1980 год

Никогда эта тема не поднималась в нашем доме. Никогда прошлое не вмешивалось в нашу «крепкую советскую» семью. Хорошо, что папа оставил эти записи. Я читала дневник Энни и отцовские наброски с упоением. Мне не хотелось отвлекаться ни на что, даже на еду. Я ждала продолжения, как ждут выдающегося открытия, которое даст миру новый виток жизни. Это был мой личный подъем…

Мамин альбомчик аккуратно лежал на столе. Я боялась, что он рассыплется. Как музейный работник в перчатках, чтобы странички не прилипали к потным пальцам, снова стала переворачивать странички со стихами и вглядываться в проявляющиеся между строк слова.

* * *

Галина 1939 год

Звонок в дверь. С тех пор, как отца забрали, мы пугались любого шума, боялись, что придут за мамой. Мама встала, взяла узелок с вещичками, который приготовила сразу после ареста папы и пошла к двери. Мы с Наташкой приникли носами к матовому стеклу комнатной двери. Хотели тоже вылететь в коридор, но дверь была заперта на ключ. Из передней нам был слышен разговор двух людей мамы и ещё какого-то мужчины. Они беседовали очень тихо, но шепот был напряженный и напористый. Потом дверь мама тихо приоткрыла и с совершенно белым лицом зашла в комнату, словно кто-то умер. Очень хотелось расспросить, кто приходил и зачем, но глядя на маму, только озноб пробегал по коже, а слова застревали в горле.

* * *

1980 год

Что такое могло произойти в семье мамы, если даже писать об этом она не может. Я начала снова просматривать её альбомы с фотографиями. В них лежали записки. Это я вспомнила сразу. А ещё были отдельные листы, написанные неизвестным мне почерком. Я с трудом вслух читала записки. Они были адресованы мужу и отцу в тюрьму, но почему-то не попали туда. Может, их не приняли, или семья мамы боялась усугубить положение мученика.

* * *

Галина 1939 год

Чёрный «воронок» медленно ехал за мной. Мне хотелось убежать, но я понимала, что это бессмысленно. Я спиной чувствовала, как за мной идёт человек. Сейчас он подойдёт ко мне. Почему я? Почему именно меня, самую младшую хотят арестовать. Я же секретарь комсомольской организации. Наверное, это плохо. Они постепенно уберут всю нашу семью. Мысли проносились как ветер, сменяя одна другую.

– Девушка, пойдёмте со мной, – ласково, но настойчиво произнёс человек в тёмно-коричневом пальто и такого же цвета фетровой шляпе. Я только успела подумать, что отец никогда не носил шляп. Либо вовсе без головного убора, либо кепка. Она ему очень шла. Её сшила мама ко дню рождения отца. Какая ерунда лезет в голову.

– О чем задумались? – Мужчина тихо засмеялся. – Вас там не обидят, наоборот, вас ждет приятный сюрприз.

– Я не люблю сюрпризов, – вытащила руку из-под локтя преследователя, которую он ловко и незаметно, почти без усилий затолкал обратно.

– Поехали. Неудобно стоять так долго на виду у всех, – он подтолкнул меня к машине, где сидели ещё двое абсолютно таких же мужчин без выражений лиц. Их физиономии словно стерли. Совершенно одинаковые по фасону комплекты одежды, только разные по цвету, отличали их. Они вежливо поздоровались и поджали губы.

Ехали мы медленно. Мне показалось целую вечность. В салоне машины стояла удушающая тишина. Перебирая в голове все возможные варианты от побега до припадка, я вспомнила, как Наташа рассказывала шепотом, что одну девочку из их института вот так же увезли на чёрной машине. Через несколько дней она вернулась, но вела себя странно. Перестала общаться с однокурсниками, сторонилась их, и всё время ходила мыть руки. Потом, говорила Наташка, произошел перелом. Девушку прорвало. Она стала сбивчиво рассказывать своим подружкам, что была в Большом доме и там…. Договорить она не успела. Подбежала маленькая серенькая женщина и оттащила её в угол. Затем взяла её «нежно» под руку, и что-то внушая той, вывела из института. Что происходило с девушкой дальше, Наташка не рассказывала. Может, не знала или забыла, но скорее всего, боялась.

– Ну и славненько, приехали. Выходите барышня.

– Куда идти, – я старалась говорить твердым голосом, но внутри всё дрожало. Ответа я не получила. Меня просто ввели в открывшуюся дверь.

На несколько минут я даже забыла, что мне страшно. Зала была шикарно обставлена. Везде зеркала, тяжелые нефритового цвета портьеры. Вообще, всё было нефритовое с позолотой. Внезапно я услышала голос, который напевал песенку. Я повернулась, уверенная, что вошел хозяин. Но увидела в глубине странный полированный ящик с изображением. Он говорил и показывал через линзу. По-детски мне стало интересно, а шум в голове и медвежья болезнь постепенно отступали.

– Нравится, спросил человек с акцентом. Он был невысок ростом и в очках. Я его узнала.

– Очень, дяденька, – я специально строила из себя дитя неразумное, надеясь глупая, что это остановит моего собеседника.

– Хочешь, вместе посмотрим? Садись на колени ко мне.

– Можно, я сначала схожу в туалет, – я ковыряла пальцем в носу и сжимала ноги, показывая, что сейчас, прямо здесь напущу лужу.

– Ну, иди, – недовольно процедил хозяин.

Я надеялась, что-то придумать. Может, в туалете есть окно. Наивная дура. Меня проводили, чуть ли не до унитаза. Что сделать, чтобы он от меня отстал. Я порылась в сумочке и нашла ножницы. Недолго думая, я оттяпала свою роскошную косу и ещё выстригла на голове клок волос. Стукнулась головой о стенку, чтобы пошла кровь.

– Ты чего так долго? – спросил провожатый.

– Хочу понравиться. Прихорашиваюсь.

Когда я вышла, то мой страж онемел на минуту.

– Ты что сделала с собой? Ты идиотка, на кого ты стала похожа?

– У меня голова вдруг страшно зачесалась. Решила, что это вши, – невозмутимо, продолжая чесать голову, ответила я.

Мужчина стал весь красный от напряжения и страха. В эту минуту он боялся больше, чем я, что меня утешало и даже веселило. У меня бабушка была соратницей Ленина. Характер кремень, отношение к людям стальное. Она всегда говорила, что страх – это позор. «Ищи способ выкрутиться – он всегда есть».

Когда мы вошли в залу, кровь ещё стекала по моей белой праздничной кофточке. В тот день мы принимали в комсомол ребят из седьмого класса.

– Ты находчива, – рассмеялся хозяин.

– Просто я соскользнула с унитаза и ударилась, а потом когда стала вытирать кровь, то увидела, что по мне побежали какие-то мошки. Я испугалась и отрезала косу и решила подравнять волосы. А вот, что вышло.

– Слушай, девочка, – очки на лице блеснули, и за ними я увидела взгляд, который буду помнить всю жизнь. И бояться его. Этот страх ничем не перешибешь. – Ты останешься здесь до тех пор, пока у тебя не заживет твоя тупая голова. Волосы тебе подстригут как надо. Потом посмотрим…. Ты мне нравишься.

Его слова, эхом раздававшиеся и уносящиеся под потолок, были приговором. Вот только чему, я не поняла…

Я вернулась через пять дней…

* * *

1980 год

Боже, какой ужас. Я сама не знала, к чему относится мой возглас. Что сделали там с мамой? Правда ли всё, что она написала или утаила самое неприятное. Как бабушка Таня пережила отсутствие дочки. А Наташа? Может, она предполагала, где её сестра. Я лихорадочно листала альбомчик, чтобы найти ответ на вопрос. Но об этом «происшествии» в альбомчике, ни слова не было написано.

После прочтения части воспоминаний трех совершенно разных и ещё никак не связанных между собой людей надломили меня. Неплохо зная историю нашей страны, я даже не могла представить, что с ними будет дальше…. Но знать хотела.

* * *

Юрий 1941 год

Сейчас затишье, и я могу писать, не беспокоясь, что кто-нибудь мне помешает. Все спят.

Наверное, папа был прав, когда решил вернуться в Россию. Ему было всё равно, что теперь его Родина называется Советский Союз, он ехал в Россию, которой явно угрожала война. В тридцать девятом году на Рождество родители пришли к консенсусу. Мамочка решила сделать отцу подарок – поездка в Москву. Там жили пожилые родители отца, друзья его молодости. «Только, – предупредила мама, – мы едем ненадолго, недели на две».

Наивная феминистка. Во-первых, отцом при всей его безграничной любви к его Аннеточке манипулировать было невозможно, во-вторых, мама совершенно себе не представляла, куда мы едем. Оттуда не возвращаются.

Пятого января 1939 года мы сели в Восточный экспресс, на котором должны были доехать до Нидерландов. Там, дедушкин брат, который покинул Россию при первых же лозунгах «Вся власть Советам»! должен был выправить нам документы. Дядя Николай уговаривал нас, как мог, не совершать убийственной ошибки.

– Илья, – молил он, Я хочу ещё увидеть живым. Ты же едешь на закланье беспощадным людям. – Дядя кричал, топал ногами, осторожно брал племянника за ладонь и целовал её, умоляя не совершать непоправимый поступок. – Лучше, мы попробуем твоих родителей вызволить сюда, – он радовался выходу из положения, но недолго. – Отец был непреклонен. Что руководило им, я честно не знал. Мама мужественно сносила принятое отцом решение. Только один раз она шепотом попросила его, не губить жизнь сыну, то есть мне.

– Он уже взрослый, может остаться, – молила мама.

Папа хлопнул дверью и покинул нас на два часа, которые мы просидели, молча, каждый со своими опасениями, страхами и решимостью.

– Но необязательно лезть в мясорубку, – понуро сказал дядя, понимая, что всё решено. Он ушел тоже и вернулся с нашими новыми документами. Теперь мама стала уроженкой Санкт-Петербурга 1889 года рождения, из мещан, урожденная Анна Сергеевна Собинова. По мужу Волжина. Я, как был Юрий Ильич Волжин, так и остался, только дядя переправил мой год рождения. Я родился в 1921 году, а в паспорте записали 1925 год, город рождения Москва. Дядя делал это в надежде, что меня не отправят в ближайшее время в армию. Вообще, до четырнадцати лет я не нес уголовной ответственности. Увидел свои документы и засмеялся. Осталось надеть на меня гольфики с помпончиками, короткие штанишки и причесать как маленького мальчика.

– Не великоват ли младенец? – Поинтересовался я. Рост у меня был немалый, да и щетина на щеках уже проступала. Дядя отмахнулся и принес шапочку, которую, наверное, носил его сын лет пять назад – вязаную с козырьком и завязывающуюся под подбородком. Получился типичный переросток. Я ещё засунул палец в рот и пустил слюну. Мама смотрела на все наши приготовления с ужасной грустью во влажных глазах. Такие глаза я встретил через год, и они заполнили мое сердце, видимо, навсегда.

Все, ностальгические воспоминания пока окончены. Конечно, если я вернусь из боя…

* * *

1980 год

Я пыталась представить себе сборы своих родных. Мне хотелось быстрее узнать, что было дальше, когда они доехали до Москвы.

Начала ползать по полу в поисках продолжения рассказов путешественников, но натыкалась всё время на какие-то разбросанные листы, напечатанные на машинке. Устав от бессмысленных поисков, я решила отдохнуть и почитать напечатанные листы.

«Ты меня так любил. Во всяком случае, ты убеждал меня, что нас может разлучить только смерть. На самом деле ты меня просто не видишь. Кто я? Я была в тебя влюблена всегда. Кто меня тебе заменяет, а я лишь талантливо делаю вид перед всеми, что всё хорошо! Я много раз хотела поговорить с тобой, но ты только пил и не слышал меня. Услышь, пожалуйста! Моему терпению приходит конец. 1943 год. Брянск.

Кто написал эти отчаянные слова и кому? Пишущая машинка была старая. В ней западали почти все буквы, а лента и вовсе истерлась. Слепой текст, с пропущенными и перепутанными буквами. Зато мысли были очень ясные и безысходные. Где-то я уже видела такую раритетную машинку, которая почти не печатала. Но где? Вспомнить не могла.

Я закрыла глаза и услышала стук пишущей машинки. Мы на даче, которую снимали каждое лето в «Челюскинском», неподалеку от Дома творчества художников, куда отец ходил рисовать и общаться со своим друзьям. Кто же печатал? Я была маленькая и видела в окно только руки, быстро бегающие по клавишам и слова проклятий в адрес старой непочиненной машинки.

С нами на даче, помимо нашей семьи, жила мамина подруга и ещё мамина родственница. Кроме того, приходили гости, которым тоже необходимо было воспользоваться старым аппаратом. Может, эта была хозяйская машинка. Тогда почему эти листки датируются 43-м годом и хранятся у нас.

Я начала подгребать листки. Все они датировались одним годом, но содержание становилось жестче. «Ты предал всё! – Родину, меня, мою веру, я больше терпеть не стану. Ты избил меня вчера за то, что я пошла к политруку и попросила его повлиять на тебя. К кому же мне ещё было идти? Ты предатель, я тебя ненавижу. Село «Вельское» 1943 г.