– Твой приход в походном снаряжении говорит о неотложных и важных делах, которые ты принес в мой дом, и касаются они меня. Только тревога обо мне могла заставить тебя нарушить правила визитов, которым ты неукоснительно следуешь. Я слушаю тебя, Аман. Говори.

Давно Понтий Пилат не находился в состоянии такого душевного потрясения. Жилы на его лбу и шее стали набухать, руки все сильнее сжимали край ложа, на котором он уже сидел, язык готов был отдавать самые невероятные приказы. В голове рождались планы мести, и каждый новый сменялся еще более чудовищным, вплоть до истребления толпы иудеев на площади дворца.

Аман Эфер понимал душевное состояние прокуратора.

– Сейчас не время думать о мести, об этом будем говорить завтра. Собери всю свою волю. Через пять минут ты выйдешь в судебное присутствие и утвердишь смертный приговор галилеянину. Ни у кого даже мысли не должно возникнуть, что такое решение принято под чьим-то давлением. На сегодня другого выхода нет.

Настала минута, когда Понтий Пилат смог заговорить:

– Сейчас я столкнулся с новой, непонятной для меня силой. Раньше я ее не чувствовал достаточно ясно, за что и наказан.

– Чем возмущаешься, Понтий? Ты видишь перед собой страну, народ которой религиозен до фанатизма. Всякая попытка истолковать по-новому основные положения его религии приводит к обвинению реформатора в ереси с тяжелейшими для него последствиями. Определенная степень фанатизма коснулась и высшего руководства. Однако они хитрые и дальновидные политики в жизни, и я не уверен в искренности их фанатизма.

Мне хотелось бы, прокуратор, предложить тебе взглянуть на события с иной высоты.

Попытка руководителей синедриона оказать на тебя давление есть итог накопления в обществе сил, противостоящих римскому владычеству.

На мой взгляд, существуют три причины, приведшие сегодня к кризису взаимоотношений Рима и Иудеи.

Первую причину я сформулировал бы кратко: иудаизм, теократия, синедрион. Иудаизм – религия национальной замкнутости, религия только иудейского народа, и религиозное руководство всеми силами поддерживает данное ограничение в противоположность другим религиям, которые стремятся распространить свое влияние на близлежащие народы. Именно религиозная замкнутость обеспечивает теократическую форму управления страной.

Синедрион представляет верховную структуру теократии Иудеи и является на сегодня чисто религиозным учреждением, что и определяет религиозное содержание всей общественной жизни страны. Государственные функции в стране выполняете вы, римляне.

Вторая причина связана с протекторатом Рима, с созреванием сил освобождения Иудеи от римского Протектората. Такие процессы в обществе с бытующим убеждением своей избранности и должны существовать. Вы же, римляне, делаете вид, что ваше пребывание в этой стране является для всех понятным благом, против которого нормально думающие люди возражать просто не могут.

Посмотри, что делается кругом. В горах появились вооруженные отряды зелотов. Начали действовать так называемые сикарии-кинжальщики; они убивают легионеров и своих соотечественников, сотрудничающих с римлянами.

– Третья причина – мессианство. После упразднения царского титула в Иудее Рим принял тяжесть управления Иудеей на себя. От взаимного неприятия, непонимания не спасут ни льготы, дарованные императором Августом, ни даже тот бык и два ягненка, которые ежедневно приносятся в жертву по приказу императора в Иерусалимском храме.

Левиты съедают императорского быка и двух ягнят, но неспособны организовать и направить развитие общества в нужное русло. Сами левиты желают спокойствия в стране и не намерены возглавлять борьбу против римлян. Иудейское общество переключилось на развитие идей мессианства. Мессия должен освободить страну от римского владычества и создать независимое государство. Если иудеи признали мессианство чуть ли не как реальность сегодняшнего дня, то члены синедриона понимают: любая попытка практической реализации этой идеи будет потоплена римскими войсками в крови. Однако в идее мессианства скрывается и великое достоинство: любого реформатора религии можно с помощью римлян отправить на крест.

Члены синедриона правильно рассчитали. Помощи нам ждать неоткуда, а для применения силы нет серьезных оснований. Судя по степени давления, произошло серьезное событие, угрожающее интересам первосвященника Каиафы или его ближайшего окружения. Только узнав причину, побудившую Каиафу действовать так жестко, мы сможем сделать правильные выводы. Раньше пророков, подобных галилеянину, просто забивали камнями, а этого Каиафа почему-то хочет отправить в царство теней твоими руками. Сам я теряюсь в догадках, но точный ответ знают Каиафа, Антипа Ирод, Анна – тесть Каиафы. От них мы ничего не узнаем. Знает причину и галилеянин, но боится за своих учеников, бывших свидетелями предполагаемых событий. Свидетелей уже ищут по всему городу. Они спрятались и затаились, потому, что осознали опасность для своей жизни. Скорее всего, речь идет о событиях, произошедших на расстоянии одного дня пути от Иерусалима. Надо выяснить, какие несчастные случаи, в том числе и случаи со смертельным исходом, произошли прошлой ночью, а чтобы сузить сектор поисков, спроси галилеянина на допросе, по какой дороге он со спутниками шел в Иерусалим. Сейчас же, Понтий, ты выйдешь и утвердишь смертный приговор, каким бы невиновным ни был этот галилеянин.

Аман Эфер поднялся.

– Для пользы дела будет лучше, если я покину тебя. Мое пребывание здесь не должны связывать с дальнейшими событиями.

– Иди, прокуратор поднял голову, – теперь я способен вести дело.

Ясная, спокойная речь декуриона, его совет разграничить дела сегодняшнего и завтрашнего дней вернули Понтию Пилату деловую форму. Он срочно вызвал начальника тайной канцелярии и дал указание собрать сведения о происшествиях и смертных случаях в городе и окрест на расстоянии дня пути от Иерусалима. Прокуратор смотрел вслед уходящему начальнику канцелярии и думал о возможности привлечения его к будущим своим планам. Он понимал людей тайных канцелярий, которые только наполовину подчинялись ему; вторая же половина их работы связана с наблюдением за его деятельностью и им самим.

Прокуратор приготовился внимательно слушать содержание документов, касающихся галилеянина. Он представлял глубину лжи и подлости обвинительного документа синедриона. Что там может быть правдой, если необходимо прибегать к такой мере давления? Понтий Пилат в глубине души оставался прямолинейным солдатом – врага видел как бы поверх щита. Последнее время он принимал служебные подлости, как необходимые правила игры управления, удержания власти. Теперь, когда подлость схватила за горло его самого, все в нем клокотало и звало к мщению.

– Как посмели! Как я допустил, что они смогли посметь?!

Он уже знал, что сегодняшние его победители скоро по-другому оценят развивающиеся события: они еще не поняли, кому решились диктовать свою волю. Будут пущены в ход и хитрость, и коварство, и сила – все, чтобы первосвященник Каиафа осознал свою роковую ошибку. Исчезнут его власть, авторитет, богатство, угаснет его род на Иудейской земле!

Толпа на площади бушевала. Видимо, пока его не было в должностном кресле, страсти вышли за пределы дозволенного.

Актуарий сообщил, что доставленные документы по-новому трактуют вину галилеянина, и обвинение носит политический характер. Он обвиняется в принадлежности к секте есеев из оазиса Энгеди, известного рассадника смуты против власти кесаря. Установлено, что трое его спутников, а именно: Симон, Петр и его брат Андрей – принадлежат к партии зелотов; из них Симон является сикарием. Группа галилеянина прибыла в Иерусалим на Пасху для организации народных волнений против протектората Рима, намереваясь использовать громадное стечение народа по случаю предстоящего праздника. Действия преступной группы начались с организации беспорядков в Иерусалимском храме с целью его поджога, однако были пресечены храмовой стражей. Главарь этой группы, Иисус из Назарета, арестован и на основании документов следствия приговорен судом синедриона к смертной казни. Основание для обвинения – организация народных выступлений против власти кесаря. К обвинительному заключению приложена копия отчета агента синедриона, внедренного в преступную группу Иисуса из Назарета, некоего Иуды из Кариота. Подпись последнего подтверждают собственноручно все члены большого синедриона.

Толпа взорвалась ненавистью. В воздухе замелькали кулаки, криком оскалились лица:

– Распни его! Распни! Пусть кровь его будет на детях наших!

– Да что же это такое?! Многие и не видели его ни разу, а готовы детей своих заложить судьбе. Ну, варвары! Воистину варвары, а еще обижаются, когда их так называют.

Постепенно ярость толпы стихла. Любопытство стало преобладать: у кресла прокуратора что-то происходило.

– Прочитай донесение галилеянину, послушаем, что он скажет, – обернулся прокуратор к актуарию.

Выслушав содержание донесения, галилеянин как-то криво усмехнулся.

– Иуда не мог написать донесения – он и слов-то таких не знает. Иуда – искренний человек, но слаб духом. Видимо, не уберегся и попал в руки костоломов из тайной канцелярии синедриона, а под пыткой чего не подпишешь. Скорее всего, и здесь действительно стоит его подпись.

Актуарий подошел к прокуратору.

– Я напоминаю, игемон, что завтра праздник иудейской Пасхи, и по существующей традиции один из осужденных может быть помилован по желанию народа, находящегося на площади.

– Зачем же нам заботиться об иудейских традициях? Здесь присутствует представитель синедриона, пусть он и проводит эту работу. Нетрудно представить, что здесь произойдет, а потому передай примипиларию, чтобы он вызвал вторую центурию и поставил бы ее во вторую линию оцепления. Стянуть сюда каппадокийскую вспомогательную когорту и сирийскую кавалерийскую алу. Ала должна встать справа и забить по сигналу мечами в щиты, как всегда делает перед атакой.

Прокуратор кратко проинструктировал примипилария и широким шагом удалился в залы дворца.

Актуарий обратился к обвинителю синедриона и передал ему разрешение прокуратора провести традиционные пасхальные помилования. Сарейя был достаточно умен, чтобы понять: его поместили между молотом и наковальней. Он уже догадывался о судьбе галилеянина. Тот должен был умереть по неизвестным для него причинам, и сейчас нельзя допустить его помилования. Но и человека, убившего или пролившего кровь римлянина, прокуратор не помилует.

«Господи! Пощади верного слугу своего. Вспомни! Всю жизнь я точно выполнял твои заповеди. Что тебе этот безродный галилеянин; в голове у него смутные мысли. Они не могут привести к божьей благодати. А я буду служить тебе всегда и детям своим закажу и обяжу. Господи! Не дай совершиться несправедливости!»

Укрепив дух молитвой, Сарейя вышел вперед и поднял руку. Толпа притихла. Обвинитель синедриона сообщил народу о праве помилования и предлагал выбрать одного из трех. В различных местах толпы стали выкрикивать имя Варравы, и через несколько минут его имя гремело на площади дворца. Каждому было понятно, почему повторялось имя Варравы. Он убил римлянина и уже таким поступком заслужил симпатии иудеев-простолюдинов, а то, что он защищал свою жену, еще больше возбуждало толпу. Жители Иерусалима были возмущены несправедливостью действующего закона, которым определялась неприкосновенность римлянина, опозорившего их очаг. Римский актуарий пояснил, что право помилования распространяется только на осужденных, не проливших кровь римских граждан. Толпа взорвалась от ярости, и было уже ясно, что будет попытка отбить Варраву силой. Появление второй линии легионеров и выдвижение каппадокийской пехоты не произвело на толпу ожидаемого впечатления: она стала наползать. Легионеры, укрывшись щитами, выбросили копья, а вторая линия выхватила мечи. Однако движение толпы было неотвратимо. Вдруг сзади раздался оглушительный грохот. Толпа повернулась кругом и увидела, как на нее, заходя левым крылом по сто всадников в ряд с копьями наперевес, разворачивалась кавалерийская сирийская ала. Конная лава извергала грохот щитов, барабанов, рев труб. Конница надвигалась всесокрушающим валом. Ощерившиеся лица исконных врагов напомнили иудеям о беспощадности римлян. Прямо в лицо дохнула смерть. Оцепенение охватило толпу.

Примипиларий, внимательно следивший за событиями на площади, поднял руку. Грохот смолк, всадники осадили коней. От кресла прокуратора раздался голос римского актуария:

– Прокуратор оставляет в силе все приговоры. Суд закончен.

Сарейя, находившийся рядом с актуарием, склонил голову, свел руки вместе и, подтверждая неизбежность своего подчинения, проговорил фразу, ограждающую его от ответственности за принятое решение:

– Я умываю руки.

Стража, окружив осужденных, повела их к месту содержания. Быстрее всех уяснили положение дел фарисеи. На виду еще гарцующих всадников они стали растекаться с дворцовой площади. За ними последовали и остальные, довольные уже тем, что обошлось без кровопролития.

Нумизий Руф направился на доклад к прокуратору, которого он застал в глубокой задумчивости в том же зале, на том же ложе.

– Не надо докладывать. Я и так представляю события на площади. Нетрудно восстановить всю картину. Просто надо знать толпу и ее поведение, тогда ничего непредвиденного случиться не может. Я доволен тобой и примипиларием. Иди отдыхай, у нас был тяжелый день.

Прокуратор опустил голову и погрузился в размышления. И опять любимый мотив возник в воспоминаниях. Тот мотив, который помогал ему твердо стоять на ногах, каким трудным испытаниям ни подвергала его жизнь. Мысль побежала по уже известному пути. На этом пути он из должностного лица императора Тиберия снова становился мальчиком из простонародья.