Глава 2

Уже поздним вечером того дня я побежала к искусственному водоему в нашем комплексно спроектированном микрорайоне, креативно названном «Озера». Наша семья жила в убогой квартирке в доме на северной окраине района. Мы с Джеймсом обозвали это жилище «космосом» – из-за голых стен и пустых мечтаний. Иногда я пробиралась в кварталы богатеев на берегу водоема – только для того, чтобы посмотреть, сколько времени потребуется охране, чтобы задержать меня за такие серьезные правонарушения, как гуляние по пешеходной дорожке или непрезентабельный внешний вид, делающий меня в их глазах бедной нищенкой.

Солнце садилось, сухой воздух бодрил. Я устроилась в своем заветном укромном местечке, на лоскутке пожухлой вытоптанной травы за торговым центром. Коммерческие помещения центра использовались по разному назначению. Совсем недавно, например, там устраивались свадьбы и банкеты – с крыши закрытой веранды до сих пор свисала гирлянда из пластиковых цветов. Мне выпало лишь раз понаблюдать из своего закутка за свадебной церемонией. И она была красивой. Фальшиво красивой. Свадьба на берегу не природного озера, а искусственного водоема слишком наглядно и убедительно отражала мнимую аутентичность Вегаса.

Насчитав шестьдесят три травинки, я переключила внимание на узор, который создавали на воде огни: яркий, яркий, тусклый, яркий, яркий, тусклый. А потом задумалась над содержимым все еще не вскрытого конверта, лежащего у меня на животе. Но никаких жизнеспособных версий мне в голову не пришло: ноль догадок, ноль предположений.

– Холли! – донесся до меня голос Джеймса, пытающегося неподалеку от берега справиться с веслами гребной лодки, которую он явно «позаимствовал» у владельца, живущего у водоема. Джеймс так поднаторел в «заимствовании», что ни разу не попался, насколько мне известно. – Помоги, подтяни меня к берегу.

Солнце почти село, сумерки сгустились. Поднявшись с травы, я подошла ближе и, протянув брату большую палку, помогла ему пришвартоваться. Джеймс вылез из лодки и привязал трос к мини-причалу. На самом деле никто из местных обитателей не использовал водоем по прямому назначению: большинство считали его скорее выгодным приложением к их элитной недвижимости. Вода в нем была мелкой, мутной и кишела жучками. Мне нравилось ловить и считать гуппи, которым, похоже, не суждено вырасти до размеров настоящих рыб.

– Как ты догадался, что я здесь? – спросила я брата. – Ты что, следил за мной?

– А тебе что, дед в письме наказал прибрать к рукам причал? Так это общественная собственность. – Я ткнула большим пальцем на знак «Вход запрещен». – Ну и ладно. Если ты можешь находиться здесь, то и я могу, – и, сунув руку в карман своих обтягивающих джинсов, Джеймс вытащил пакетик с семечками подсолнечника.

Я перевела взгляд на дорогу и задумалась: может, надо было прочитать письмо в «Космосе»? Но брат и дома мог в любой момент и без всякого приглашения ворваться в мою комнату. Когда мне действительно хотелось поговорить с Джеймсом, он часами пропадал невесть где. Но мучимый любопытством, Джеймс мог достать тебя из-под земли.

– Ты злишься, что я получила в наследство часовню? – решила прояснить ситуацию я.

– Для гения ты задаешь слишком глупые вопросы.

– Я не гений.

– Ну, учишься ты хорошо. Знаешь, мне это по барабану. От часовни воняет как от старухи, – Джеймс сплюнул в воду лузгу. – Мне просто хочется понять, почему дед завещал ее именно тебе.

Мне тоже хочется это понять.

– Он наказал мне вскрыть конверт одной.

– Дед не имел в виду меня, – Джеймс трижды выплюнул шелуху от семечек в причудливом ритме. – Он думал об отце и Донне – представлял, как обозлятся все взрослые из-за того, что часовня стала твоей. Наверняка он думал, что умрет, когда тебе будет лет тридцать или около того и ты все еще будешь работать в этой часовне. Как тебе такое – быть предсказуемой?

Ужасно. Да, конечно, я и в тридцать лет продолжала бы работать в часовне. «Роза Шарона» – это моя жизнь. Я бы вышла за нее замуж, если бы можно было сочетаться браком со зданием. И повенчал бы меня с ней, естественно, священник Дэн.

– Я не предсказуемая – я верная. Когда-нибудь ты в этом убедишься.

– Так мне сказал и психотерапевт Уитни. А еще он сказал, что мне нужно сблизиться с тобой, подружиться по-настоящему, – на губе Джеймса повисла половинка лузги. – Так давай сближаться. Открывай конверт.

Присев на траву, мы прижались друг к другу – с конвертом между нами. На причале горел старомодный фонарь, но скорее для вида. Толку от него было мало. Джеймс достал свой мобильник с потрескавшимся экраном и подсветил дедушкино послание.

– А что, если… что, если я не могу… – у меня дрогнул голос; что бы ни лежало внутри конверта, это могло изменить мою жизнь. А где перемены – как в лучшую, так и в худшую сторону, – там слезы. Я редко плакала, и мне не хотелось, чтобы Джеймс увидел мои слезы. Покажи я при нем слабину – и это могло потом выйти мне боком. К тому же я и так наревелась за прошедшую неделю, а еще предстоит пережить похороны.

– У меня борода отрастет в ожидании.

Я слишком разнервничалась для шуток о половом созревании. Мысленно досчитав до трех, я вскрыла конверт. Мы с Джеймсом переглянулись, прежде чем он робко направил лучик своего мобильника внутрь. Я вытащила еще один конверт: на нем значилось имя «Дакс».

– Кто такой этот Дакс? – спросил Джеймс.

Я похлопала конвертом по руке. Старый боевой товарищ? Член ирландской рок-группы U2? В жизни дедушки Джима было множество интересных людей. Дакс мог оказаться кем угодно.

– Погоди… есть Крэнстон по имени Дакс, – сообразила я. – Нам иногда попадали по ошибке в папку для спама их письма. Но с чего вдруг дедушке оставлять послание человеку, состоящему в родстве с Виктором?

– Не удивлюсь, если там споры сибирской язвы, – хмыкнул Джеймс.

Наша часовня делила парковку с часовней Виктора Крэнстона, но не по своей воле. Стоило дедушке разбушеваться из-за соседа – и успокоить его было трудно.

– Вряд ли это тот самый Дакс.

– Сколько на свете Даксов? Может, проще открыть конверт и посмотреть, нет ли там какой зацепки? – Джеймс снова порылся в кармане; на этот раз он извлек из него швейцарский армейский нож.

– Убери, – сказала я. – А то поранишь руку.

– Все так говорят, только я еще ни разу не поранился.

Джеймс играл на фортепьяно почти на уровне вундеркинда. Слово «почти» вообще как нельзя лучше подходит для общей характеристики моего брата.

– Зачем тебе нож? – поинтересовалась я.

– Бойскауты говорят, что нужно всегда быть готовым ко всему.

– Когда ты к ним ходил в последний раз, тебе было одиннадцать лет.

– Это не значит, что я не слушал, когда они говорили о важных вещах, – Джеймс засунул нож в задний карман.

– Дедушка не запечатал бы конверт, если бы хотел, чтобы я прочитала письмо. К тому же вот, взгляни: здесь есть еще один конверт – точно такой же, как первый, только адресованный мне. Вот оно! – То, чего я ждала. С трепетом в груди. Это дедушкино послание должно было объяснить все – и его письмо Даксу, и наследство, и, может быть, даже то, почему дедушка надумал помереть тогда, когда к этому никто из нас не был готов. Я осторожно, стараясь не повредить конверт, отогнула ногтем его клапан – и на плотной бумаге цвета слоновой кости увидела аккуратный убористый почерк деда.

Я насчитала в тексте двадцать шесть определенных артиклей, но это не помогло мне остановить наплыв эмоций. Как все-таки странно! Почерк может пережить человека на многие годы, а то и на века…

– Если хочешь, я могу отойти, и ты прочитаешь его одна, – лицо брата смягчилось, как будто дедушкин почерк потряс и его. – Раздобуду нам хот-доги с соусом чили.

Мой живот уже скрутило. Чили бы не помог.

– Нет-нет, не надо. Я прочитаю письмо вслух. А если дедушка коснется чего-то очень личного, остановлюсь, – я выдержала паузу и начала читать.

Малышка Холли,

Если ты еще не психанула из-за часовни, то твой отец или Донна сделают это за тебя. Не сомневаюсь, новость стала для вас шоком. Но эй! По крайней мере, тебе не прикладывали к грудной клетке дефибриллятор. Кстати, там не было белого света. Я даже слегка обеспокоился этим. Хорошо, что я люблю теплую погоду, верно?

Я все делаю неправильно. Нет, не так. Я все делал неправильно.

А правда в том, что ты наследуешь не только часовню.

Ты наследуешь кучу проблем. Эти проблемы я пытался решить годами, но своими потугами лишь все ухудшил.

Позволь мне объяснить. В середине двухтысячных свадебный бизнес процветал. Это был буквально бум (иногда не успевала выйти из часовни одна пара брачующихся, как уже заходила следующая). Деньги текли рекой. Лас-Вегас начал рефинансировать займы, кредиты на покупку домов и развитие бизнеса. «Розу Шарона» оценили вдвое дороже той суммы, за которую я ее купил. И я рефинансировал свой ипотечный кредит. Заключил новый договор на условиях шаровой формы оплаты. Иными словами, я взял в банке крупную сумму на условиях регулярной выплаты маленьких взносов и погашения основной – большей – суммы сразу в конце срока, то есть по истечении семи лет. Эти деньги я потратил на часовню. Ладно, покаюсь: я еще расплатился с карточными долгами, а часть денег потерял, делая спортивные ставки (глупые Lakers!). А с учетом того, как шли дела, конца и края было не видать.

А потом конец стал видим.

Апокалиптический конец. Экономика рухнула. Люди перестали приезжать в Вегас, чтобы жениться – вот перестали, и все. Предприниматели разорялись, люди теряли работу и жилье. И сумма, в которую когда-то банк оценил мой бизнес, превратилась в пшик.

Последние несколько лет я отчаянно боролся, пытался найти деньги, чтобы удержаться на плаву. Но увы…

От моих сбережений ничего не осталось; мои активы смехотворны. Я оставлял себе жалкие крохи, едва сводил концы с концами, чтобы выделять деньги твоим родителям и платить другим работникам. Никто не видел моих бухгалтерских книг. И никто больше не знает про наше плачевное положение.

Этой весной истекает срок кредита. Чтобы его рефинансировать, я должен погасить вторую – наибольшую – часть займа. В противном случае это будет считаться невыполнением обязательств по кредиту. Банк мог бы рефинансировать его снова, но они оценят стоимость бизнеса по минимуму, и мне придется возместить разницу или потерять часовню.

В этом месте дедушкин почерк превратился в пляшущий курсив.

Я слишком ослабел, чтобы писать. И попросил закончить письмо за меня одну очаровательную девушку. Ее зовут Кики. Она санитарка. И очень красивая. Эй, если я выживу после операции, можно я приглашу вас в ресторан на ужин со стейком?

(От Кики: ваш дедушка флиртует со всеми санитарками на этом этаже. У него уже запланирована масса ужинов со стейками в будущем.)

Я не знаю, КАК тебе сохранить часовню и бизнес. Тебе надо поговорить с финансистами, подключить Донну (я рад, что умер, иначе бы она меня убила).

Составь план действий, чтобы заработать хоть какие-то деньги. Поверь мне: если бы я смог разрулить все сам, мне не пришлось бы писать ни это патетическое письмо, ни письмо, которое я прошу тебя передать лично, из рук в руки Даксу Крэнстону.

Как бы там ни было, мне очень жаль. И я прошу меня простить. За то, что оставляю это на тебя. За то, что не рассказал всего раньше. Мне жаль, что твои шансы на успех невелики. И я очень сожалею, что время нашего общения истекло. Потому что… раз уж ты читаешь это письмо (а я правда надеюсь, что ты его не прочтешь никогда) – значит, я умер и мы больше не поспорим с тобой ни о чем.

Прости. Я люблю тебя, малышка Холли. Ты заботишься об этой часовне не меньше моего. Ты понимаешь, что она значит для нашей семьи. Как по мне, так ребята из U2 выразились лучше всего: «Дом… я не могу сказать, где он находится, но я знаю, что иду домой».

Дедушка Джим

В тусклом свете телефонного фонарика округлившиеся глаза моего братца стали похожи на глаза инопланетянина.

– Я не могу в это поверить… Дедушка пытался справиться со всем этим сам и никому ни о чем не рассказывал!

У меня в горле возникла такая резь, словно я проглотила швейцарский армейский нож Джеймса:

– Мне тоже не верится. Дедушка был… он взвалил на себя непосильную ношу… С тех пор, как мы были еще детьми. Все это время, что мы его знали, то есть думали, что знали, он старался сам все уладить, не обременяя никого такими проблемами…

– Бедный дедуля, – при всей напускной грубости брата он славный чуткий мальчик. Напоминает мне Понибоя из той старой книжки и фильма «Изгои». Он важничал, выпендривался, любил прихвастнуть, но у него были такие маленькие пухленькие щечки. И что бы он ни сделал, эти щечки могли спасти его от любой беды. Я была в этом уверена. Если только Джеймс не вступит в банду и его не начнут дразнить «детской мордашкой». – Наверное, дед никогда бы этого не написал, если бы не предчувствовал кончину.

– Если часовня закроется… – Я сглотнула это жуткое, причиняющее такую боль «если».

– Это всего лишь здание.

– Нет, это дом.

Джеймс запулил в воду камешек.

– Дом – это не просто какое-то место, Холлз.

Я убрала письмо в конверт, разгладила его. Снова открыла – и тут же закрыла. В каком отчаянии должен был находиться дедуля, чтобы передать убыточный обреченный бизнес своей семнадцатилетней внучке!

Джеймс высыпал в рот половину пакета семечек и начал громко грызть; щеки у него надулись как у хомяка.

– Ладно, по крайней мере, одно мы знаем наверняка.

Одно… Это было только начало. Всего несколько слов могли облегчить мое тяжкое бремя, заронить в сердце надежду.

– Что?

– Ты точно облажаешься и ничего не исправишь.