Однако гусей давно съели, разводить их хлопотно, да и не плодятся они при социалистическом ведении хозяйства, поэтому и пришлось изобретать человечеству всякие там автоматические перья. Но с тех пор как цивилизация оседлала технический прогресс, в редакциях перестали принимать рукописи в прямом смысле, и первое требование к ним стало терминологическим противоречием – рукописи должны были быть отпечатаны на машинке или на компьютере, а сейчас даже и не отпечатаны, а на каких-то непонятных магнитных носителях, что уже совсем ничем не напоминает рукопись. Но машинки, как и компьютеры, были изобретены совсем недавно, а в нашем государстве вообще разрешение на механизацию процесса писания и, главное, размножения написанного только-только появилось, и неясно было, в какой мере и надолго ли, поэтому найти что-нибудь печатающее было непросто. К знакомым, как уже говорилось, я обращаться не хотел, потому что прежняя жизнь кончилась, правда, разыскивать меня могли, и очень интенсивно, потому что беглые рабы не имеют права на существование. Походив по разным конторам, я нашёл всё-таки безвестную машинистку, которая взялась перепечатать мои сказки в нужном формате. Их было немного, но на это ушли все мои свободные деньги, и воротился домой я не поужинав, потому что день кончился быстро за всеми этими поисками. Искать заработки было уже поздно, вечерний и ночной мир никогда не привлекал меня, а главное, очень хотелось спать. Поэтому я направил свои стопы к дому, и в скором времени уже поднимался по лестнице, гадая, какие сюрпризы ждут меня ещё в этой квартире. Квартира, однако, оказалась пустой, у хозяйки было закрыто и темно, так что я спокойно мог улечься и заснуть.

Но долго поспать мне не удалось, как я и опасался. Где-то среди ночи, в самый тёмный её час, тёмный ещё и потому, что все окна в нашем колодце уже были погашены, только в двух, под самой крышей, где жили бедные поэты, теплились маленькие огоньки свечей, в этот час неприятный, хоть и не слишком громкий шум возвестил приход моего соседа. С неразборчивым ворчаньем он повозился и рухнул на свою не столько жалобно, сколько противно скрипнувшую кровать. Можно было некоторое время не беспокоиться, что он проснётся, и я остаток ночи проспал так спокойно, как мог. У меня было впереди три дня, за которые машинистка обещала сделать работу, и я мог посвятить их добыванию очередной порции денег.

Первый день прошёл впустую. Никто мной не заинтересовался, похоже, как и во все времена, везде нужна была протекция. Поэтому пришёл я домой не поздно, но ни с чем, и не поужинав, а также и не пообедав, и не позавтракав, и тихо лёг на кровать. Голод не помешал мне думать, а также тихо заснуть. Проснулся я среди ночи от несильного грохота, с которым мой сосед промахнулся, пытаясь улечься на кровать. Чем он сумел так нагреметь, я не понял, но по крайней мере он не пострадал, как и большинство пьяных при падении, – мышцы у них расслаблены, и это смягчает любые удары. Напряжение и группировки амортизируют удары ещё лучше, но пьяные на это не способны. Ворча что-то, он поднялся, и на четвёртый или пятый раз ему удалось улечься так, чтобы ничего не свисало и ничего не перевешивало. Постепенно он затих, а я заснул и видел сон.

Сон: Я очень редко держу в своих руках “Огонёк”, никогда его не выписываю и не покупаю. Разве что случайно посмотрю во время ожидания в парикмахерской, или кто-нибудь из знакомых даст почитать интересную вещь. Но вот случилось, что стоял я на остановке, трамвая долго не было, и, как человек нетерпеливый, не могущий просто стоять и ждать, я пошёл поглазеть на то, что лежит в Союзпечати. Скользнул взглядом по груде газет, взглянул на обложки и хотел отойти, но девушка, сидевшая внутри, пристально посмотрела и сказала: – Возьмите вот «Огонёк», не пожалеете. —

Можно было отказаться, возразить, поговорить на эту тему, но было в девушке что-то необычное и очень серьёзное, что заставило меня взять журнал и отойти, не сказав ни слова.

Журнал лежал свёрнутым у меня в кармане, пока я не вернулся домой. Не хотелось листать его в трамвае, потому что девушка была серьёзной, и что-то подсказывало, что с этим журналом будут связаны большие события. Я взялся за него только под вечер, сел к окну и открыл.

На второй странице обложки фотография, напоминающая обстановку тридцатых годов – несколько человек разматывают провод антенны через большой двор. Старенькие трёхэтажные дома, вид сверху на глазеющую толпу любопытных.

– Это братья Змея, – вдруг услышал я чей-то голос, кажется, той девушки из Союзпечати. – Всмотрись и постарайся помочь. —

И я начал пристально всматриваться в фотографию, до того, что она заполнила всё пространство вокруг, и, оглянувшись, я увидел, что стою на краю крыши, в месте, с которого был сделан снимок.

Снизу по лестнице с концом провода в руке показался один из братьев. – Держи и вытягивай, я буду подавать. – Машинально я стал выбирать провод и наблюдать, как он поднимается с земли и провисает между крышами. Брат стоял чуть ниже, на лестнице, и подтягивал провод.

Провод начал раскачиваться, как только оторвался от земли. Он раскачивался медленно, и в то же время руки ощущали мелкое дрожание, как у натянутого каната. Посмотрев во двор, я увидел, что он обязательно заденет в один из своих размахов провода, идущие наискосок через двор и тоже покачивающиеся. И мы стали выбирать провод рывками, чтобы между размахами подтянуть его сразу выше проводов. Но не рассчитали, и провода сцепились. В первый момент ничего, привычное лёгкое подёргивание, а потом всё потемнело, меня выбросило куда-то вверх тормашками и аккуратно усадило.

Свет. Сижу в гостиной, большой комнате, освещённой, но тёмной из-за резной отделки, старинной мебели. Я успел рассмотреть стены, сделанные очень искусно, в виде резных дубовых арок, в пролётах которых стояли небольшие диванчики с гостями. Ко мне подсела небольшая чёрненькая женщина, очень приятная.

– Вы, я вижу, ещё ничего не знаете. – Это была правда, и догадаться об этом было не трудно по моему виду. – Вот там, в углу – Настенька… – Собственно, дальше я уже ничего не слышал. Настенька сидела в углу у окна, окружённая несколькими, и при разглядывании комнаты я не обратил внимания на эту группу, как и на всех остальных в этой комнате, так как присутствующие создавали такое бесцветное впечатление, что взгляд на них не останавливался. Но сейчас, увидев после слов родственницы Настеньку, я был настолько ошеломлён, подавлен, что, возможно, мой вид был очень неприличен и выделялся в этом чинно-покорном обществе. Настенька была той женщиной, которую мы ласкаем во сне, зная, что это сон, она была той женщиной, которая не может существовать вне нашего воображения. Я понял её смысл сразу же, с первого взгляда на её тяжёлые светлые косы, на выражение её лица, и она моментально выделилась из серой массы гостей без единой живой чёрточки, она выделилась для меня одного, потому что все остальные не понимали, не могли по своей чинности понять её.

И она также узнала обо мне, – наши глаза сошлись, и она замерла, читая во мне мысли, недоступные окружавшим её. И, – я знал, – она радовалась моему появлению, как последнему и единственному шансу жизни, и она действительно была с этой минуты женщиной моей и для меня.

И она была невестой Змея. Голос родственницы прорвался наконец через этот мёртвый круг молчания. И Настенька тоже опомнилась и сделала вид, что она просто поражена моим необычным поведением и поэтому так долго на меня смотрела. И сейчас же гости начали перешёптываться, поглядывая на меня. Это мне очень не понравилось, хотя гости и выглядели совсем безобидно, и думать о каких-либо действиях с их стороны было просто нелепо.

Вдруг – темно. Даже окна погасли. И панически-подавленный тихий вскрик нервного гостя: – Змей!

Вполз большой, чёрный, длинный, с огнём. Стало жутковато. Подошёл к Настеньке и повёл её за собой обратно в дверь.

Настенька остановилась и умоляюще посмотрела на меня. Змей потянул её, – она попыталась сопротивляться. Он посмотрел на неё, проследил её взгляд и в момент, когда я шагнул вперёд, взглядом остановил меня. Именно остановил, как каменной-каменной стеной. После этого Змей посмотрел на Настеньку, и она исчезла. Змей начал ускользать обратно в дверь, но так как он уже не смотрел на меня, я ухватился за чешую и таким образом въехал в соседнюю комнату.

Она оказалась тоже гостиной, только не такой роскошной, а с простыми белёными стенами. Змей исчез в следующей комнате, а я сидел на диване, как и все гости, чинно и пристойно.

Настенька стояла у окна, одна, отвернувшись. Я хотел подойти к ней, но что-то не пускало, а заставляло сидеть, положив руки на колени, и молчать.

Опять подсела эта приятная родственница, шепнула: – Не удивляйтесь, посмотрите лучше журнал. – И даёт мне в руки тот самый «Огонёк». Я с удивлением взял его в руки и посмотрел на обложку. А когда поднял глаза, Настеньки уже не было.

В середине комнаты появился стол, большой, прямоугольный, на нём что-то стояло. Все расселись. Ни одного лишнего движения, звука. Все чего-то боятся. Вошёл Змей, на этот раз в человеческом облике – невзрачный, в очках, неулыбающийся, вроде отставного учителя с узким лбом. С презрением оглядывает собравшихся, криво усмехается и наливает всем по стакану. Видно, что все его боятся. – Пейте! – Дрожат, не решаются. Змей кулаком по столу и в гневе выбегает. Я выпиваю свой стакан и иду к дивану, к приятной родственнице.

Она рассказала, что свадьба не сегодня, – ещё не готово платье для невесты. А гости собрались. Змею не понравилось, что она со всеми, спрятал её, а гостям велел вместо невесты посмотреть выкройки. И действительно, гости, разойдясь от стола, зашелестели большими листами бумаги.

– А Настеньке, наверно, уже не вырваться. Змей обладает огромной силой. Особого вреда не причиняет, но очень раздражительный, кричит, ругается, ну а поскольку он Змей, то все боятся. А уж своё держит крепко. Настеньку не отдаст. Но ты не отчаивайся, время ещё есть. Может быть, что и удастся. Мы поможем, – ведь ты же помогал нашим братьям. – Она поворачивается к одному из них, щёлкает пальцами, —

И снова я стою у Союзпечати. Девушка улыбается, и я вспоминаю, что видел её у Змея, среди гостей. Она протягивает открытку: – Пишите Настеньке. —

Проснувшись: Проснулся я снова от холода, сжимая руки так, как будто в них всё ещё была та открытка, которую обязательно надо было отправить сегодня. Однако в руке ничего не было, открытка валялась на полу, еле различимая в утреннем полумраке. Видно, я выронил её, когда пытался сжаться в существо с минимальной наружной поверхностью. Я даже слегка позавидовал соседу, – он, кажется, ничего не чувствовал, ни холода, ни грязи, ни неудобств. Конечно, проблемы у него были, и они были важны для него не меньше, чем мои для меня, но его проблемы были решаемы. Мало того, существовала хорошо отработанная и действенная система их решения, и думать было совсем не нужно, – выполняй автоматически требуемые заученные действия, и стакан обеспечен. А без всего остального можно обойтись. Зависть быстро прошла, но зерно её осталось, и не исключено, что когда-нибудь оно прорастёт. Тем не менее пора было вставать. Я поднялся и прежде всего взглянул на открытку. Она была нормального размера, со всеми почтовыми принадлежностями, – куда, кому, и только рисунок был необычным – цветы и бабочки, ярко-пастельных тонов с удивительно чёткой прорисовкой контуров. Наша печать не умела делать такие вещи, по крайней мере, в те времена я встречал такое качество воспроизведения только в отдельных высококачественных изданиях. Но делать было нечего, она была именно такой, и следовало писать, и отправлять, и ждать ответа. Я промыл глаза той водой, которая нашлась в моей кружке, и хотел пристроиться к подоконнику, потому что свет уже появился над окружавшими двор крышами, бледный свет раннего осеннего утра, когда так не хочется вылезать из тёплой постели. Вряд ли у большинства обитателей этого дома были тёплые постели, но они спали, по крайней мере света не было ещё ни в одном окне. Не то, что по вечерам. К утру успокаивались все, и это было золотое время, когда никто не мог помешать с улыбкой встретить наступающий день. Но один из полуночников не выдержал режима. Мой сосед уже сидел на кровати, водя глазами по комнате, и усилия, которые ему для этого требовались, поворачивали и его всего, и кровать уныло отзывалась на эти движения. И под такой аккомпанемент он завёл разговор. Хотя разговором его речь называть было трудно, несмотря на то, что он явно видел меня и думал, что беседует со мной. И монологом тоже, потому что монолог – это нечто цельное и последовательное. Здесь же…

………………

Утро… Какого… Опять светло…

…………

Или вечер… Всё равно светло…

…………

Спать надо…

…………

Эй!

…………

Почему не говоришь?

…………

Вчера хлебанули. Стёпа где?

…………

По третьему… Чего он…

……………

Слышь, курить есть?

…………

Где-то у меня тут…

…………

Ни хрена…

…………

Ни хрена…

…………

Щас пойду. Встану.

…………

Сонька падла.

…………

Где Стёпа? Зажал…

……….

Восемнадцатого…

………

Четыре раза по рубль тридцать.

…………

Щас встану…

……………

Охренели они, что ли?

…………

Эй, который час?… Утра?

…………

Ну вот так. Скажите пожалуйста, где здесь умыться?

………

Эй, слышь? Где Стёпа?

……………

Утро, что ли?… Не, лягу, посплю…

…………

Сонька, сука.

…………

Ты со мной говори, я те что…

…………

По листьям…

…………

Что-то морда обвисла…

…………

Слышь, курить есть?

…………

Точно утро?

…………

Ну тогда ладно…

…………

Сука, ещё на маленькую…

…………

Эй, газетки нет?

…………

Четыре с половиной, да ещё два. Эй, сколько будет?

…………

Щас приду. Рано ещё…

…………

Ну вот. Эй, где тут?

…………

Чего скрипит? И так башка…

…………

Если её сюда сдвинуть, весь угол мой будет.

………

На лестницу…

…………

Вот пойду… Стёпа, сука…

…………

Чего выпендриваешься? Вот сейчас…

…………

Спать не рано. В одиннадцать на Гидравлике…

…………

Почему воды нет?

…………

Раскинулось море широко…

…………

За стол. Надо стол. Здесь что, нет?

……………

В ту комнату…

…………

Темно, и зажечь нечего…

……………

Слышь, курить есть?

…………

Чего всё молчишь да молчишь?

……………

С тобой говорю…

…………

На пятой линии…

………

Сонька, сука…

…………

Есть тут на резьбе?^[1] Я чего-то этих мест не знаю. Кто меня сюда?

……………

Дыра. В кармане. Что бы в неё вывалилось…

…………

Это Стёпа. Завтра пойдём.

…………

Пивка бы…

…………

Сейчас пойдём к Серёге. Где Стёпа?

………

Вот тут вчера было…

……………

Эй, а ты тут чего?

…………

Завтра же надо другую квартиру…

…………

Щас пойду…

…………

Нагнетают. Народу совсем худо.

………

Чтой-то вроде мыши бегают?

…………

Ладно, ещё поспать…

…………

Слышь, курить есть? Нет? Ну и дурак…

……………

Ну и так далее.

Я не слушал, потому что нечего было слушать в этой речи человека разумного, и как только собрался, на что не ушло много времени, пошёл, так и не написав ни слова, и слышал, как опять заскрипела кровать под соседом. Пока он был не агрессивным, но на всякий случай следовало подумать о переезде, потому что обстановка в комнате не благоприятствовала. Я ушёл.