, полны планов и надежд.

Ходили всем скопом на Шарташ по Берёзовскому тракту. Удочки иногда брали. Загорали на камнях, торчащих идолами вдоль берега. Вода в Шарташе темноватая, но чистая. Под камнями раки жили. А рак в гнилой воде не обживётся. Наплещешься, как в родном Орлике, притоке Оки. Портки сбросишь и лежишь, солнцу радуешься. А кто задремлет, свежесть воды окатит нагретую кожу. Опять водная битва с хохотом и проказами.

На Исети на лодке катались. Все в одной не помещались. Партиями. Хорошо – мальчишек много. Не было проблем с гребцами.

Летом 1937 года бабушка Зинаида Фёдоровна и Зиночка с Жоржиком приезжали с двухлетней Кирочкой. Ну такая кнопка хорошенькая! С рук её не спускали. Волосы ниже пояса. Одно что малявка. Атласной лентой подвязаны, чтобы на глаза не падали. Платьица все рукодельные, в кружавчиках. Дед Нил нарадоваться не мог ещё одной, пятой, внучке:

– Приезжали бы на подольше.

– Даст бог, приедем, – кто бы знал, что так будет.

Тем же табором. Только без Жоржика. Георгия Яковлевича Черникова. Кадрового командира эскадрона Императорской, а затем и Красной Армии.

1937-й вступил в осеннюю непогодь. Жестокий и кровавый. Ветер расправлялся с листьями, а правительство – с людьми. В домах стали разговаривать тише. Появились подозрительные взгляды. Страх просачивался под закрытые двери и ставни.

Поздний вечер доделывал привычные дела. Уставший за день дом на А. Толстого, 8 отдыхал. Убегавшиеся дети беззаботно спали. Дедушка Нил ещё ворочался. Обдумывал, как победить покосившийся забор. Евгения Сергеевна заводила бесконечное тесто на утро. Иван Нилович привычно сидел в рабочем кресле, корпел над планами лекций. Вдруг негромко, но обречённо брякнуло увесистое металлическое кольцо на калитке знакомых ворот.