Глава 5

Через месяц после окончания школы Кире исполнилось семнадцать. На семейном совете, состоящем из Марии и самой внучки, было решено, что Кира начнет работать, поскольку материальное положение семьи было плачевным, а параллельно год будет готовиться к поступлению в институт. Кира хотела стать журналистом.

После окончания средней школы из одежды у Киры было одно летнее платьишко, сшитое ею же самой на школьных уроках домоводства, и черная вязаная кофта. Надо было заработать на одежду, необходимую уже не школьнице, а девушке. Не было средств и на поездку для сдачи экзаменов в институт или университет, а хотелось ей учиться ни много ни мало где-нибудь в Киеве, Ленинграде или в Москве. Кира стала работать там, куда ее взяли еще несовершеннолетней, без специального образования, мотальщицей на местной ткацкой фабрике.

Когда Кира была достаточно маленькой, лет в пять-семь, бабушка Мария рассказывала ей:

– Я была молода, жила тогда в Смоленске. Однажды старец гадал мне на воде. Взял пустую бутылку, опустил ее в воду против течения реки и, слушая журчание воды, говорил мне о моем будущем.

Подробно маленькой внучке Мария о предсказаниях старца не рассказывала, но одно Кира запомнила навсегда.

– Он сказал мне, – продолжала Мария, – что умру я в шестьдесят пять лет.

Шли годы и девочка машинально отсчитывала возраст бабушки, хотя в такие глупости, как какие-то гадания и предсказания, абсолютно не верила.

В год окончания Кирой средней школы в августе Марии исполнилось шестьдесят четыре года. К этому времени она все еще работала санитаркой в том же санатории для больных туберкулезом. Также убирала и мыла палаты больных, коридоры санатория и все другие имеющиеся помещения на закрепленном за ней этаже.

Конечно, она прекрасно понимала значение образования и предоставляемые им возможности для внучки. Именно поэтому после интерната-восьмилетки решила дать возможность Кире получить среднее образование, без наличия которого получить высшее образование просто невозможно. Она всегда говорила:

– У Киры хороший ум, ей обязательно нужно учиться дальше. Вот я не выучилась, поэтому и мою полы и убираю дерьмо за другими всю свою жизнь!

К этому времени она говорила, что страшно устала от своей тяжелой жизни и хотела бы умереть.

– Одно меня беспокоит, – говорила она время от времени внучке, – как ты выживешь без меня рядом с пьющим дедом?

– Ну, во-первых, – трезво рассуждала Кира, – ты не умрешь, ты совсем не старая. А во-вторых, что за меня бояться, я же все умею: готовить еду умею, убраться – без проблем. Шить, вязать умею. Не пропаду.

Что так беспокоило Марию, почему свое беспокойство она связывала с Матвеем, Кира поняла несколько позднее, а пока ее обеспокоенность казалась внучке смешной и беспочвенной. То, что Мария последний год при кашле отхаркивалась кровью и что надо бы проверить легкие, было очевидным, но она этого не делала.

Шел конец весны, скоро август и Марии исполнится шестьдесят шесть лет! Все эти предсказания – враки! Кира так и знала, но на всякий случай хотела, чтобы август наступил все же поскорее.

В июне Марию обследовали тут же, по месту работы в санатории, и нашли открытую форму туберкулеза легких. Кашляла кровью она не зря! Ее положили в санаторий, уже лечиться.

Шел июнь. Было свежее прибалтийское лето. В те годы в субботу и воскресенье район города Панямуне, расположенный вдоль реки Нямунас, просто оккупировался каунассцами, которые после трудовой недели выезжали кто семьями, кто с друзьями, а кто и с теми и другими на Панямунский песочный пляж на целый день покупаться в реке, позагорать, попить пивка, а то и крепленого литовского винца или водочки.

Отдохнуть в выходные приезжал сюда практически весь город. А поскольку сам пляж не мог вместить все количество приезжавшего сюда народа, прилегающая к пляжу часть начинавшегося соснового леса была просто устлана отдыхающими. Иногда непросто было пройти мимо отдельных групп людей. Отдыхавшие брали с собой «скатерти-самобранки», на которых располагались сами и на них же расстилали скатерти с провизией на день: пили, ели, играли кто во что горазд, в общем, «культурно отдыхали».

На самом деле, местное население, и особенно литовцы, умели не только работать, но и действительно культурно отдыхать: откровенно пьяных практически не было видно; не дрались, рядом растущую зелень и кусты не поганили. Все было чинно и благородно!

Кира с Ольгой, которая после учебного года на каникулах тоже обитала у бабушки с дедом, жили рядом с Панямунским пляжем и ходили туда прямо из дома. Кира – покупаться, Ольга – позагорать и пособирать в свой адрес очередные комплименты от мужской части отдыхающих, плавать она не умела и учиться не желала. Кира была очень белокожей и ей постоянно кто-нибудь давал советы, как нужно загорать, чтобы не сгореть. А это уж она хорошо знала, так как лет в одиннадцать бабуся впервые взяла ее по путевке от своего санатория на Балтийское море, в Палангу. Там с Киры, побывшей на ветерке на пляже, когда солнце не было прямым, а было в дымке, вечером просто «чулком» снимали сгоревшую кожу. А Мария, коря себя за такую неосмотрительность, причитала:

– Ну что же я, дура старая, недосмотрела! Должна была понимать, что на солнце с такой белой кожей – шутки плохи.

Остальное время Кира провела в тот раз в Паланге, практически сутками лежа на животе, с кефиром и сметаной на спине. Других доступных средств против подобного рода ожогов в то время в продаже просто не было. Остальные отдыхающие в это время купались в море и с удовольствием загорали. Так что советы по поводу правильного загара с ее кожей ей уже были ни к чему – у нее на этот счет был хорошо запомнившийся личный опыт…

Заканчивался первый месяц лета – июнь. Мария лечилась в санатории. Кира на застекленной веранде, которая летом служила кухней, на плите с газом в баллонах жарила для них с Ольгой блины. Неожиданно в дверях появился врач Лауринавичус, работавший с бабушкой в санатории. Жил он с ними в одном дворе в соседнем крайнем двухэтажном доме. Лауринавичус вошел в дом со скорбным лицом и сразу, без какого-либо вступления, сообщил, что Мария Савельевна сегодня утром умерла.

Сковородка выпала из рук Киры. Ольга заголосила, как голосят в этих случаях бабы… До шестидесяти шестилетия Марии оставалось чуть больше месяца. Ей было полных шестьдесят пять!

Ни Матвей, ни девочки не занимались организацией похорон и не знали, кто и на какие средства их провел. Похороны Марии превратились в большую процессию. Непонятно даже, откуда было так много народу, русских, а в большинстве своем – литовцев, на похоронах санитарки, простой русской женщины?! Мария искренне любила людей и они отвечали ей взаимностью.

Кира вдруг осознала, что практически ничего не знала о жизни бабушки до приезда ее в Литву. Просто ничего, кроме того, что та работала до войны официанткой в Смоленске в ресторане для работников силовых органов и имела сына Бруно от какого-то Коваленко, который затем жил в Минске и погиб в годы войны на фронте. Были ли у нее оставшиеся там родные, почему она никогда не писала и не получала писем из России, были ли у нее братья и сестры; почему ее однажды в трагические тридцать седьмые на сутки арестовывали и сразу отпустили? Как она вообще жила и чем жила там, в своей молодости… Теперь она никогда этого уже не узнает…

Глава 6

Через месяц после смерти Марии Кире исполнилось восемнадцать, Ольге – шестнадцать, она еще училась в интернате, но лето проводила у сестры и деда Матвея. Когда начался учебный год, стала приезжать сюда же, в Панемуне, на выходные и каникулы. За нее уже отвечала Кира. Матвей души не чаял в Кире и хотя достаточно безразлично относился к Ольге, ничем не притеснял ее и тоже признавал своей внучкой.

После смерти Марии Дана предложила девочкам жить вместе с ней. К этому времени со вторым мужем Витасом они расстались и она жила в крохотной двухкомнатной «хрущевке» со своей матерью Эгле и восьмилетней дочерью от брака с Витасом – Риммой.

Девочки отказались переезжать к матери. Они остались жить в Панемуне с Матвеем. Кира работала, Ольга заканчивала среднюю школу-интернат. Матвей по-прежнему работал поваром в офицерской столовой Дома офицеров в центре города, подкармливая девчонок, чем очень их материально поддерживал.

После работы Матвей постоянно выпивал. Степень опьянения в выходной от работы день была большей, поскольку он мог пить в течение дня. Лежа в пьяном, полубессознательном состоянии на железной кровати в проходной комнате с печью, он все еще «воевал» и нес бог знает что:

– А-а-а-а, фашистские морды!..

Это определение относилось ко всем, с кем он в тот или иной момент конфликтовал или кем был просто недоволен. К Кире это не относилось никогда, поскольку ее он обожал. У него в определенные периоды жизни обязательно должен был быть «неприятель», с которым он мысленно выяснял отношения; мысли при этом он выражал в пьяном виде вслух. Это могло продолжаться часами, пока он не засыпал в пьяном бреду.

Через легкую фанерную дверь, ведущую во вторую комнату, где жили сначала Мария с внучками, а затем уже одна Кира с приезжающей по выходным Ольгой, было все прекрасно слышно. Поэтому приходилось засыпать под монотонное, но не тихое пьяное бурчание Матвея, который «продолжал борьбу» с «фашистскими мордами».

Очень скоро после смерти бабушки Кира поняла, почему в последнее время Мария, видимо понимая, что жить ей осталось немного, время от времени повторяла:

– Я устала жить, не смерти боюсь. Одного опасаюсь, что ты останешься жить здесь вместе с пьющим дедом!

В один из дней того же лета, когда умерла Мария, Кира возвратилась домой и застала такую картину. На застекленной летней веранде за прямоугольным столом выпивали и закусывали человек пять возрастных мужиков, лет по сорок-пятьдесят, во главе с уже захмелевшим Матвеем. На столе, соответственно, лежала разная еда и стояли две пол-литровые бутылки водки: одна полная, вторая – начатая, заполненная «живительной влагой» где-нибудь на три четверти.

Компания приветствовала молодую внучку Матвея и стала приглашать за стол. И тут вдруг молнией пронеслось осознание Кирой постоянно высказываемой бабушкой озабоченности. Она совершенно четко представила себе, как где-то валяется что-то бубнящий в пьяном бреду дед, а напившиеся и оборзевшие мужики насилуют ее и Ольгу. Все стало на свои места! Бабушка могла бояться именно этого, поскольку ничем Матвей, считавший девчонок своими внучками, их не обижал!

Реакция у Киры в минуты, когда требовалось срочное принятие решения, была практически мгновенной. Поэтому на предложение мужиков присоединиться к их компании последовал ее ответ:

– Спасибо, конечно. Но прошу послушать меня внимательно и серьезно отнестись к моим словам. Даю вам десять минут. За это время вы должны не только все убрать со стола, но и все до одного – освободить помещение. Если этого не случится, через десять минут бутылки с водкой будут мной выброшены в окно.

Мужики похихикали и продолжали выпивать и закусывать, а Кира ушла в свою комнату и засекла время на часах: хода обратно уже не было! Либо она сейчас победит ситуацию, либо уже никогда не будет строить свою жизнь по своим правилам! Она не знала, чем закончится ситуация: шестеро против одной! Пальцы рук немели, сами руки мелко дрожали, минутная стрелка на часах неторопливо, но упорно двигалась по кругу…

Ровно через десять минут она вышла на веранду. Компания как сидела, так и осталась: народ выпивал и закусывал… На Киру уже никто как бы и внимания не обращал. Она молча подошла к столу, взяла за горлышко початую бутылку водки, открыла форточку в застекленной веранде и выбросила бутылку. Сказала, что если сейчас компания не уберется, то же самое ждет и вторую. Бутылка, заполненная на три четверти водкой, описав в воздухе дугу, шмякнулась на землю и так и осталась лежать там, теряя «живительную влагу», которая лилась из ее горлышка прозрачным ручейком.

Мужики, не поднимаясь, загалдели, стали возмущаться, обращаясь к Матвею:

– Матвей, это что же себе позволяет твоя внучка? Мы первый раз пришли к тебе в гости, тихо-мирно сидим, а она что вытворяет, соплячка?!

Спас ситуацию именно Матвей.

– Ладно, мужики, собирайтесь, забираем все с собой. Пойдем на природу… Пошли, пошли… – отвечал он миролюбиво, принимая тем самым сторону внучки.

Кира ушла в комнату, а компания под неодобрительный гул уже «принявших на грудь» мужчин, забрав закуску и оставшуюся выпивку, удалилась и больше никогда не собиралась в доме овдовевшего Матвея.

Глава 7

Кира постоянно находилась в поиске себя, своего места в жизни. Каждый год на протяжении ряда лет она пыталась поступить в институт. Первые два года – на факультет журналистики, сначала в Киеве, затем – в Ленинграде. Но в первый раз написала сочинение на тройку и уехала, понимая, что для факультета журналистики такая оценка за сочинение равносильна провалу. Во второй раз недобрала необходимое количество баллов для обучения на стационаре, а на заочном отделении учиться не захотела.

После этого ее дядька, брат матери Викторас, имевший определенный вес и связи в городе, договорился в газете «Кауно тиеса» («Каунасская правда»), что она поработает там внештатным корреспондентом. Газета выходила на двух языках, литовском и русском. По поручению журналиста, за которым была закреплена, она взяла два интервью. Написала две заметки, которые были-таки опубликованы в газете, но узнала она их только по своей стоявшей в их конце фамилии. Над текстами поработал тот же пожилой усатый журналист, к неудовольствию которого к нему прикрепили сопливую девицу, как будто у него свей работы мало?

После этого интерес к профессии журналиста у нее пропал начисто. Унизительным показалось уговаривать всех дать интервью, поскольку давали его совершенно неохотно. Нужно было хорошенько поунижаться, чтобы хоть как-то разговорить интервьюируемого. Кроме того, работа над материалом показалась бессмысленной, поскольку опубликованное было просто неузнаваемым! «Спасибо дяде, а то вот так выучишься, а фактически окажется, что профессия-то совсем не твоя», – думала Кира.

На самом же деле от девчонки, только что закончившей школу, не имевшей не только специального образования и знаний, не только профессионального, но и жизненного опыта, вряд ли можно было ожидать сколько-нибудь качественного материала. Да и интервью брать нужно было уметь. Этому надо было либо научиться, либо надо было быть настолько талантливой, что обучение лишь отшлифовало бы этот талант. Видимо, особого природного журналистского дара, который сразу же, без специальной подготовки, и проявился бы, у девушки не было.

После расставания с мыслью о журналистике, Кира решила стать юристом, для чего, понятно, следовало закончить юридический факультет университета. Она никогда не сдавала экзамены в Вильнюсский университет, не имея намерения всю жизнь прожить в Литве. Последней попыткой было поступление на юридический в Калининграде, где жила какая-то очень дальняя бабушкина родственница – солнечная, добрейшая тетя Аня Батурина.

Когда Кира приехала в Калининград сдавать экзамены на заочное отделение юридического факультета Калининградского университета и остановилась у тети Ани, та сокрушенно повторяла:

– Ну почему же ты мне не сообщила заранее о своих планах, мы тут что-нибудь придумали, порешали бы? А теперь-то что делать?

– А что тут решать? Я сдам, и хорошо. Я твердо это знаю, – удивлялась Кира.

И сдала. Набрала двадцать четыре балла из двадцати пяти. Она точно поступила! Факультет был заочный, а отпуск у нее заканчивался и ей в университете предложили ехать домой. Заверили, что о решении приемной комиссии сообщат почтой. Через неделю она получила из университета сообщение о том, что ей отказано в зачислении на заочное отделение юридического факультета, поскольку она, хотя и набрала проходной балл, однако работала не по профилю, то есть ее настоящая работа не связана с избранной будущей профессией, требующей юридического образования.

Кира чувствовала себя котенком, которого за шкирку выбросили за дверь! Она никак не могла пробить стену, отделявшую ее от той, другой, такой заветной жизни! Один раз ее уже выбросили из своей жизни ее родители и вот снова… У нее начинал развиваться комплекс неполноценности.

После окончания школы Кира постоянно где-нибудь работала. Однако механическая, монотонная работа удовлетворения не приносила.

Что же касается личной, так сказать, жизни, то у Киры ее просто не было. Все ее сверстницы влюблялись, расставались, ходили на свидания, целовались… Вокруг нее бурлила жизнь! Подружек у нее всегда было много. Встречаясь, все они делились новыми приключениями и открытиями. У Киры эта часть жизни не была ничем заполнена по одной причине – с двенадцати лет она была влюблена в Валеру Харина из того самого детского противотуберкулезного санатория. Чувство это было просто наваждением, не отпускало ее все эти годы. Вот уж действительно – мания!

Выписавшись из санатория семь лет назад, ребята разъехались по домам, по школам. В городе было несколько русскоязычных школ и Кира без труда по сарафанному радио знала, что Валера учится в средней школе, что в старом городе. Она, тихо страдая, была в общих чертах в курсе жизни Валеры, хотя их ничего и не связывало. Он был старше ее на год. После окончания школы он поступил в политехнический, но после первого курса неожиданно ушел служить в армию, имея намерение после нее продолжить учебу.