Крысолов

Мы сидели среди деревьев бульвара, тянущегося вдоль берега большой реки, и смотрели, как облака затягивают вечернее тёмно-лазурное небо. Облака были низкие, и поэтому вместо чёткой границы края их выглядели как серый, почти чёрный в вечерних поздних сумерках туман. Он постепенно наползал откуда-то справа, очень медленно для таких низких облаков, может быть, это и был туман. И было безветрие здесь, внизу. Но потом мы обратили внимание, что звёзды, уже очень яркие на фоне почти ночного неба, не закрываются туманом, а гаснут, именно гаснут незадолго перед тем, как передний край облаков наступит на них, как будто кто-то из небожителей протирал небеса тряпочкой, стирая звёздочки, чтобы расчистить путь наступающей тьме. И тут мы вспомнили, что именно сегодня в город должен прибыть Крысолов.

Он впервые появился у нас двести лет назад. Тогда он, действительно, вывел всех крыс, но только крыс, мыши так и остались жить в закромах и подвалах. И, насколько нам было известно, магистрат рассчитался с ним полностью, так что легенды о какой-то обиде с его стороны кажутся нам мало правдоподобными. Как и все торговые и промышленные города, Гаммельн дорожил своей репутацией, основой каковой всегда являлась честность в деловых отношениях, в особенности в торговле, это только очень мелкие лавочники могли себе позволить на больших ярмарках обманывать случайных покупателей, городской же магистрат никогда не пошёл бы на такое дело. Поэтому та катастрофа с детьми была вызвана какими-то другими причинами, о которых мы так и не узнали. Где-то кто-то кому-то обмолвился, что самим детям надоело слушать вечные поучения родителей, ибо дети глупы, и не получать от них столько сладостей, игрушек и денег, сколько им хотелось, и они решили наказать родителей, и ушли, но, поскольку они всё-таки были глупы, то и сгинули где-нибудь в лесу, потому что в те времена в лесах ещё водились волки. И разбойники. А поскольку люди всегда ищут виноватых, чтобы не быть виноватыми самим, то и свалили всё на ничего не подозревавшего Крысолова, а проезжавший мимо великий сказочник, не проведя достаточного журналистского расследования, записал историю со слов обиженных, и правильно сделал, потому что истинная история такова, какой её пишут.

И читают.

Крысолов не стал восстанавливать справедливость, зная, что после драки кулаками не машут, что история уже создана, и ничего кроме никому не нужных опровержений в прессе он не добьётся. И вот теперь он снова прибывал в наш город, и никто не догадывался, зачем.

Между тем все звёзды уже погасли, и туманные облака затянули почти всё небо, оставив только узенькую полоску там, где красная гамма заката давно уже сменилась тёмной-тёмной синевой. Зажглись фонари на улицах и вдоль набережной реки. В домах огни горели уже давно. На другом берегу, где была меньшая и беднейшая часть города, огни были тусклее и желтее, электричеством там пользовались немногие, и уличного освещения было там маловато. Зато чем ближе к центру города, тем ярче горели фонари, и жёлтый свет простых лампочек сменялся зеленоватым светом ртутных ламп, а на центральной площади сияли жёлтые солнца новейших светильников. Город наш и сейчас небольшой, а тогда-то он и весь состоял из десятка кварталов, так что эти переходы освещения были очень заметны. И площадь перед ратушей, выходившая на высокий берег реки, была видна отовсюду.

Справка: [БСЭ т. 28] Хамельн (Hameln) – город в ФРГ, в земле Нижняя Саксония, на р. Везер. 62, 6 тыс. жит. (1974). Транспортный узел. Металлообработка, машиностроение, химическая, кожевенная и текстильная (гл. обр. ковры) пром-сть; крупное мельничное х-во.

И вот теперь, когда небо полностью стало чёрным от низко висящих облаков рваного тумана, чёрных, но не грозных, а, скорее, как бы грязных, по ярко освещённой, но пустой в этот час площади бойким шагом шёл молодой, в яркой весёлой одежде и лихо заломленной шляпе, Крысолов. Он нёс небольшую корзинку, укрытую клетчатым платком, надетую на палку странника, вскинутую на плечо, а в другой руке он нёс такую знакомую всем дудочку. Мы следили за ним из тени деревьев, росших вдоль набережной.

Слегка насвистывая, он подошёл к дверям ратуши и громко постучал. Естественно, никто не откликнулся, потому что рабочий день был давно закончен, все дела свёрнуты и убраны в шкафы и сейфы, а сторож, которого по традиции содержали при ратуше, по той же традиции спал беспробудным сном и обязан был проснуться самым последним в городе, если бы его (то ли город, то ли сторожа, не важно) стали будить. Крысолов постучал ещё раз, но, поняв, что сегодня уже никаких дел совершить не удастся, отошёл на середину площади и стал выжидающе оглядываться, как бы раздумывая, что предпринять дальше. И тут мы вышли из тени и предложили ему ночлег.

Он согласился.

Мы жили недалеко. Впрочем, в нашем городе всё было недалеко, и через несколько минут Крысолов уже отряхивал пыль с усталых подошв. В нашем бедном домике было тесновато, но помещений хватало, их количество с успехом возмещало их небольшие размеры, поэтому каждому гостю всегда доставалось по комнате, тем более такому значительному, как Крысолов.

Устроившись и приведя себя в порядок, на что ушло не много времени, как у всех, кто много путешествует, Крысолов спустился в большую комнату, служившую и как столовая, и как гостиная для приёма гостей, и общих трапез и бесед.

Стол был уже накрыт, мы всегда были рады гостям, а сегодня день был особенный, мы это поняли, как только село солнце, и поэтому пироги удались вполне, и чай был густой и наваристый, и варенье многих сортов стояло на столе в вазочках разных фасонов. Мы все уже сидели за столом кружком, благо стол был круглым и большим, и Крысолов занял соё место последним. Хозяйка разливала чай, всё остальное брали сами. Обстановка не способствовала поспешности, и не скоро беседа направилась на интересующие всех вопросы. Сначала отдельные реплики вертелись вокруг того, что было на столе и слегка о тех, кто сидел за столом, потому что мы ещё не были знакомы с Крысоловом, точнее, мы-то его знали, его знали все, но он, естественно, больше общался в нашем городе с крысами, чем с людьми, и нас, естественно, не знал. Но за столом, особенно таким, знакомятся быстро, и скоро все мы были похожи на большую дружную семью, каких уже почти не осталось в этом развивающемся мире. Возрастает ценность личности, и неизбежно падает роль рода – семьи, и умирают традиции собираться вместе за столом, и делиться своей жизнью, потому что разрыв между поколениями всё увеличивается, да и времени, такого ценного нынче, это отнимает немало. Но сейчас мы как будто вернулись во времена нашего детства, даже не нашего, а детства нашего современного общества, которое начиналось беседами за столами и в кухнях, и на лестницах, и кончилось одиночеством за рабочим столом, но с компьютером для связи с миром.

Крысолов охотно рассказал свою историю. Он был потомственным Крысоловом из цеха работающих с животными. Гораздо больше, чем крысы, ему нравились мелкие хищники, но крыс он тоже любил, и мышей, и прочих грызунов, ведь работать можно только с теми, кого любишь. Ещё в позапрошлом веке, когда засилье грызунов не компенсировалось производством огромного количества ядовитых, но малоэффективных химических соединений, а ловля производилась в основном механическими приспособлениями, он, посмотрев однажды мультфильм про Нильса, решил для себя, что никогда не будет убивать этих врагов человечества, так стало жалко ему этих тонущих крыс, пусть злобных и воинственных, но всё-таки гораздо более слабых, чем человек, и берущих только своей численностью. Тогда и изобрёл он способ не уничтожать крыс, а уводить их неизвестно куда – это было его секретом, и никто не знал, куда они деваются, но не возвращались они никогда. На вопросы Крысолов отделывался шутками, говоря, что правильно-то он не Крысолов, а Крысовод, но уж больно пристало к нему его имя. И он не уставал доказывать, что вред от грызунов сильно преувеличен, что в хорошем, хорошо налаженном хозяйстве, где всё хранится в нужных местах и в нужном порядке, крысы и мыши заводятся в оптимальных количествах, с которыми справляются хорошо подготовленные кошки. И обильный, щедрый дом будет мёртвым без выглядывающих из углов чёрных точек крысиных глаз.

Мы очень хотели узнать, что же привело его в наш город на этот раз, но он так ничего и не сказал, как и по поводу увода, мы, однако, поняли, что на этот раз приглашения он не получил, а пришёл по своей воле с какой-то новой идеей, и хочет предложить её нашему городу, и в таких случаях преждевременное разглашение чревато. Поэтому, посидев за столом чуть больше положенного, мы отправились спать.

Не знаем, как Крысолов, но мы выспались, а он на следующее утро казался немного более взволнованным, чем необходимо, хотя был весел и остроумен, как всегда. Мы опять долго сидели за столом, объяснив, что к начальству рано идти нет смысла, оно всегда приступает к работе, когда солнце уже высоко, потому что не так уж много работы у него в нашем городе. Чем он и был хорош – никто никому не мешал жить, особенно мы начальству, и оно было счастливо, а когда начальство счастливо и процветает, процветает и город. Так и было, и возвратятся ли когда-нибудь нынешние блаженные времена?

Что есть истина? – спросил Пилат. А мог бы и не спрашивать, так как как начальствующее лицо, сам обладал истиной.

Всё очень просто. Бог сказал – Я есть Путь, и Истина, и Жизнь. Начальство поставлено над нами Богом, и оно отвечает перед Богом за всё, что доносит до нас. Посему оно обязано изрекать только то, что согласовано с Божественной волей. Следовательно, тот, кто постиг мнение начальства, тот познал истину.

Сие может быть подтверждено случаем, описанным незабвенным вечным учителем нашим, Козьмой Петровичем, который рассказал, как один начальник плюнул подчинённому в глаза, и тот прозрел.

Начальстволюбие на Руси всегда было развито. А уж у нас, законопослушнейших, и того более. И все должны жить в мире со своим начальством, это одна из прописных житейских истин.

О начале рабочего дня мы узнали по лёгкому оживлению на улицах. Город наш в основном торговый и деловой, поэтому на улицах появляются только те, кому уж совсем необходимо получить резолюцию, а практически все реально необходимые дела делаются за закрытыми дверями контор и квартир.

Вышли и мы, и через минуту были уже перед ратушей. Светило солнце, и было оно довольно высоко. Крысолов вошёл, мы остались. Он пробыл там долго, гораздо дольше, чем кто-либо из входивших когда-либо в нашу ратушу. Солнце перевалило за полдень, потом немного снизилось, опять стали набегать облака. Крысолов ладно, Бог с ним, но наши-то отцы города? Что могло заставить их пренебречь обедом, послеобеденным отдыхом, наконец, приятным завершением трудового дня? И только ближе к закату, когда наше казавшееся бесконечным терпение начало истощаться, из ратуши вышли все. Крысолов со снятой шляпой шёл не впереди, но как бы первым, и отдельно от группы отцов города. Они же редко выходили так кучно, разве только после очень удачного, либо после очень тревожного дня, ибо в такие дни они, как правило, были единогласны – благополучие города прежде всего. Сегодня на их лицах читалась озабоченность – значит, Крысолов принёс какие-то вести, заставившие их может быть даже и побеспокоиться. Ну что ж, такая у них должность – заботиться о нас, грешных. Крысолов тоже не был весел, как бывают иногда веселы те, кому удалось переложить заботы мира на чужие плечи. Нет, на его лице тоже была озабоченность, о чём он и рассказал нам, когда мы соединились и пошли на набережную, чтобы сидеть и разговаривать с видом на реку и закат. И опять облака не дали разгореться ранним звёздочкам, и не было вида звёздного неба, которое так настраивает на мысли о мире, если смотреть на него достаточно долго и видеть не только золотые гвоздики и ангелочков с молоточками, но и как устроена Вселенная.

Впрочем, чем больше сумеешь увидеть, тем лучше. Так сказал Крысолов, когда мы обменялись мнениями по поводу этого самого неба. Чем больше умеет видеть человек, тем ближе он к пониманию мира, то есть к замыслу его Создателя, и, когда Создателю станет угодно приобщить такого человека к процессу Творения мира, человек сможет что-нибудь и создать. Те же, кто видят и понимают ограниченно, те и создавать могут только в силу своих знаний, то есть очень мало, и тем менее подобны они Творцу.

Создавать – это не просто делать какие-то грубые и ненужные вещи, это даже не то, что мы обозначаем понятием Искусство – творения духа. Создавать в высшем смысле – это устраивать мир согласно замыслу его Творца. Разумеется, для этого нужно уметь хоть что-нибудь делать руками (вещи) или головой (произведения мысли). Но нужно ещё и осознавать Замысел, а для этого человек должен быть либо избран Творцом, то есть творить, что называется, от Бога, что бывает редко, либо постичь его Замысел своим умом, что требует высокого развития и огромного труда, и поэтому тоже редко. А что делать человеку обыкновенному, который и хотел бы, да не может, не дано понять ему такие высокие материи, но он человек, и поэтому, по определению, хочет приобщиться к творению? Тогда ему нужно поступать как Крысолову – просто хорошо делать своё дело и помнить десять заповедей, которых на самом деле всего две – возлюби Бога и возлюби ближнего. А если ты ближним своим считаешь даже крыс, то намного ли ты ниже высочайших творителей?

А то, что Крысолов хорошо делает своё дело, знали все. И несмотря на то, что легенда о детях стойко держалась среди обывателей всего мира (за что следует благодарить великого сказочника), то, что его приняли наши руководители и так долго с ним беседовали, говорило о том, что Крысолову доверяли больше, чем кому-либо. И теперь Крысолов готов был поделиться и с нами своими опасениями.

Мы опять сидели за столом, и он, уже без своих лёгких шуток, рассказал, что, по его наблюдениям, начинает происходить. Последнее время он странствовал по каким-то южным странам вроде Италии, где тепло и много фруктов, и море почти всегда рядом, если идти вдоль побережья. Крупные города встречаются редко, в основном небольшие имения, стоящие, как правило, на самом берегу, чередовались с небольшими деревушками, стоящими дальше от моря, поскольку жители их занимались выращиванием плодов земных. Иногда встречались городки, тоже небольшие, их жители, по-видимому, не занимались ничем, поэтому и встречались такие городки редко. И в городках, и в деревнях он ночевал в амбарах, которые в это время были ещё пусты, выметены и ждали нового урожая. Естественно, сначала он уводил из всего селения своих любимых крыс, прятал их там, куда никто не мог заглянуть, получал обусловленную плату, иногда натурой, иногда мелкой монетой – он никогда не гнался за деньгами, и ночь, проведённая с самой прекрасной девушкой деревни (можем себе представить, какие там встречались красавицы!) стоила для него дороже золотых россыпей Колымы. Но это были романтические бредни, на которые мы не поддались. Мы прекрасно знали, что в деревнях не так уж много девушек, ещё меньше прекрасных, а те, которые заслуживают хоть малейшего внимания со стороны мужчин, давно и крепко принадлежат местным авторитетам. Так что найти среди них свободную, тем более на одну ночь (ради выйти замуж какая-нибудь, может быть, и освободилась бы от деревенских привязанностей), было равносильно чуду. Даже для Крысолова, умеющего делать небольшие чудеса. Но дело было не в этом. Передвигаясь от деревни к деревне, от имения к имению, Крысолов ощущал, как изменились люди за те несколько лет, что он не был в этих краях. Весёлый и беспечный народ, живущий под ярким солнцем, которому не нужно много усилий, чтобы прокормиться, у которого всегда в почёте были певцы, потому что каждый пел от чистого сердца в бесконечное небо, – этот народ стал не то чтобы злым или ленивым, это тоже было всегда, несмотря на доброту и жизнерадостность, но люди стали задумываться, что нехарактерно. Обычно думать – удел стариков, сидящих у деревенского колодца, или уж самых отъявленных бездельников, сидящих у деревенского колодца. Только думают они о разном. Но сейчас задумывались все, кто только хоть чуть-чуть был к этому способен, и они стали задавать вопросы. Это можно было бы и приветствовать, потому что общая сумма человеческого знания должна возрастать, а не задавая вопросов нельзя её увеличить, но дело в том, что вопросы-то были уж слишком целенаправленные – Что с нами будет? – во всех вариантах, причём полная растерянность в этом вопросе соседствовала с полной безнадёжностью, которая составляла утвердительный смысл этого вопроса, потому что в каждом вопросе есть вопросительная часть и утвердительная часть, и легко отвечать на те вопросы, где последняя перевешивает. А вопросы о будущем, как и попытки его угадать, бессмысленны, мы никогда не сможем узнать, что нас ждёт, если не считать науки планирования, да и то тут и там возникают различные сюрпризы. Так устроен наш мир, хорошо это или плохо, но с этим надо мириться, тем более что оценки «хорошо» или «плохо» даются нам нами же. И невозможность знать будущее может в своей обречённости соперничать разве только с желанием человека знать будущее. И поэтому вопрос – Что с нами будет? – вечен, как человечество. Но то, что его начинают усиленно задавать в определённые времена и многие, говорит обычно о том, что равновесие, в политике именуемое стабильностью, в данном месте, если не во всём мире, пошатнулось, и привычный мирок грозит разрушиться, причём силами, неподвластными хозяевам этого мирка. Если человек живёт рядом с вулканом, он должен ждать извержения, если на берегу океана – шторма, если среди людей – войн и экономических неурядиц. Всё это обязательно, только вероятность разная, к тому же она ещё и изменяется в зависимости от обстановки, так что даже опытнейшие гадалки и пророки дают достаточно приблизительную оценку грядущих событий. А дразнит нас видимая определённость причинно-следственных связей, которая абсолютна и не имеет ничего общего ни с планированием, ни с предсказаниями будущего, потому что Творец должен же иногда нарушать собственные установления, хотя бы для того, чтобы вызвать восклицание – Чудны дела твои, Господи! —