Сашка продолжил копаться в шкафу и выудил те самые бабушкины фолианты, которые озадачили Сережу в детстве. Те, написанные задом наперед, с золотым тиснением на обложке. Те, что в далеком детстве озадачили Сережу. Теперь Сергей знал, что это книги на еврейском языке. Тоже раритеты? Может быть. Но, конечно, такими раритетами нечего козырять. И в ответ на удивленные вопросы Иванченко Сережа только пожимал плечами. Сам понятия не имеет, что это. А Сережа после ухода друзей засунул эти книги подальше.

Сергей Львович был изумлен, насколько прогресс затронул похоронное дело. Теперь осознав цену земли, сообразили, что кладбище – это немалые квадратные метры, пусть, предназначенные для мертвых, но, не менее востребованные, чем квадратные метры для живых. И даже более востребованные. Живой, если негде голову приклонить, перетерпит, пристроится. А мертвому куда? Мертвый ждать не будет.

Поэтому, представители могильного бизнеса, прочувствовав, что могилы не просто золотое дно, а бездонная золотая кладовая, постарались, чтобы кладбище соответствовало рыночным стандартам. Некогда бесхозную, захламленную, в ямах и колдобинах полоску земли перед кладбищем выровняли и закатали асфальтом. И вот тебе платная стоянка. И еще хватило места на мини-рынок у самых ворот. Старушки продают цветы. Ларек «церковной лавки» со свечами, молитвенниками, крестиками, образами радует глаз. А следом еще больше радует глаз стеклянный киоск с не менее разнообразным ассортиментом: вода, кондитерские изделия, пресса, сигареты, жвачка, игральные карты, презервативы. Пока жив человек, кто знает, что ему понадобится.

Сергей, достал из багажника взятые с дачи лопату и грабли и вышел к кладбищенским воротам. Не скажешь, что было людно. Те, кто должен прийти по Диминому призыву, мимо ворот не пройдут. И он, увидит знакомые лица. Все-таки несколько раз он бывал у Димы в офисе и кого–то видел. А вообще нужно, как говорится в известном анекдоте, определяться не по паспорту, а по морде. Хотя и тут не все так просто. Например, он-то сам по обоим показателям числился русским. Нужно положиться на Диму. Тот всех соберет. Димы пока не было. Чтобы не терять времени, Сергей набрал номер Ларисы Андреевны.

– Привет, ну как? Все в силе? – спросил он.

– В силе. Ты едешь?

– Нет, я же тебе говорил, что с утра занят. Часика через два освобожусь.

– Хорошо. Только не тяни резину. Ты ведь понимаешь, ситуация может измениться. Ты мне перезвони, как освободишься.

Лариса Андреевна из планового отдела свое время планировала с максимальной точностью. Дима известил Сергея насчет зачистки еще в четверг. И Сергей Львович в пятницу на работе сообщил Ларисе Андреевне, что будет в городе в эти выходные. И получил добро на встречу. Сергей был рационалистом. Если уж приходилось коверкать дачный отдых возвращением в город, например срочная субботняя работа, аврал, он старался заодно закрыть в городе городские дела. Кое-что из еды подкупить, к родителям заглянуть. И Лариса Андреевна входила в список городских дел. А если случались осечки, то не по ее вине. Только из-за Сергея Львовича.

Сергей Львович ждал у кладбища. Никто из еврейского землячества не появлялся. Такой своего рода талант, как точность, их обошел стороной. А ведь точность ценится не меньше таланта. Иногда людям чихать, что ты музыкант или академик. Они ценят точность. Точнее, точность могут не заметить, а вот неточность заметят. Точность важна даже на кладбище. Канувшим в лету уже все без разницы. Им все равно, в какую могилу их опустят. А живым не все равно. Живым нужно знать заранее, сколько человек будет на похоронах, сколько порций заказывать. Вот тут у входа на кладбище часы на столбе. Зачем? Напоминание живым?

И Сергей вспомнил Володю Стаценко с его Дали. Володя работал с ним в одном цеху. Был он старше Сергея. Но они сблизились, непонятно почему. Может быть и потому, что он в Сергее хотел найти такого же поклонника живописи, как он сам. Володя сам немного рисовал и подражал Дали. Просто помешан был на Дали. Как-то притащил на работу альбом с его картинами. И тут Сергей с Володей не согласился. Он в этих картинах ничего не понял. И сколько Володя ни убеждал, что картина с часами – шедевр, убедить Сергея не смог.

Володя работал когда-то по горячей сетке и на севере. Ушел на пенсию рано. Мог бы еще работать. А нет. Он теперь дни и ночи рисовал. Однажды Сергей встретил его в городе. И Володя сказал, что сейчас, наконец, он до конца понял смысл жизни и смысл картины Дали с оплывшими часами. Во-первых, он сейчас, как пенсионер, к бегу времени стал равнодушен. И это возрастное равнодушие к времени, по его мнению, Дали гениально передал в оплывших часах. А кроме того Дали, вероятно, намекал на отношение ко времени художника, художника сюрреалиста, для которого все равно день сейчас или ночь. Теперь Сергей во время досадной потери времени у кладбищенских ворот задумался о сути времени и вспомнил картину Дали. Может быть это картина о том, что, в то время, как живых время ценно, а подчас даже бесценно, для мертвых это материя потусторонняя. И самое место у входа на кладбище повесить оплывшие часы, как на картине у Дали.

Еще пять минут и он имел бы оправдание для самого себя. Самый требовательный еврей города не мог бы его упрекнуть, что он плюнул на моральный долг и сорвался к Ларисе Андреевне. Но в это время и появился Дима. И не один, а с Леней, молодым человеком которого Сергей встречал прежде.

– Пошли? – нетерпеливо спросил Сергей Львович

– Веня еще должен подойти, – сказал Дима

– Какой Веня?

– Как какой? – удивился Дима, – Сапожник. Ваш папа его знает. И Веня, мне кажется, вас знает.

Сергей прекрасно знал, о ком идет речь. О сапожнике Вене он узнал еще когда вернулся в город молодым специалистом. Жил он в бабушкиной квартире. Но родителей беспокоило, как бы отдельная квартира не стала для сына скользкой дорожкой. И они, как могли, подсыпали на эту дорожку песка. Мать то и дело заглядывала к нему. Она осматривала квартиру, как сержант солдатскую койку. Беспорядок в квартире ее успокаивал. Не чувствовалось женской руки. Плохо, конечно, что сын неаккуратен. Но, с другой стороны, считала мама, та, ради которой сын бы стремился к аккуратности, должна войти в его жизнь через дверь, где мама будет стоять стражем. Конечно, сыну бы можно и о женитьбе думать. Диплом есть. Работа есть. Квартира есть. Но если он, пока занят мячами, да гантелями, это тоже не страшно. Про Наташку бдительная Сережина мама, не пронюхала. Осторожная Наташка обхитрила мамину бдительность, как Штирлиц обхитрил Мюллера. Наташка проскальзывала к нему тенью. Это случалось от силы пару раз в неделю. Продолжалось недолго. Сережину постель она не застилала, посуду не мыла, и порядок не наводила. Короче, следов не оставляла.

Сережиной зарплаты на то, чтобы сменить обстановку не хватало. Его вполне удовлетворяла бабушкина посуда. Ее старые книги ему не мешали. Но когда друзья, которым судьба не поднесла такой манны, как отдельная квартира, намекали, что неплохо бы у него собраться, Сергей этого избегал. Не хотел слушать потом мамины поучения. Чтобы родители меньше совалась в его жизнь, он выходил со встречной инициативой. По выходным ходил к ним в гости.

Раз они с отцом он пошел за покупками в город. Отец захватил туфли, чтобы сдать в мастерскую. Мастерская располагалась в самом центре города, на бойком месте, пятачке у остановки, где смыкались основные транспортные маршруты. Входящих в мастерскую встречал мягким долгим звуком медный колокольчик над дверью мастерской. Сергей и не подозревал, что его отец прекрасно знает сапожника и даже по-приятельски зовет его Веней. А Веня, заметив, что колокольчик заинтересовал Сергея и сказал, что музыка колокольчика имеет волшебную силу.

Сережу удивило, что у отца, и Вени имелись общие темы для разговора. Туфли в ремонт – это полдела. Точнее это предлог. А глаголом Веня владел мастерски: тот умер, тот женился, тот развелся, тот уехал. Лев Николаевич выслушивал Веню, как слушают новости. У Вени и Сережиного отца были не только общие темы, но и общие знакомые, женящиеся и разводящиеся, увольняющиеся и увольняемые, болеющие и уезжающие. И хроники этих болеющих и женящихся, разводящихся и увольняемых были устной летописью невидимой еврейской жизни в их совершенно нееврейском городе.

Есть ли в русском городе еврейская жизнь? Социалистическая теория давала четкий ответ. Сформировалась новая историческая сущность – единый советский народ. Общность это когда нет отклонений. Ничего инородного. Все в одной шеренге. А тут пишут в обратном направлении. Глядишь, и зашагают в обратном направлении. А уж если что инородное на практике все-таки пробивается, оно допустимо только в безобидном виде разговорного жанра: обмена новостями, пересудов, слухов, анекдотов.

Сергей равнения в шеренге нарушать не собирался. Он к байкам сапожника, взявшего на себя роль еврейского Гомера, явил подчеркнутое равнодушие. Отошел подальше, к входной двери, ближе к свежему воздуху, и, чтобы себя занять чем-то иным, тронул рукой колокольчик.

– По ком звонит колокольчик? – с мягкой улыбкой человека прекрасно понимающего его поведение, отозвался Веня, – Как у Хемингуэя, мой колокольчик звонит и по вас. Вы можете стоять у двери и воображать, что ваше дело сторона. Но, вам, я думаю, и раньше случалось слышать звон еврейского колокольчика.